Неделю, а может быть, и две, сапожник никуда не выходил. Потрясение было так велико, что свело бы в могилу всякого, но только не Агасфера. Он просто погрузился в себя и в свои горькие мысли, он больше не хотел никого видеть. И соседа, который навестил его, чтобы заказать новую обувь, а заодно выяснить, куда исчез и почему не появляется на людях старик (умер, что ли, наконец?), Агасфер встретил гнусной бранью. Он потрясал кулаками, он плевался, он грозил убить несчастного, который без спроса переступил порог его дома. Сосед в ужасе выбежал на улицу, а для Агасфера наступил момент отрезвления. Впервые за многие дни он пришёл в себя настолько, что задумался, как жить дальше.
Ясно было только одно: из этих мест пора уходить. Нельзя оставаться в городе, где на тебя показывают пальцем. Жить там, где всё опостылело. Где все ждут твоей смерти и считают прожитые тобою годы. Бежать, куда глаза глядят… Но сердце измучено тоской и неопределённостью, душа омертвела. Страшную, страшную смерть на кресте принял Назаретянин. Однако ещё страшнее вечная жизнь, которую он уготовил старому сапожнику…
При мысли об Иисусе Агасфер ощутил такой прилив ненависти, что вскочил на ноги с молодой резвостью.
Впоследствии он вспоминал этот миг бессчётное количество раз. Именно тогда он в каком-то озарении вдруг увидел своё будущее, и понял, чем займёт жизнь, обещавшую стать бесконечной. Понял и заскрежетал зубами от злобной радости.
…Агасфер ушёл из Иерусалима ночью. Полусонный стражник не хотел выпускать его, но Агасфер сунул медную монету, и тот с ворчанием открыл противно заскрипевшую створку городских ворот.
Оказавшись за городом, сапожник глубоко вдохнул воздух душной летней ночи, поправил лямку заплечной котомки и неторопливо побрёл вперёд. Ему было всё равно, куда идти. Спешить не приходилось.
Дни складывались в месяцы, месяцы в годы, а годы в столетия…
За первые три века странствий Агасфер обошёл множество мест. Он повидал египетские пирамиды и полноводную реку Конго, окунал руки в солёную рябь Мёртвого моря и бросал камни в стервятников, летавших над пустыней Негев. Он кочевал с арабами-бедуинами и спал с чернокожими женщинами. Он ел мясо диковинных животных и пил пряно пахнущие напитки, после которых голова становилась лёгкой, а ноги тяжёлыми. Он всё пробовал, всё наблюдал, всё запоминал.
Когда ему надоедало бродить, он останавливался на несколько недель, порой месяцев, пожить в каком-нибудь городе. Деньги ему почти не требовались, да и на что деньги перекати-полю, способному обходиться без пищи и крова? Но время от времени была нужна новая одежда или обувь, и тогда он садился в людном квартале с протянутой рукой. Вид измождённого старика вызывал жалость, подавали неплохо – никому ведь не приходило в голову, что в худом жилистом теле скрыта нестарая сила, а белым крепким зубам Агасфера, если присмотреться, позавидует и молодой…
Агасфер чувствовал себя здоровым и сильным, как никогда. Постоянное ощущение бодрости не зависело от времени дня или года, было с ним в жару и холод. Оно не приедалось и составляло чуть ли не единственное удовольствие в тусклой жизни Агасфера. Ещё он по-прежнему загорался при виде широкобёдрых женщин – и молодых, и зрелых, – на которых готов был тратить всё, что зарабатывал милостыней. И не только ею.
Однажды Агасфер остановился пожить в арамейском городе Тисе. И вот как-то вечером отправился в дом, где принимали гостей доступные женщины. Агасфер выбрал блудницу по имени Мира, но договориться с ней не удалось: за свои ласки Мира заломила несусветную цену. Напрасно распалённый Агасфер клялся, что завтра же принесёт недостающие монеты.
– А вдруг ты до утра не дотянешь? Или умрёшь прямо на мне? Ты вон какой старый, – со смехом сказала Мира, выталкивая Агасфера за порог. Ей просто не хотелось возиться со стариком.
Разъярённый отказом, Агасфер плёлся на постоялый двор, а перед глазами его стояла Мира – смуглая, с едва прикрытой высокой грудью, с крепкими длинными ногами… До помутнения рассудка ему требовалась женщина. Агасфер сдавленно ругался.
Навстречу ему попался подвыпивший спотыкающийся прохожий. Агасфера словно что-то ударило изнутри. Пропустив человека на несколько шагов (тот покачивался и что-то мычал под нос), он обернулся и на цыпочках пошёл следом. Убедившись, что рядом никого нет, Агасфер в два прыжка догнал жертву. Изо всех сил он обрушил на непокрытую голову сучковатый посох, много послуживший ему в странствиях. Человек с разбитым черепом беззвучно обвалился на землю. Дрожащими руками Агасфер обшарил труп и чуть не закричал от радости: в его руки попал кошель с серебром.
Вскоре Агасфер лежал в объятиях Миры, не понимавшей, откуда старик взял недостающие деньги, и слегка напуганной его пылом и выносливостью. Первое в жизни убийство настолько разгорячило его, что от женщины он оторвался только под утро, и напоследок с сожалением окинул взглядом усталую Миру, у которой не было сил даже сдвинуть бёдра и прикрыть наготу. Мелькнула мысль, не остаться ли ещё – денег хватило бы. Но пора было уходить из Тиса, этого маленького городка, где убитого могли вот-вот найти и начать разбирательство…
Время лилось мимо Агасфера невидимым и неиссякаемым потоком. Бывший сапожник давно свыкся с мыслью о собственном бессмертии и неуязвимости. Очередное подтверждение он получил, когда однажды, зазевавшись, не успел вовремя выскочить из Нила, и огромный крокодил в стремительном броске дотянулся до правой ноги Агасфера. В глазах потемнело от дикой боли, но уже через несколько секунд Агасфер пришёл в себя и потрясённо увидел, как из кровавой культи ниже колена вырастает новая нога. Зелёная лупоглазая сволочь ещё переваривала добычу, а сапожник уже был в состоянии ходить…
А попытка чернокожего шамана отравить его сушёными ядовитыми грибами? Агасфер съел всю связку без каких-либо последствий, если не считать бурчания в животе, после чего ещё раз попытался втолковать шаману, что вовсе не претендует на верховную власть в племени, что на племя он вообще наткнулся случайно, пробираясь сквозь джунгли. Однако этот татуированный с головы до ног недоумок в диковинной рогатой тиаре, не слушая объяснений, вырвал у одного из воинов бамбуковое копьё и проткнул Агасфера. Сапожник пошатнулся, но и только. Он с кряхтением вытянул копьё через спину, в сердцах швырнул его на землю – сквозная рана зарастала прямо на глазах потрясённых негров. Галдя наперебой, они попадали на колени и жестами упросили Агасфера остаться у них. Должно быть, чернокожие приняли его за неведомое божество. Агасфер надолго остался в деревне и ничуть не пожалел об этом. Его поселили в лучшей хижине, окружили почётом и предоставили право спать с любой приглянувшейся женщиной. А главное, присмиревший шаман со временем многое показал, и научил Агасфера такому, что мысли его, получив неожиданный толчок, приняли некое, пока ещё крайне смутное направление…
Как уже говорилось, телесно Агасфер чувствовал себя наилучшим образом. Но душа, душа… Да, он свыкся с бессмертием, как горбун привыкает к своему горбу, а слепец к вечному мраку. Свыкся – однако не смирился. Бессмертие оторвало его от обычной жизни, вознесло над людьми – и сделало безмерно одиноким. Иногда он с болью и нежностью вспоминал своих жён, детей, внуков, а вспоминая, плакал от невозможности упокоиться рядом с ними. В такие дни ему становилось настолько плохо, что, подняв руки к небу, он бессвязно и униженно кричал: «Ну, хватит, хватит уже! Ты же видишь, как я наказан, как страдаю! Неужто нет мне прощения?..» И, не дождавшись ответа, впадал в бешенство. В такие дни он всегда кого-нибудь убивал. Нарушая Божью заповедь, он испытывал огромное удовольствие. Ударив человека ножом в спину или камнем по голове, а потом, топча и пиная бездыханное тело, он бормотал: «Ты видишь, видишь?.. Ну-ка, накажи меня!.. Что – рука не поднимается? Не можешь отменить собственный приговор? Какой же ты Бог…»
В начале четвёртого века своих странствий Агасфер заплатил капитану торгового судна, и, устроившись в трюме на мешках с сушёными фруктами, пересёк Средиземное море. Так он впервые попал в Рим. Великий город, породивший небывалую империю, агонизировал. Его осаждали орды воинственных варваров – диких, волосатых, одетых в звериные шкуры, с горящими от жестокости и жадности глазами. У Рима уже не хватало сил отбивать их натиск. Всё чаще римские императоры были вынуждены откупаться от германцев и гуннов золотом, серебром, шёлковыми и шерстяными одеждами. Но конец империи был предопределён. И когда Рим, наконец, был взят вандалами-германцами, началось светопреставление.
