Доводы разума выстраивали прекрасное, достойное мелироанской девы будущее, но воспоминания о прошлом терзали сердце.

Я всё ещё надеялась… Всё ещё мечтала, что как только увижу его, а он увидит меня, все трудности и препятствия рухнут сами собой, и мы снова будем счастливы. Лаптолина пришла бы в ужас, услышь она мои мысли.

Но… что если мы встретимся сегодня?

Глупо и наивно, беспечно и по-девичьи, но я решила, что в самый важный праздник Квертинда я имела право поверить в чудо. Возможно, в самый последний раз.

Я спрыгнула, стараясь как можно тише приземлиться на пушистый ковёр, и осторожно зашагала в сторону спящей Стрилли. Рудвик уснула на туалетном столике, где из разноцветных леденцов выкладывала слово “Сладость”. Одна ярко-красная малиновая конфета прилипла к её уху — пушистому и почти белому, подрагивающему от дыхания рудвика. Я хохотнула себе под нос, взяла со стола леденец и отправила в рот. Стрилли проснулась.

— Вы находитесь в центре спирали энергии Сунь лу тут, лу-ли, — совершенно серьёзно на одном дыхании выдала Стрилли, хлопая сонными глазами. — Чтобы вырваться из этого водоворота, нужно сделать решительный рывок.

— Какой рывок? — не поняла я и скривилась от кислоты.

Конфета оказалась вишнёвой. Она громко стучала о зубы, и этот звук добавлял удовольствия.

— Решительный, — повторила Стрилли.

Рудвик вскочила, коротко обняла меня и заметалась по комнате: сунула зеркальце под секретер, достала из вазы цветущую ветку, обмахнула ею постель, каждую подушку и кресло-качалку с пледом. Оторвала розовое соцветие, украсила им своё платье, аккуратно положила ветку посреди ковра и с деловитым видом скрылась за расписной дверью комнаты гигиены.

Послышался звук битого стекла и текущей воды.

Я почесала затылок, наткнувшись на запутавшийся в волосах миинх, и стащила ещё одну конфету, на этот раз яблочную.

— Я избавляю ваше пространство от накопившегося негатива, лу-ли, — раздалось приглушенное из-за двери. — Освобождаю место для новых потоков, чтобы привлечь гармонию.

— Не затопи там потоками ванную, а то Арма снова тебя заругает! — крикнула я, усаживаясь в кресло напротив камина.

Сегодня в нём горел огонь — не столько для обогрева помещения, сколько для придания уюта. Пламя тихо потрескивало и лизало обугленные поленья, хвойная гирлянда на каминной полке прятала в своих недрах бордовые ленты, цветы белых ирисов и иверийские короны. Дождь стучал в стекло, а откуда-то снизу приглушённо доносилась медленная, плавная музыка.

Я сладко потянулась, наслаждаясь атмосферой и нарастающего приятного волнения.

Это утро подарило мне дымку беззаботности и трепет предвкушения. Воодушевлённая собственным разрешением, я схватилась за мысленную ниточку надежды, что сегодня увижу ментора. Как он явится, всегда так ярко выделяющийся из толпы, и заметит меня среди сестёр. Я при всех обращусь “Ваша Милость”, а потом прошепчу имя "Кирмос" — тихо, едва слышно, и легко проведу пальцем по его запястью, когда он поцелует мою руку. По самой границе одежды, едва касаясь, как учили на занятиях, чтобы разбудить чувственность и дать кокетливое обещание.

Может, мы даже потанцуем.

За мечтательной улыбкой и сладкой грёзой я почти не заметила, как двери в комнату распахнулись, и в проёме показалась огромная нарядная коробка, перевязанная голубой лентой транспортной компании.

— Вам подарок! — ворвался в комнату крик Армы вместе с радостными причитаниями Эсли.

Сердце ухнуло в пятки, я немедленно подпрыгнула и опрометью кинулась помогать девушкам.

— Здесь есть карточка? — я буквально вырвала из рук служанки коробку, поставила её на кровать и подняла крышку.

Вспорхнули в воздух мелкие лепестки цветов и разноцветные перья. Я чихнула, отмахиваясь руками от летящего декора, и немедленно сунула нос в коробку. Среди шуршащей бумаги переливался невесомый молочный шёлк с яркими пятнами атласной вышивки.

Как крот, роющий землю, я перебирала ткань в поисках записки, письма, да хоть клочка пергамента — чего угодно. Любого радостного знака.

В конце концов, я вытряхнула содержимое на кровать и разочарованно уставилась на ворох ткани. Тончайшая органза раздувалась зефирным облаком, перемешивалась с тяжёлым плотным шёлком и пестрела цветочной вышивкой по подолу. А среди этого великолепия сверкали драгоценные камни: огранённые бусины, насаженные на одну-единственную длинную нить. Камни сразу же заиграли в свете камина и свечей. Мелкие пёрышки медленно оседали сверху на бальное платье под восторженные вздохи служанок.

Я фыркнула и рассмотрела картонную крышку коробки. Никакой надписи не было. Пояснительной карточки не было. Записки или адресата отправителя — тоже. Никакого намёка на то, что к подарку имеет отношение Кирмос лин де Блайт. А последнюю надежду на малейшую связь с ним окончательно прикончили слова Эсли.

— Мастерские Фонфон из Лангсорда ежегодно присылают семь роскошных платьев для благородных дев, — пояснила служанка из-за правого плеча. — А в этот раз знаменитый модный дом превзошёл сам себя. Говорят, какой-то знатный господин из консульства практически навязал госпоже Фонфон свою супругу в качестве модистки. И именно ей доверили делать платья для мелироанского бала, — Эсли понизила голос до шёпота. — Мы со служанками позволили себе заглянуть в коробки. Наряды все без корсетов. Можете себе представить, какой будет скандал? Или триумф… Никак не возьму в толк, хорошо это или плохо.

— Я тоже, — отмахнулась я. — Выходит, эта госпожа Фонфон вот так просто подарила мне это платье?

— Это её благотворительный жест и подарок ко Дню Династии в Мелироанской Академии, — отчеканила Эсли. — Она дарит возможность лицезреть красоту всем гостям нашего бала. А те, в свою очередь, разнесут весть среди модниц Квертинда.

— Понятно, — выдохнула я. Села на кровать и подпёрла руками подбородок. — А других посылок для меня не было?

— К сожалению, нет, госпожа, — качнула головой Эсли и цокнула, оглядев мой скорбный вид: — Но только посмотрите на себя! Вы до сих пор в ночной сорочке! Так мы можем не успеть с подготовкой к балу. Столько нужно сделать — принять ванну с козьим молоком, втереть масла в волосы и кожу, вплести цветы в локоны, надеть платье… Вы должны быть сегодня хороши, как никогда!

— Успеем, — махнула я рукой.

Эсли недовольно насупилась, оглядела комнату и заохала. Девушка подняла зеркало с пола, убрала на место ветку, ссыпала леденцы в коробку. Арма ушла в уборную и, судя по грозным звукам, тоже осталась весьма недовольна увиденным.

— Мелироанские девы входят в бальный зал последними, — суетилась вокруг Эсли. — Со звоном колокольчиков, зовущих к первому танцу. Как прекрасные лебеди, как подарок и услада для глаз гостей, как воплощение добра и долгожданного равновесия жизни.

— Как статуэтки на выставке, — по привычке вставила я, пялясь на карниз балдахина, украшенный букетами из сиреневых и белых ирисов с веточками хвои.

Кто вообще украшает кровать цветами?! Ещё бы белокрыльники навесили, как на погребальный склеп! Ни в Кроунице, ни в Фарелби этой традицией не злоупотребляли, ограничиваясь хвоей и лентами. Но в Баторе, конечно, каждый угол, каждый столб, перила, спинки стульев, ножки столов — всё, что могло бы служить креплением, — декорировали пышными композициями из цветов и лент. Моей комнате достались ирисы.

За дверью послышался шум и громкий смех. По звуку шагов я уже определила, что это кто-то из сестёр, а не служанки и не воспитанницы.

— Открой им, — приказала я Эсли, а сама рухнула на кровать, рядом с платьем, разметав по стёганому покрывалу волосы.

Из ванной выбежала мокрая Стрилли, громко чихнула, задрала нос и обиженно бросилась к выходу. По пути она едва не сбила двух сестёр, которые как раз показались в дверях. Рудвик визгливо луликнула, сделала два коротких реверанса, приветствуя мелироанских дев, и выбежала прочь.

— Ах, бедняжка! — проводила её взглядом Талиция. — Кто же её обидел? Разве можно так относиться к беззащитным, доверчивым существам? Они заслуживают только любви и заботы.