Две недели варвары глумились нал Римом и римлянами. Они грабили город, разрушали храмы и дворцы, уничтожали всё, что было красиво и радовало глаз: статуи, фрески, лепные украшения на фасадах. Две недели над Римом висел многоголосый вой людей, которых убивали и насиловали прямо на улицах и площадях.

Агасфер хладнокровно, даже с любопытством, глазел на происходящее. В хлебе он не нуждался, а вот зрелища его, как и в прежней жизни, развлекали. Никакой жалости к жителям Рима он не испытывал. Когда-то они завоевали полмира и столетиями везли из провинций в метрополию золото, рабов, продовольствие. Но когда клыки стачиваются, мускулы дрябнут, а хватка слабеет, лев становится добычей собак. Так в природе, так и в жизни. Всё идёт своим чередом, о чём и кого жалеть?

И Агасфер бродил по растерзанному Риму простым наблюдателем, стараясь ни во что не ввязываться. Он ночевал в опустевших домах, заходил в брошенные лавки, рылся в кладовых разрушенных дворцов. При всей ненасытности германцы не могли ограбить Рим дочиста – слишком много богатств скопилось в городе. Можно было поживиться и съестным, и ценностями, и одеждой. Впрочем, желающих поживиться хватало и без Агасфера. Вслед за варварами в Рим хлынули орды мародёров, среди которых было много вчерашних рабов. Порой возникали забавные ситуации. Столкнувшись в заброшенном доме со стариком, какой-нибудь дюжий парень, распалённый видом даровой добычи, гнал Агасфера взашей. Тот униженно кланялся, просил разрешения остаться и тоже что-нибудь взять. Тогда парень хватал старика за шиворот и… оказывался во власти сильных, совсем не старческих рук. Не один мародёр остался лежать среди римских руин со свёрнутой шеей или разбитой головой…

В течение трёх следующих веков серый плащ Агасфера мелькал на пыльных дорогах Германии, Галлии, Венгрии. Выбор пути Агасфер всё больше и больше подчинял вызревавшему в нём замыслу. Он побывал в славянских землях и на британских островах. Оттуда он отправился в Азию. Добравшись до Индии, он провёл там несколько десятилетий, затем столько же – в монастырях китайского Тибета. В его бессмысленной жизни появилась цель, и он пошёл к ней, не торопясь. Куда спешить бессмертному?

Нельзя вечно любить женщину.

Нельзя вечно наслаждаться вином, или хлебом, или зрелищем.

Вечно можно только ненавидеть.

За минувшие столетия Агасфер сполна испробовал всё, что можно есть и пить; раздвигал ноги женщинам разного обличья, возраста и цвета; насмотрелся на смешное и страшное. Он изведал всё и всем пресытился. Теперь ему было безразлично, что у него на тарелке и с кем он проснулся поутру. Смешное больше не смешило, а страшное давно не пугало. И только одно чувство он сохранял в себе неизменным сквозь толщу времени – ненависть. Ненависть к виновнику своих мучений.

Ненависть стала привычным состоянием Агасфера. Он жил и дышал ею. Он с наслаждением вспоминал измученное, окровавленное лицо Иисуса и жалел, что его крестные муки длились всего несколько часов. Обижая или убивая очередную жертву, он воспаленно представлял, что на самом деле причиняет боль самому Христу, и на какое-то время успокаивался. Но ненадолго.

В сущности, Агасфер объявил Христу войну, и воевал, как мог. Он постоянно бросал ему вызов, он богохульствовал, он крал, насиловал, убивал, гадил в церквях. И – ничего в ответ! Никакого наказания, бессмертие не убывало. Агасфер впадал то в ярость, то в уныние. Что толку нападать на врага, который тебя не замечает, а может, и вовсе забыл о твоём существовании? Да и где тот враг, в каких заоблачных высях обретается?

Агасфер постоянно думал о Христе. Он не мог понять смысл его поступка. Если ты сын Бога и сам Бог, что тебе в этих мерзких, глупых, суетливых созданиях, именуемых людьми? Ведь на сотню таких едва ли найдётся один, который живёт умно, честно, делает добро и сторонится зла. Признай это, признай, что попытка сотворения оказалась неудачной, сотри с лица земли род людской, и создай взамен кого-нибудь совершеннее – вот это было бы деяние, достойное Бога! Но принять крестную муку ради спасения людей, ради искупления грехов человеческих – нет, этого Агасфер понять не мог. А ведь Иисусу действительно было больно, чудовищно больно…

И чем ему, спрашивается, люди отплатили? О-о, много чем! Целыми народами обращались в христианство, понастроили храмов, изукрасили их картинами с изображением Распятого, наизусть заучивали Библию… А толку? Разве прибавилось от этого в мире добра, тепла или света? Разве люди стали мудрее, чище, лучше? Странствуя, Агасфер насмотрелся такого, что при одной мысли об этом злорадно ухмылялся. Во всём христианском мире лилась кровь. Люди бесконечно воевали, жгли замки, деревни и города, резали друг друга за деньги, за кусок земли, за женщину, и никакая Библия не могла их остановить. Да что Библия! Не было страны, где грехи попов и монахов не вошли в поговорку. А во главе были первосвященники, римские папы – как на подбор пьяницы, прелюбодеи, кровосмесители, мошенники… Иногда Агасферу казалось, что христианский мир своим поведением просто мстит Христу за него, Агасфера.

Конечно, это было приятно. Однако не такой – нет, не такой! – мести требовала душа вечного странника. Часто, не в силах заснуть, ворочаясь с боку на бок на каком-нибудь постоялом дворе, он представлял: вот он совершил такое, что Иисус, этот Бог, ужаснулся, и совсем по-человечески проклял тот час, когда связался с Агасфером… В такие минуты сердце бешено колотилось в груди, становилось жарко, и Агасфер заранее испытывал острое наслаждение, перед которым самое вкусное блюдо или самая искусная пылкая женщина – ничто, пустяк. Дело оставалось за малым: понять, что именно необходимо совершить, какой нанести удар. Найти самое больное место Распятого…

Однажды (это было в галльском городишке Нивен) Агасфер стоял на площади посреди ревущей толпы горожан, морщился от осенней сырости и смотрел, как в огне корчится женщина, уличённая в колдовстве. Неподалёку священник в грязной рясе, с крестом в обнимку, бормотал молитву; палач деловито подбрасывал в костёр дрова; языки пламени с весёлым потрескиванием выжигали остатки жизни из обугленного женского тела…

И вдруг Агасфера осенило.

Он даже замер, боясь движением или дыханием спугнуть неожиданную мысль.

Потом он засмеялся, задрал бороду, и возбуждённо крикнул в низкое серое небо:

– Ты пострадал за людей? Ты любишь их? Ты хотел их спасти?

И уже спокойно добавил, глядя на последние судороги ведьмы:

– А я их – погублю.

Чтобы сражаться с Богом, надо иметь силу, равную божественной. Мыслимо ли такое для человека?

Но Агасфер уже давным-давно не был обычным человеком. В минуты горькой иронии он именовал себя порождением Божьим. И разве не был он прав, если бессмертием его наказал сам Иисус Христос?

Но это – как посмотреть. Можно произнести слово «наказал». А можно другое: «наделил». С некоторых пор Агасфер начал смутно ощущать, что бессмертие – мука его и проклятье – таит в себе некие возможности для борьбы с Христом.

Было время, когда, желая отомстить Распятому, он страстно призывал на помощь дьявола. И – ничего. Лукавый так и не откликнулся на горячий призыв того, кто мог бы стать его самым верным союзником. Из этого разочарованный Агасфер сделал единственный возможный вывод: идея Сатаны – ложная. Всё зло, которое только есть на земле, заключено в самих людях. Многовековые странствия и наблюдения лишь укрепили Агасфера в этой мысли.

Но почему тогда столь живучи легенды о дьяволе? С течением времени Агасфер нашёл ответ. С одной стороны, эти легенды порождала церковь: они великолепно оправдывали её существование как единственного оплота борьбы с нечистым. С другой стороны, нельзя отрицать, что в основе легенд были реальные случаи и события. Ведь это правда, что в мире всегда существовали такие люди, которые умели совершать запредельное, необъяснимое, другим и не снившееся. И чаще всего свои возможности эти люди употребляли во зло. Вот и рождались легенды о слугах дьявола, повелевавших молниями, насылавших порчу, налагавших проклятья… За долгие столетия Агасфер и сам насмотрелся вещей странных и страшных.