Это было единственное запомнившееся счастливое воспоминание о школе.

В деревне у нас были гуси.

Ну как гуси… сначала были кролики, потом кроличьи клетки, а позже на свободное место пришли гуси. Гуси как гуси, но почему-то клетки пропали, а они ходили такие бодрые, быстрые, смелые пару дней.

Выводили их на мясо, но выводиться со двора они не хотели. Страшно им было. Пару раз видел, как они вырывали друг другу перья и обдирали березу. Не понимал, зачем гуси это делали, пока не пришел участковый с берестяными грамотами о жестоком обращении с животными. Наш с ним спор так напугал гусей, что они сами вышли со двора. И им это понравилось! Теперь у них был целый мир, которого можно было бояться.

По осени их стал звать инстинкт. Выйдут кучкой со двора, пощиплют, пощиплют травку – и на дорогу. Развернут крылья, помахают, покричат – и полетели! Аж целый квартал пролетали.

Как славно, когда летишь в стае. Громко кричишь, крыльями машешь, ногами перебираешь. А мне возвращать. Эх…

Перед тем как полететь, им нужен вожак, чтоб испугал, да по-новому чтоб перья дыбом стали!

– Мы не полетим без должной причины!

– Да! Мы птицы гордые!

– На самом-то деле мир и не страшный!

– Вода подорожает!

И полетели.

– Гречка пропадет!

И полетели.

– Сахара не будет!

И полетели.

И каждый раз возвращать. Брать хворостину, надевать галоши и топать.

– Мы экспортирующая сахар страна! Забыли, что и гречка никогда не заканчивалась!

– Но ведь это возможно…

Под Новый год мы ели гусиное мясо.

Мама вдруг переполошилась:

– А вдруг макароны закончатся!

Смотрю, а у нее за ухом перо. Выдрал. Подумал. Пошел к зеркалу.

Земля является третьей планетой, отстоящей от Солнца, и все мы живем в странах третьего мира. Хех, но даже Солнце – лишь желтый карлик. Так что мы – жители третьего мира желтого карлика! Можно ли этим гордиться? Возможно, если ты попал на море, купил печеньки за полцены или сдал курсач. Нужно что-то приятное в жизни, чтобы не замечать горькую правду жизни. Иначе – тоска, водка, стихи. Хотя стихи пишет отец, который в который уже раз совмещает написание, флирт и желание получить отзыв.

Так и не понял, насколько я похож на отца, этого недавно появившегося в моей жизни человека – или млекопитающего? – его чаще Ежом зовут, чем по имени. Да и похож он на него, внутренне. Хотя страсть к придумыванию у меня от него.

Сидящая на третьем от иллюминатора кресле женщина приятной окружности в который уже раз благодарит отца за стихи и быстро сбегает с приземлившегося самолета. Отец и я сидим до последнего, и даже стюардессы не верят, что мы когда-то были вне этих кресел. За их милыми улыбками, провожающими нас на автобус, скрывались ужас от осознания, что мы ушли, и удивление, что мы вообще существуем.

Крым встречал нас отсутствием солнца, магазинов и такси. Правда, скоро солнце взошло, магазины открылись в двенадцати километрах от аэропорта и такси прибыло. Типичный таксист, за зиму разобравший всю ситуацию не хуже аналитиков с дивана, сумел за поездку раскрыть все экономические, политические и этические последствия перехода полуострова к России. Когда мы разгружались у домика друзей, я не удивился, когда пробегавшая мимо кошка поклонилась ему и помогла нам занести в дом сумки. Как же грустно, что в этом мире все решает влияние.

Еще грустнее, что все в нашей жизни определяет случайность. Закономерная случайность, но все же. Вот и ищем мы смысл там, где его нет, – в спичках, в медузах и комарах. Не зная, не предполагая, не надеясь, все идем по жизни и приходим к морю. Точнее, на берег Крыма. И что я там увидел? Море. Пляж. Медузы. Суп из медуз. Жаль, я не настолько извращенец, чтобы купаться в супе. Это уже какое-то vore[2] получается.

Дабы не поддаваться общему безумию, решил разжечь костер. Костер. Картошка. Соль. Чувство испеченной в собственной черной кожуре картохи с солью. Мня. Вкуснее получился только кофе с горьким шоколадом поздно вечером.

Настрой у меня был что надо, но у производителей из города Пинска Беларуси было другое мнение. Первая спичка выдавила из себя дым вместе с парафином и солью и не дала даже искры. Головка второй зажглась и улетела. Я грустно проводил ее взглядом и достал третью. Она не была такой безбашенной, но все равно показала характер. Вот КАК? Как можно загореться, потухнуть и снова зажечься? ЧТО ЭТО БЫЛО? Пока я решал этот вопрос, спичка догорела. Плюнул, купил зажигалку и, высыпав весь коробок, с улыбкой смотрел, как горят спички.

Жаль, что такое нельзя сделать с комарами. За несколько дней лета на моем подоконнике образовалась коллективная могила кровососов. Если тенденция продолжится, то следующим летом у меня будет кладбище домашних насекомых. Правда, крымские комары оказались менее суровыми, чем московские. Или это был спецназ из Челябинска? Прилетел, чтобы через три с половиной года избавиться от свидетеля? Не знаю. Не видел. Много слышал.

Комар-спецназ прилетел за все мои грехи перед комариным родом. Жужжит под самым ухом ночью, днем не видно, и даже ночью если попытаться поймать на горячем, то все равно не присосется. Все остальные сядут себе на стену, белую иль черную, и бей их, а этот… жужжит себе и жужжит. Даже «Рейд» на него не действует, а даже, наоборот, привлекает других. Видно, ночью он поливает ловушку для комаров особой дрянью, и наутро ты встать не можешь от веса налипших на тебя комаров.

Хотя что это я говорю. Пьют кровь только комарихи. Значит, и воевать против меня послали женщину. А комары – это безобидные, но большие создания, питающиеся соком. Вот такая дискриминация по половому признаку. Комары-сексисты посылают бедных самок на опасную работу, а сами спокойно пьют на кухне чай с пыльцой.

Взял медузу в руки. Она даже не была ядовитой. Так почему их было так много? Охренеть как много. Люди будут в этом… нет, они уже купаются.

И отец там же, в этом супе. Ну да. Ежи медуз не боятся. Они культурно отдыхают, как будто не замечая, что при каждом гребке медузы покрывают их тела. Не видят, не хотят видеть. Не хотят слышать комаров. Не обсуждают их. Они же культурные.

Правда, они хорошо обсуждают шашки. Я еще у дедушки учился им, а тут и отец в них постоянно играет. Много играли. Ни одной победы. Надо было не поддаваться при выборе игры на послеобеденное время. Но как иначе завершить камень-ножницы-бумага, если у нас постоянно ничья?

Хотя не все были такими мирными. Вечером отец познакомил меня с нашим соседом, начинающим литератором.

Тот дал почитать свое:

– Представь, что однажды на твой дом неожиданно нападают.

– Они вламываются в твою деревню, будто бы она принадлежит им. Они убивают твоих друзей, они убивают твою семью, они грабят твой дом.

– Представь, что они нападают на твою сестру. Они пытают ее, они насилуют ее, убивают ее. Они оскверняют тела членов твоей семьи, творят с ними все что вздумается, при этом постоянно гогоча.

– И ты видишь все это с того места, где ты прячешься, пытаясь не дышать.

– Как можешь ты забыть о таком?

– И ты берешь оружие, тренируешься в одиночестве, ты учишься, растешь. Делаешь все, что поможет тебе свершить свою месть.

– Ты выискиваешь их, преследуешь их, ты сражаешься, ты атакуешь, и ты убиваешь их, и убиваешь, и убиваешь.

– Иногда все идет хорошо, а иногда нет. Но каждый раз ты спрашиваешь себя: как мне убить их в следующий раз? каким способом их лучше убивать? День за днем, месяц за месяцем эта мысль – единственное, что сидит в твоей голове.

– Конечно же, ты пробуешь каждую идею, когда тебе предоставляется возможность.

– А когда ты занимаешься этим достаточно долго…

– …ты начинаешь наслаждаться этим.

Я похвалил его рассказ за минималистичность и психологичность и задал закономерный вопрос. Парень разъяснил, что он с Кавказа и приехал сюда на отдых.