– Покорно благодарю, ваше благородие!

– Кланяйся, и поблагодари г-на поручика.

– Слушаю, ваше благородие! – Он повернулся и пошел.

Быстрая выдумка имела счастливый успех; мы ускользнули из полицейских рук.

Наконец мы добрались к воротам моего жилища; я постучал в калитку; дворник, мой поверенный, вышел с фонарём.

– Откуда, сударь, так поздно? Ай! ай! да вы не одни? С кем это прикатили? Господи! С нами крестная сила! – продолжал дворник, осматривая нас при свете фонаря. – Вы в крови, как резаный баран; согнулись на один бок… Барышня мокра, как утка – чуть дышит. Не закричать ли караул?

– Ты взбесился, Яков! Проводи нас скорее в твою лачугу; я повидаюсь с князем, и возьму девушку.

– Хорошо! Да стойте прямей! Вас совсем перегнуло… А этот узелок? Не будет ли завтра работы?

– Молчи, дуралей!.. Зажми глотку!..

– Ну, полноте! Эк расхорохорились? Ведь это не впервые!..

Саша чуть дышала, и только взошли к Якову, упала на скамейку.

– Ах, батюшки! Она умрёт!.. Воля ваша! я стану кричать, побегу за квартальным – разбужу…

– Перестань шуметь! Дай скорей воды. – Я опрыскал лицо девушки; она очнулась. – Милая, любезная Саша! Посиди здесь одну минуту; я сбегаю за моим другом.

– Ты оставляешь меня одну, в неизвестном месте?

– Это необходимо – я скоро возвращусь; не бойся, Яков человек добрый, он наш дворник.

– Кого бояться, барышня? Его милость меня знает. Здесь всякая нитка останется цела, а уж вас-то я сберегу и до узелка пальцем не дотронусь.

Сколько дозволяли силы, я побежал к князю; он имел особую комнату и спал спокойно.

– Друг мой! проснись! помоги, я в беде!

– Что это значит? Ты в крови? Верно, дрался, ранен?

– Почти так! Но теперь не до меня. Вставай! пойдём!

– Куда, Антоний? Ты, право, ошалел!

– Куда? Ах, Боже мой, к Саше.

– К Саше? Это новость! Да садись. Что случилось?

В коротких словах я рассказал ему о происшествий.

– Шутка не дурна! Куда же мы денем твою героиню? Тут надо подумать? Пойдём к нашей кухарке Параше; она поможет нам.

Мы разбудили повариху, рассказали в чём дело, и просили пособить

– Извольте! это моя забота: я возьму девушку к себе, скажу хозяйке, что она моя сестра, пришла поздно и осталась ночевать; в полдень отведу к моей тётке; та приищет квартиру и так далее.

– Ах, Параша! ты мне возвратила жизнь. Чем благодарить тебя?

– О благодарности после – теперь пойдемте! – Параша накинула на себя капот, князь – шинель, и мы втроём пустились к Саше. Бедняжка сидела в углу, плакала. Яков, подбоченясь, утешал её по-своему, как умел.

– Саша! – воскликну я. – Вот друзья мои! Мы спасены! Пойдем наверх!

– Куда?

– После узнаешь…

Она дала мне руку, посмотрела с видом благодарности на покровителей, встала, хотела идти и сказала:

– Антоний, я не в силах подняться на лестницу – и…

– О! мы вам поможем! – подхватила её Параша. – Яков, ступай за креслами.

Мы посадили Сашу, и общими силами принесли в горницу кухарки. Услужливая Параша позаботилась о ней, раздела девушку, положила на свою постель. Князь принёс вино, которое всегда имел в запасе, уговорил Сашу выпить полрюмки, – это вскорости подкрепило её силы и произвело сон. Сделав все нужное Саше, принялись за меня, осмотрели голову, скулу и бок; все три части находились в дурном состоянии, и доказывали твердыню десницы г-на Тумакова.

Мы спешили. Наступал день. Параша всем распоряжалась, завязала мне голову, приложила к щеке тёплой золы, бок натёрла спиртом и в заключение сказала:

– Теперь подите, ложитесь в постель. Утром скажете, что ночью вы шли впотьмах, оступились, упали с лестницы, ушиблись; выставьте свидетелями меня, князя и Якова.

Благоразумная Параша устроила дело; я поцеловал спящую Сашу, и потащился за князем.

– Ну, брат! Девочка хоть куда! – сказал мой услужливый товарищ.

– Друг мой! Если б ты знал её душу! Это ангел…

– Верю, верю – выпей стакан вина и ложись спать: тебе нужен покой.

Голова моя снаружи и внутри столь расстроилась происшествием той роковой ночи, а побои так коверкали, что с помощью приятеля я насилу смог раздеться, и когда в доме зашевелились, я уснул.

В десять часов утра, от шума многих голосов я проснулся, – смотрел на окружающих мою кровать и слушал: г. Шарон, Туанета, несколько товарищей, князь, приятель Лестов и Параша, спорили с одним человеком важной наружности.

– Говорят вам, он впотьмах упал, ушибся – вот и всё! Мы приложили к щеке припарку, завязали голову, натерли спиртом бок… дали вина; и ему стало лучше. Не троньте его, пройдёт и без лекарства. Да вот он проснулся, спросите сами.

– Я никогда не спрашиваю больных, – протяжно отвечал питомец Эскулапа, нюхая табак из золотой табакерки. – Я своё драгоценное время не трачу на пустые, бесполезные расспросы; мне стоит пощупать пульс, взглянуть на язык, лицо, заметить дыхание, – и болезнь открыта; я сажусь, прописываю рецепт, и лечу.

– Да говорят вам, прежде надо осмотреть, не повре…

– А я вам повторяю, он в горячке, это видно по красноте лица, сильному жару, и всем прочим признакам. Ушиб и испуг произвели горячку; за нею непосредственно следует разлитие желчи, воспаление лёгких, гангрена – и через два часа смерть! Теперь, в ожидании консультации, мы откроем ему кровь, не более полной глубокой тарелки; ко всем повреждённым местам припустим по двадцати пиявок, на затылок поставим шпанскую муху. Пожалуйте чернил и бумаги – я пропишу микстуру; ее должно принимать через каждый час по две столовые ложки, чтоб мокроты не могли подняться, усилить воспаление в голове, и скорым обращением очистить желудок – а там увидим, нужна ли операция? Впрочем, это самые невинные, умеренные средства, без которых не отвечаю за его жизнь.

– И только, г-н доктор? – сказал я, подымаясь с постели. – Клянусь, и ветеринарный врач не пропишет лучше этих рецептов. Сделайте одолжение, выйдите, позвольте мне встать и одеться я; здоров, только один ушиб…

– Держите его! – вскричал доктор. – Он бредит. Разве вы не видите, – это горячка; в жару он выскочит в окно, убьется до смерти, и тогда никакие средства не помогут!

– Это удивительно! – сказал князь. – Мы еще не знали, что мёртвым лекарства бесполезны.

Тут при всей моей слабости я засмеялся; тому последовали окружающие, и даже сам г. Шарон, а доктор, не переменив положения, продолжал с досадой:

– Смейтесь, господа, смейтесь, – а я доказываю, что смех больного, принуждённый, насильственный, неразделен с судорожными припадками, потом и смертельным колотьём. Впрочем, если мои советы и средства кажутся вам сомнительны, то пошлите за другим врачом, а мне время терять некогда. Слава Богу! В городе больных на половину от всего народа! Есть чем заняться: только и делают, что хоронят. Прощайте, сударыня! Прощайте, господа! попомните мои слова: этот молодой человек умрёт; я бы выключил его из списка живых; он непременно умрёт, и что всего ужаснее, без медика и аптеки.

Доктор, потирая лоб, обратился к дверям и едва лишь подошёл к ним как встретился с низеньким худощавым человеком.

– Возможно ли? – вскричал он. – Гомеопата пригласили для консилиума со мною? Эго совершенное невежество!

И точно, г. Шарон, узнав о моём ушибе, видел, что я во сне метался, счел болезнь опасною и послал к первому же медику, который случится дома. Служитель побежал к гомеопату и, не застав его, обратился к другому; тот немедленно пришёл, а за ним и гомеопат, возвратившейся в квартиру.

– Меня пригласили сюда, – начал с учтивостью и низкими поклонами второй; – но я вижу здесь соперника. Этот господин… Мы согласиться не можем… и…

– Да! да! – вспыльчиво закричал первый. – Мы лечим, спасаем людей! А вы…

– Своими умеренными средствами… Точно, метода у нас различна, а действия почти одинаковы… Позвольте осмотреть больного.

Он подошел ко мне, ощупал пульс, стал расспрашивать; я сказал ему, что ушибся.