-- Господи Владыка живота моего! -- бормотала Игнатьиха и хлопала стаканчик за стаканчиком...

Сверкнула молния, загремел гром и с новой силою полился дождь...

-- Милая, выпусти ты меня отсюдова! -- услышала Игнатьиха тихий голос и открыла заспанные глаза. Перед нею стояла оборвашка. Лицо ее было бледно-зеленое, волоса кое-как приглажены, она старалась платком прикрыть разорванную у ворота кофту и жалобно говорила.

-- Милая, выпусти ты меня отсюдова!

Игнатьиха молча поднялась с табуретки, шатаясь добрела до двери, молча раскрыла ее и только успела увидеть, как женщина скользнула в дверь и почти бегом спустилась с лестницы.

Игнатьиха захлопнула дверь и вернулась в кухню.

Корней уже стучал в двери.

Она впустила его и начала затоплять плиту.

-- Ну, что было? -- спросил Авдей Лукьянович, едва вошел в кухню.

-- Уж и была возня! -- сказал Федор Павлович. -- Всю ночь. Не то дрались, не то в чехарду играли.

-- Дрались! -- в один голос сказали Степка с Яшкой.

Игнатьиха, хмурая и расстроенная, сухо ответила:

-- А я ничего не слышала. Спала!

Авдей взглянул на нее исподлобья.

-- А что теперь делают?

-- А ты поди да посмотри, -- отрезала Игнатьиха.

-- В лавку, надо полагать, не придет, -- сказал Антипка, и все принялись за еду.

Игнатьиха проводила молодцов, сходила за провизией и стала возиться на кухне.

X.

Господин за справкой

Чуговеев весь день не был в лавке. Авдей Лукьянович чувствовал себя в ней полным хозяином.

Он даже шутил и смеялся с мальчишками, а своему племяннику не мешал говорить сколько угодно.

И без хозяина казалось не так мрачно в лавке, чему, быть может, содействовал ясный день.

Наступал уже вечер. Авдей Лукьянович приказал зажигать лампы, когда дверь отворилась и в лавку, свертывая зонтик, вошел высокого роста господин.

-- Магазин Архипова? -- спросил он.

Авдей Лукьянович выступил из-за прилавка.

-- Бывший Архипова. Так точно-с! Что изволите?

-- Скажите, пожалуйста, с месяц тому назад к вам не заходил от нас агент? -- спросил господин.

-- К нам их много ходит. Про кого изволите спрашивать?

Федор Павлович, Антипка и мальчишки вышли на середину лавки и окружили высокого господина.

-- Комиссионер от Торнтона, -- пояснил господин, -- Валентин Викторович Полозов. Мы его сюда за расчетами посылали.

Федор Павлович быстро выдвинулся.

-- Наш хозяин... -- начал он, но Авдей так дернул своего племянника, что он сразу замолчал.

-- Комиссионер от Торонтона был у нас действительно. Оставил счет и ушел. Сказал, дня через три будет, -- сдержанно ответил Авдей Лукьянович.

-- И не был?

-- Больше не был.

-- И денег не получил?

-- Мы платеж изготовили, а его не было. А что?

-- Да пропал! -- ответил господин, -- тысячи четыре получил денег и пропал. В нумерах сказали, что сначала приходил аккуратно, потом стал будто гулять, а потом пропал. В полицию заявили, а полиции что?

-- Так-с, -- равнодушно сказал Авдей Лукьянович, -- бывает. Денежки получат и -- ау!

-- До свиданья, -- сказал господин, -- а хозяин когда бывает?

-- Как придется. Днем почти всегда.

-- Я зайду еще раз!

-- Сделайте вашу милость, да и счетик очистить надо!

Господин ушел, а Авдей Лукьянович тихо засмеялся и потер себе руки.

XI.

Сожительница Чуговеева

Чуговеев совсем забросил лавку и только два раза, зайдя утром в кухню, наказал Авдею прислать с мальчиком всяких материй.

С того вечера, как он во второй раз привел убежавшую оборвашку, он совсем засел дома и жизнь у него закрутилась в каком-то пьяном безумном угаре.

Часов в двенадцать Игнатьиха бежала за Корнеем на двор.

-- Иди, Корней, хозяин зовет!

Корней приходил и из рук хозяина, угрюмого, с отекшим лицом, получал деньги и записку, по которой шел на Средний проспект и закупал вино и закуску.

-- Куда это ты каждый день? -- спрашивал приказчик, увязывая корзинку.

-- Хозяин свадьбу правит, -- с усмешкой отвечал Корней и тащил корзинку домой, рассудительно отделяя от сдачи большую часть в свою пользу, а потом и вовсе не отдавая ничего хозяину.

Игнатьиха уже ставила самовар и день Чуговеева начинался, чтобы окончиться тогда, когда он истратит всю энергию, возбужденную безумием и вином.

-- Иди чай пить! -- ласково будил он свою недавнюю сожительницу, которая одетая лежала на широком клеенчатом диване.

Она открывала глаза и тотчас испуганно вскакивала и кое-как оправляла волоса и платье.

-- Пожди, пожди, -- говорил ей Чуговеев, -- справлю тебе одежду всю. Барыней будешь!

-- Не надо мне ничего, Никандр Семенович! -- говорила она тихо.

Он делался темнее тучи и резко кричал:

-- Опять по-старому! Не можешь выговорить! А?

-- Никаша, -- робко поправлялась она, и он широко улыбался.

-- Вот так, моя любушка! Идем чай пить. Я и водки приготовил! -- прибавлял он.

Они входили в столовую и оборвашка тотчас выпивала рюмку, отчего делалась смелее и подымала опущенную голову.

-- Вот любо! -- говорил Чуговеев, -- совсем как муж и жена. Ишь! Ты не бойсь. Мы поженимся. У меня добра теперь много. Не то, что тогда! Тогда что? Так, голь, можно сказать. Тогда и любить не было за что. А? Так что ли?

-- Оставь, Никаша, -- вздрагивая говорила гостья.

-- Оставь! Нет, ты скажи, так что ли? -- приставал Чуговеев, выпивая еще рюмку и хлопая рукой по столу.

-- Тогда франт этот куда лучше учителишки был! А? Лучше, -- продолжал он, свирепея от своих слов, -- его, учителишку, за нос водила, а того, фазана... У-y, подлая! -- уже кричал он и тянулся с кулаками к своей гостье.

-- Я уйду! Сил у меня нет -- говорила она, и Чуговеев, еще не совсем пьяный, сразу смирялся.

Голос его принимал молящее выражение.

-- Только не уходи! Танюшка, не уходи, золото мое, солнышко ты мое! Что я без тебя! Ведь, я тебя, Танюшка, девять лет ждал. Девять лет по тебе томился...

Он садился подле нее, брала, ее руки, гладил ее по лицу и говорил, говорил без умолку.

-- Письмо ты тогда написала мне, я и ума решился. Найду и зарежу, думаю.

Таня выпивала рюмку и говорила:

-- И зарезал бы. Лучше, чем такой быть. Чего не испытала я...

-- Заболел я люто, и как выздоровел, ну -- думаю -- будь она счастлива с ним. Другом тоже звался. Подлец этакий! -- вдруг вскрикивал он и хохотал. -- Не бойсь! Теперь дождался.

-- Ой, не говори! Молчи про это! -- дико вскрикивала Таня и вся дрожала.

И так говорили они и пили, пили и говорили, пока не сваливались пьяные и усталые.

Наступала вдруг томительная тишина.

Игнатьиха успокаивалась.

Проходили часы, потом из спальной слышался сиплый крик:

-- Игнатьиха, самовар! -- и опять начиналось то же.

XII.

Авдей Лукьянович ведет свою линию

Чуговеев только что проснулся. Голова его была смутная, тяжелая; во рту горько. Он прошел в столовую, выпил водки, закусил коркой хлеба, и хотел, по обыкновению, будить Таню, когда на пороге комнаты увидел кланяющегося ему Авдея Лукьяновича.

-- Здравствуй, -- сказал Чуговеев, -- что ж ты не в лавке? Или рано еще?

-- Двенадцатый час, Никандр Семенович, -- тихим ровным голосом ответил Авдей Лукьянович, -- а только как без вас всяких делов накопилось, так я и пришел, чтобы тоисть поговорить.