Annotation
Зарин Андрей Ефимович
Андрей Зарин
Пьяные сны
I.
II.
III.
IV.
V.
VI.
VII.
VIII.
IX.
X.
XI.
XII.
XIII.
Конец
Зарин Андрей Ефимович
Пьяные сны
Андрей Зарин
Пьяные сны
I.
Старые приятели
На Среднем проспекте в нижнем этаже громадного каменного дома, с незапамятных времен помещалась большая суровская лавка, под вывеской "Торговый дом Б. А. Архипова". Торговали в ней красным и суровским товаром; башмаками и галошами; галстуками и подтяжками; бельем монополь и разной галантерейной мелочью.
В ней работали два приказчика, Антипка, переходящий на положение Антипа Романовича, и двое мальчишек, Степка и Яшка. Сам же хозяин, Никандр Семенович Чуговеев, сидел за решеткой у своей конторки и, всегда мрачный, сосредоточенно думающий, только производил расчет с покупателями, совершенно не вмешиваясь в торговлю.
Невысокого роста, широкий в плечах, с рябым угрюмым лицом, рыжей жесткой бородой и холодными серыми глазами, приходил он в лавку, садился у конторки и сидел неподвижно, уставившись глазами в одну точку, пока оклик покупательницы не выводил его из этого состояния.
Он получал деньги, давал сдачу и опять погружался в свои упорные думы.
-- Чудной у вас хозяин-то этот, -- говорила какая-нибудь из старых покупательниц старшему приказчику, Авдею Лукьяновичу.
Тот неуловимо улыбался, слегка пожимал плечами и отвечал:
-- Малость есть. Неприучены к нашему делу. Случаем стали, после того, как дядюшка, Егор Кондратьевич, царство ему небесное, без детей и вдовы померли.
-- Так, так, -- кивала покупательница, -- и пьет?
-- Не без того, -- ухмылялся приказчик и громко произносил: -- еще чего позволите?
Но если бы он и все слова произнес также громко, хозяин, все равно не услыхал бы его слов, так глубоко он погружался в свои упорные думы.
Был тихий апрельский вечер. На улице было светло и жарко, отчего в лавке все казалось мрачнее и унылее. Меркнувший свет слабо пробивался сквозь тусклые стекла, и полки с товарами тонули в полумраке, а угол, в котором сидел Чуговеев за своей конторкой, совсем был затянут сумраком, словно серой паутиной.
Приказчики сидели на табуретках за грудами наваленных кусков ситцу и распивали третий чайник кипятку; мальчишки лениво собирали товар с прилавков, в углу за решеткой сидел Чуговеев в своей неподвижной позе -- и унылая тоска, как серая пыль, носилась в воздухе и оседала на все.
-- Никогда при покойнике такого не было, -- тоскливым шепотом сказал молодой приказчик дяде своему, Авдею Лукьяновичу, -- хоть голос слышали. И сам покрикивал, и засмеешься, и все такое. А теперь словно в глотке вязнет. Ей-Богу!
-- Мрачный человек, -- согласился Авдей Лукьянович, и быстро, отставив блюдце, поднялся из-за прилавка навстречу входящему в лавку господину.
Это был невысокого роста, изящный и стройный мужчина, лет 36-ти, с русой бородою и веселым открытым лицом.
-- Я новый комиссионер от Торонтона. С вас следует получить по счетам, -- сказал он и ловким движением раскрыл портфель. -- Вот ваш счет. Проверьте, а я зайду дня через два и тогда предъявлю доверенность!
Господин протянул Авдею Лукьяновичу сложенный лист и поспешно повернулся к двери, как вдруг раздался возглас:
-- Валентин Викторович! Какими судьбами! Вот встреча-то!
Приказчики и мальчишки не поверили ни ушам, ни глазам своим, когда услышали голос хозяина и увидели его, вышедшего из своего угла и идущего к посетителю с радушно протянутыми руками.
Тот быстро обернулся на возглас и вдруг испуганно отшатнулся.
-- Ты... Вы... -- произнес он растерянно и отодвигаясь в несомненном испуге, а Чуговеев, широко улыбаясь, остановился перед ним и заговорил весело и громко:
-- Я, самолично, Валентин Викторович, али не признал?
Тот, видимо, справился с своим волнением, протянул руку Чуговееву и сказал:
-- 10 лет! Много воды утекло. Как ты здесь-то?
Чуговеев тихо засмеялся.
-- А вот был же ты военным, а теперь в комиссионерах? Всяко бывает! Дядя помер и мне это по наследству досталось. Никандр и купцы! А? Чудно.
-- Если бы я знал...
-- И не зашел бы? А? -- опять со смехом сказал Чуговеев. -- Брось! То -- старое. Мало мы бражничали с тобою. Шабаш! Нынче не пропущу! Ты куда?
Приятель Чуговеева видимо ободрился.
-- Собственно, в твой магазин в последний! Домой собирался. В нумера!
-- Ну вот и отлично! Вместе вечер и ухлопаем. Вспомним то, что промеж нас хорошего было! Идем! -- И он с небывалою живостью бросился в темный угол к своей конторке, зазвенел золотом, щелкнул замком и через мгновенье вернулся в пальто и шляпе.
-- Лавку без меня закройте в девять! -- сказал он приказчику и ухватил под руку посетителя. -- Идем!
Еще мгновенье -- они мелькнули оба в светлом четырехугольнике двери и скрылись.
Младший приказчик только свистнул:
-- Видали, как наш развернулся-то! А?
Авдей Лукьянович только повертел головою.
II.
Дом у кладбища
Небольшой, двухэтажный деревянный дом, который унаследовал Чуговеев вместе с лавкой, стоял в конце Малого проспекта, сейчас за кладбищенским забором, перейдя Смоленское поле.
В нижнем этаже дома жили приказчики и мальчишки, а наверху помещались: сам Чуговеев в трех комнатах, и в большой кухне -- единственная прислуга, Лукерья Игнатьевна, или Игнатьиха, как ее звали по всему околотку.
Эта Игнатьиха, как дом и лавка, перешла к Чуговееву по наследству.
Высокая, здоровая баба, лет 42-х, с красным, как натертым кирпичом, лицом, она стряпала на всех обед или ужин и убирала комнаты, а вечером, как "молодцы" уходили вниз, оставшись в огромной кухне вдвоем с кошкою, ставила перед собою остатки ужина, доставала бутыль с настойкой и начинала пить, вспоминая свои молодые годы, подлеца Митьку, надругавшегося над ее девичьей любовью, строгую маменьку и умершего младенца.
Огромная кухня освещалась маленькой жестяной лампой; кошка сидела на теплой печке; Игнатьиха пила, разговаривая, то сама с собою, то с кошкою, то с разбойником Митькой и, наконец, засыпала, положив голову на угол или на лавку и редко когда улегшись на кровать. Керосин выгорал и лампа гасла.
Все затихало в доме, и только в крайней комнате, которую занимал сам Чуговеев, слышались еще: бормотанье, звон бутылки о край рюмки, изредка хриплый смех -- и далеко за полночь кладбищенский сторож видел свет в одиноком окошке и мелькающий на занавеске темный силуэт лохматой головы.
* * *
Молодцы из лавки гурьбой вошли в кухню Игнатьихи, и Федор Павлович весело сказал:
-- Ну, Игнатьиха, нынче ты одна голова в доме. Хозяин закурил!
-- А мне што хозяин, -- отвечала Игнатьиха, выставляя на стол глиняную чашку, -- я свое, он свое. Моего не выпьет!
