Когда, он проходил мимо ожидающих очереди, в толпе раздавался шепот:
-- Он? Он и есть.
-- Действительно, в лице, знаете, решимость! Обреченный!
-- Говорят, роман у него. Любовь.
-- Жена изменила. На прошлой неделе убежала. Любил до безумия...
-- Дьявол тебя возьми, -- сказал Гелотти, входя в "директорскую", -- по-твоему вышло. Будет полный сбор!
Воробьев только усмехнулся.
-- Просто и в ум не возьму, -- обернувшись сказала Стелла, -- со вчерашнего дня народ пошел. И идет, идет...
И когда наступил час начала представления, Стелла с сияющим лицом воскликнула:
-- Билеты все проданы!
-- Лишь бы шли. Впустим и без билетов, -- засмеялся Воробьев.
Вечером, при освещении 120 лампами, с чистой, аккуратно посыпанной песком и опилками ареной, наполненный зрителями, оглушаемый музыкой местного оркестра из 12-ти музыкантов, цирк имел нарядный, праздничный вид.
Все чувствовали себя взволнованными. Тимочки, Римочки и Симочки, заняв передние места в ложе, на все стороны кивали головами, как фарфоровые куклы и тарантили, как сороки.
К ним подошло несколько офицеров.
-- Откуда он упадет? -- спрашивала громко Симочка.
-- Сверху! -- сострил поручик и захохотал.
-- Грубиян, -- сказала Симочка.
-- Я думаю, будет стук, -- томно говорила Тимочка, -- я тогда открою глаза.
Римочка толкала генеральшу и говорила:
-- Смотри, мама, дура Анфисова в декольте приехала. Это в цирк-то!..
-- Высоко, да! -- басил генерал, стоя внизу в креслах.
-- И обратите внимание, ваше превосходительство, -- говорил адъютант, -- голая земля. Никаких настилок.
-- Если я здесь, -- говорила жена прокурора жене губернского казначея, -- то единственно для наблюдения нравов. Какая жажда крови! Ужасно! Я напишу в Петербург своему другу Шавкину и он сделает корреспонденцию.
-- Я сама возмущаюсь, -- отвечала жена казначея, -- я сказала мужу: Жан, мне это противно. Но сама губернаторша. Вы понимаете...
-- Тссс...
И сама губернаторша, обворожительно кивая налево и направо, опустилась в кресла у барьера ложи и, приложив лорнет к глазам, стала обводить вокруг рассеянным взглядом.
В уборных и конюшне царило оживление. Павлуша с Митькой уже надели свои балахоны, вымазали мукой лица, провели кармином полосы до ушей и превратились в "любимцев публики, веселых братьев Alex", Вампа ходила по конюшне в костюме жокея и податной инспектор, сопя и кряхтя, не сводил глаз с ее ног, обтянутых шелковым трико.
Стелла в коротенькой юбочке уже сидела на доске седла высокой лошади, которую Гелотти держал под уздцы, словно надо было сдерживать ее ретивость.
И у всех были веселые лица; со всех сторон раздавались смех и шутки.
Полный сбор радует даже избалованных удачей артисток.
Воробьев взял в руки колокольчик.
-- Готова?
-- Готова! -- ответила Стелла, оправляясь и хлопая по шее лошадь.
-- Тогда с Богом!
Он заболтал колокольчиком. Оркестр грянул. Занавес раздвинулся и Гелотти выбежал с лошадью.
Представление началось.
V.
Говоря по правде, представление мало чем отличалось от таких же представлений в столичных цирках. Оркестр играл вальс и галоп, лошадь, хрипя и встряхивая головою, грузно и лениво скакала вокруг арены, Гелотти покрикивал и щелкал длинным бичом, а Стелла приседала, поднимала то одну, то другую ногу, принимала грациозные позы и, наконец, прыгала через полотнища коленкора и сквозь обручи, обтянутые тонкой бумагой.
Гелотти выходил с дрессированными собакой и кошкой, братья Alex потешали публику оплеухами, а Франц Тонти изумил всех своей силой; затем скакала Вампа, беря барьеры и гикая, спрыгивая на арену и вскакивая с разбега на спину лошади; Стефания ходила по проволоке...
Все, как везде. С видимой бедностью выдумки, с невидимым, постоянным риском искалечиться.
Время приближалось к последнему номеру, к упражнениям Гаэтано, и напряженное состояние видимо подымалось среди зрителей.
Братья Alex в качестве музыкальных клоунов сыграли на гармонике и гитаре, проплясали казачка и удалились.
На время наступил перерыв.
Затем они же, уже переодетые и умытые, вышли на арену и молча, сосредоточенно, стали приготовлять приборы для номера.
Они отвязывали веревки, приводили в движение блоки и друг за другом с крепких стропил цирка, сверху из черной ямы, качаясь, спускались трапеции. Сперва одна, потом другая. Затем в противоположных концах цирка спустились две площадки, которые тотчас веревками, притянутыми к барьеру, были установлены неподвижно. И, наконец, опустился толстый канат и вытянулся, как огромный шест подле площадки.
Приготовления окончились.
В цирке наступила тишина. Губернаторша смотрела на слегка колеблющиеся в воздухе трапеции, и от них переводила взгляд вниз, на арену. И все делали тоже.
-- Это прямо ужасно будет, -- шептала уже без всякого жеманства Тимочка.
-- Да-с, номер! -- озадаченно бормотал председатель управы.
Симочка теребила рукав поручика:
-- Как вы думаете, он сразу?..
-- Нет, вероятно что-нибудь покажет... Нельзя же так.
Вихрястый вертелся подле редактора и, шлепая губами, шептал:
-- Уж и статья! Муар-антик! Суперфлю! Я уверен, что меня в Петербург пригласят.
-- Ждите!
-- Тссс...
Раздался звонок, и на сцену двумя легкими прыжками выбежал Гаэтано.
Цирк огласился громом рукоплесканий. Дамы перевесились через борты ложь, чтобы лучше рассмотреть его, а он, подтягивая кушак и оправляя корсаж, весело кланялся на все стороны и задорно улыбался галерее.
На нем было оранжевое трико, охватывавшее его стройные ноги; красноватая мойка и черный корсаж в серебряных блестках.
Он поклонился еще раз, и легкими шагами подошел к канату.
Зрители жадно следили за каждым его движением. Вот, он поднялся на площадку и стал отвязывать шнурки, притягивающие трапеции.
На противоположной площадке, пройдя через оркестр, стоял Гелотти и делал то же самое.
Гаэтано вытер платком руки и ухватился за трапецию.
Он с размаху качнул трапецию от себя, и она стала плавно описывать в воздухе дугу.
Гаэтано подпрыгнул.
-- Галло! -- и, метнувшись по воздуху, ухватил свободную трапецию и вскочил на площадку рядом с Гелотти.
-- Галло! -- и метнувшись снова, он опять птицею перелетел над ареною цирка, и уже стоял на своей площадке, кланяясь и вытирая платком руки.
-- Браво, Гаэтано! -- заревел кто-то сверху.
-- Браво, браво! -- и со всех сторон стали кричать и хлопать.
Гаэтано снова притянул к себе трапецию и потер руки тальком.
Цирк замер.
-- Верно, теперь, -- прошептала Симочка, бледнея.
-- Галло! -- раздался среди наступившей тишины возглас Гаэтано, и все зрители вскрикнули вслед за ним в один голос, но никакой катастрофы!
Он только перевернулся в воздухе, перелетая с одной трапеции на другую.
-- Галло! -- и то же самое назад. Он выпустил трапецию, сделал в воздухе полный оборот и снова уже стоял на своей площадке, спокойный, улыбающийся, вытирая руки платком, а трапеции плавно качались в воздухе, то сближаясь, то расходясь.
Среди публики пробежал возбужденный шепот.
-- Что это? -- спросила Римочка. -- Смотрите, верно -- теперь.
Действительно, что-то готовилось. Гелотти ушел, и площадка была убрана.
Друзья суетились внизу, подняв кверху головы, а Гаэтано сверху, перегнувшись с площадки, отдавал им приказания.
И вот, друг за другом, сверху начали обрываться и опускаться трапеции, одна ниже другой.
Гаэтано крикнул и ловким прыжком сел на свою трапецию. Площадку, на которой он стоял, убрали в сторону, и он витал теперь над ареною на высоте 8 саженей, беспечно вытирая руки, приложась плечом к колеблющейся веревке трапеции.
