Когда, он проходил мимо ожидающих очереди, в толпе раздавался шепот:

-- Он? Он и есть.

-- Действительно, в лице, знаете, решимость! Обреченный!

-- Говорят, роман у него. Любовь.

-- Жена изменила. На прошлой неделе убежала. Любил до безумия...

-- Дьявол тебя возьми, -- сказал Гелотти, входя в "директорскую", -- по-твоему вышло. Будет полный сбор!

Воробьев только усмехнулся.

-- Просто и в ум не возьму, -- обернувшись сказала Стелла, -- со вчерашнего дня народ пошел. И идет, идет...

И когда наступил час начала представления, Стелла с сияющим лицом воскликнула:

-- Билеты все проданы!

-- Лишь бы шли. Впустим и без билетов, -- засмеялся Воробьев.

Вечером, при освещении 120 лампами, с чистой, аккуратно посыпанной песком и опилками ареной, наполненный зрителями, оглушаемый музыкой местного оркестра из 12-ти музыкантов, цирк имел нарядный, праздничный вид.

Все чувствовали себя взволнованными. Тимочки, Римочки и Симочки, заняв передние места в ложе, на все стороны кивали головами, как фарфоровые куклы и тарантили, как сороки.

К ним подошло несколько офицеров.

-- Откуда он упадет? -- спрашивала громко Симочка.

-- Сверху! -- сострил поручик и захохотал.

-- Грубиян, -- сказала Симочка.

-- Я думаю, будет стук, -- томно говорила Тимочка, -- я тогда открою глаза.

Римочка толкала генеральшу и говорила:

-- Смотри, мама, дура Анфисова в декольте приехала. Это в цирк-то!..

-- Высоко, да! -- басил генерал, стоя внизу в креслах.

-- И обратите внимание, ваше превосходительство, -- говорил адъютант, -- голая земля. Никаких настилок.

-- Если я здесь, -- говорила жена прокурора жене губернского казначея, -- то единственно для наблюдения нравов. Какая жажда крови! Ужасно! Я напишу в Петербург своему другу Шавкину и он сделает корреспонденцию.

-- Я сама возмущаюсь, -- отвечала жена казначея, -- я сказала мужу: Жан, мне это противно. Но сама губернаторша. Вы понимаете...

-- Тссс...

И сама губернаторша, обворожительно кивая налево и направо, опустилась в кресла у барьера ложи и, приложив лорнет к глазам, стала обводить вокруг рассеянным взглядом.

В уборных и конюшне царило оживление. Павлуша с Митькой уже надели свои балахоны, вымазали мукой лица, провели кармином полосы до ушей и превратились в "любимцев публики, веселых братьев Alex", Вампа ходила по конюшне в костюме жокея и податной инспектор, сопя и кряхтя, не сводил глаз с ее ног, обтянутых шелковым трико.

Стелла в коротенькой юбочке уже сидела на доске седла высокой лошади, которую Гелотти держал под уздцы, словно надо было сдерживать ее ретивость.

И у всех были веселые лица; со всех сторон раздавались смех и шутки.

Полный сбор радует даже избалованных удачей артисток.

Воробьев взял в руки колокольчик.

-- Готова?

-- Готова! -- ответила Стелла, оправляясь и хлопая по шее лошадь.

-- Тогда с Богом!

Он заболтал колокольчиком. Оркестр грянул. Занавес раздвинулся и Гелотти выбежал с лошадью.

Представление началось.

V.

Говоря по правде, представление мало чем отличалось от таких же представлений в столичных цирках. Оркестр играл вальс и галоп, лошадь, хрипя и встряхивая головою, грузно и лениво скакала вокруг арены, Гелотти покрикивал и щелкал длинным бичом, а Стелла приседала, поднимала то одну, то другую ногу, принимала грациозные позы и, наконец, прыгала через полотнища коленкора и сквозь обручи, обтянутые тонкой бумагой.

Гелотти выходил с дрессированными собакой и кошкой, братья Alex потешали публику оплеухами, а Франц Тонти изумил всех своей силой; затем скакала Вампа, беря барьеры и гикая, спрыгивая на арену и вскакивая с разбега на спину лошади; Стефания ходила по проволоке...

Все, как везде. С видимой бедностью выдумки, с невидимым, постоянным риском искалечиться.

Время приближалось к последнему номеру, к упражнениям Гаэтано, и напряженное состояние видимо подымалось среди зрителей.

Братья Alex в качестве музыкальных клоунов сыграли на гармонике и гитаре, проплясали казачка и удалились.

На время наступил перерыв.

Затем они же, уже переодетые и умытые, вышли на арену и молча, сосредоточенно, стали приготовлять приборы для номера.

Они отвязывали веревки, приводили в движение блоки и друг за другом с крепких стропил цирка, сверху из черной ямы, качаясь, спускались трапеции. Сперва одна, потом другая. Затем в противоположных концах цирка спустились две площадки, которые тотчас веревками, притянутыми к барьеру, были установлены неподвижно. И, наконец, опустился толстый канат и вытянулся, как огромный шест подле площадки.

Приготовления окончились.

В цирке наступила тишина. Губернаторша смотрела на слегка колеблющиеся в воздухе трапеции, и от них переводила взгляд вниз, на арену. И все делали тоже.

-- Это прямо ужасно будет, -- шептала уже без всякого жеманства Тимочка.

-- Да-с, номер! -- озадаченно бормотал председатель управы.

Симочка теребила рукав поручика:

-- Как вы думаете, он сразу?..

-- Нет, вероятно что-нибудь покажет... Нельзя же так.

Вихрястый вертелся подле редактора и, шлепая губами, шептал:

-- Уж и статья! Муар-антик! Суперфлю! Я уверен, что меня в Петербург пригласят.

-- Ждите!

-- Тссс...

Раздался звонок, и на сцену двумя легкими прыжками выбежал Гаэтано.

Цирк огласился громом рукоплесканий. Дамы перевесились через борты ложь, чтобы лучше рассмотреть его, а он, подтягивая кушак и оправляя корсаж, весело кланялся на все стороны и задорно улыбался галерее.

На нем было оранжевое трико, охватывавшее его стройные ноги; красноватая мойка и черный корсаж в серебряных блестках.

Он поклонился еще раз, и легкими шагами подошел к канату.

Зрители жадно следили за каждым его движением. Вот, он поднялся на площадку и стал отвязывать шнурки, притягивающие трапеции.

На противоположной площадке, пройдя через оркестр, стоял Гелотти и делал то же самое.

Гаэтано вытер платком руки и ухватился за трапецию.

Он с размаху качнул трапецию от себя, и она стала плавно описывать в воздухе дугу.

Гаэтано подпрыгнул.

-- Галло! -- и, метнувшись по воздуху, ухватил свободную трапецию и вскочил на площадку рядом с Гелотти.

-- Галло! -- и метнувшись снова, он опять птицею перелетел над ареною цирка, и уже стоял на своей площадке, кланяясь и вытирая платком руки.

-- Браво, Гаэтано! -- заревел кто-то сверху.

-- Браво, браво! -- и со всех сторон стали кричать и хлопать.

Гаэтано снова притянул к себе трапецию и потер руки тальком.

Цирк замер.

-- Верно, теперь, -- прошептала Симочка, бледнея.

-- Галло! -- раздался среди наступившей тишины возглас Гаэтано, и все зрители вскрикнули вслед за ним в один голос, но никакой катастрофы!

Он только перевернулся в воздухе, перелетая с одной трапеции на другую.

-- Галло! -- и то же самое назад. Он выпустил трапецию, сделал в воздухе полный оборот и снова уже стоял на своей площадке, спокойный, улыбающийся, вытирая руки платком, а трапеции плавно качались в воздухе, то сближаясь, то расходясь.

Среди публики пробежал возбужденный шепот.

-- Что это? -- спросила Римочка. -- Смотрите, верно -- теперь.

Действительно, что-то готовилось. Гелотти ушел, и площадка была убрана.

Друзья суетились внизу, подняв кверху головы, а Гаэтано сверху, перегнувшись с площадки, отдавал им приказания.

И вот, друг за другом, сверху начали обрываться и опускаться трапеции, одна ниже другой.

Гаэтано крикнул и ловким прыжком сел на свою трапецию. Площадку, на которой он стоял, убрали в сторону, и он витал теперь над ареною на высоте 8 саженей, беспечно вытирая руки, приложась плечом к колеблющейся веревке трапеции.