Ноги сами собой понесли меня вслед за Лаптолиной. Тело превратилось в вату, будто Првленская воспользовалась кровавой магией. От слабости меня мутило и шатало из стороны в сторону, но я шла, наблюдая, как концы шёлкового пояса Лаптолины качаются в такт её шагов. Мой личный палач и мучитель оказался не могущественным убийцей. Он носил цветы в причёске, крохотные кулоны на тонких цепочках и утягивал талию до размера двух апельсинов. Вот так сорокина дочь Юна Горст, непокорная ни Чёрному Консулу, ни господину Демиургу, позорно подчинилась женщине из южной провинции.
Голубые коридоры и два лестничных пролёта вывели нас к высоким дверям. В памяти всплыл аккуратный ковёр и фрески возле кабинета Надалии Аддисад, аскетичная обстановка её обители, бойкий нрав и лазурная мантия, но с Лаптолиной Првленской всё было иначе.
Кабинет хозяйки Мелироанской академии благородных дев походил на полукруглый музейный зал. Всё здесь кричало о роскоши и дороговизне. Настолько, что я поражённо открыла рот, застыв в дверях, и завертела головой.
Высокие окна не имели рам, а чередовались только облепленными мелкой мозаикой колоннами. За стёклами буйной осенней пестротой цвёл сад и клонились к земле ветки апельсинов.
Прямо у входа вычурные кресла и диванчик окружили перламутровый столик. На кружевных салфетках гостеприимно блестел начищенными боками чайный сервиз, ждали своего часа угощения: засахаренные дольки фруктов, орехи в карамели, ягоды в расписных вазах и, конечно, огромная горка мариолей. На каждом пирожном, как водится, сверкала Иверийская корона. Я сглотнула слюну, но Лаптолина не предложила мне присесть. Она неспешно прошлась по блестящему паркету и стянула перчатки.
— Проходи, — кинула она через плечо и подошла к окну, чтобы полюбоваться садом. Или собраться с мыслями.
Мне тоже не помешало бы собраться с мыслями. Я потёрла виски и решила, что не отступлю. Необходимо было во что бы то ни стало добиться встречи с ментором. Чтобы придать самой себе уверенности, я твёрдым шагом прошлась по кабинету, но задела подолом столик, и тот едва не рухнул на пол. Устоял.
Лаптолина Првленская, казалось, не заметила моей неловкости. Она притихла, уставившись за окно.
В голове роем ос жужжали обвинения, претензии, возмущения и требования. Я пыталась их уместить в рамки просьб и деликатности, но выходило весьма не убедительно. Поэтому я здраво рассудила, что первое слово лучше предоставить хозяйке кабинета. Только вот она не торопилась с разговорами.
Тикали часы, звучала далёкая музыка, смеялись служанки в саду, но Лаптолина молчала и не двигалась.
От нетерпения и скуки я в сотый раз потёрла паука и снова принялась рассматривать кабинет-музей.
И зачем здесь только столько этих столов? Их тут было едва ли меньше, чем во всем остальном замке: тот самый перламутровый чайный; маленькие столбики у окон, служащие подставками для сложных цветочных букетов; приставные декоративные тумбы под портретами Иверийцев и незнакомых мне людей; низкие и высокие подставки под часы, веера и шляпки.
Но главным был, конечно же, письменный стол. Массивную, идеально круглую столешницу держали на хоботах четыре слона. Но удивляли даже не эти мраморные гиганты, а то, что было под ними: вместо ковра под столом расстилалось стекло, скрывая огромную голубую черепаху, утопленную в полу. Поэтому я не сразу её заметила. Каменная морская статуя была хозяйкой аквариума с цветными рыбками, и я не представляла, как Лаптолина может сидеть там без страха провалиться под воду. Я вытянула шею, чтобы заглянуть вниз, разглядеть тусклый панцирь, мощную шею и глаза-сапфиры среди водорослей и рыбных стаек. Они почти не сверкали на солнце: туда лучи не добирались, отражаясь лишь от поверхности стекла, поэтому черепаха под ногами слонов смотрелась таинственно и немного жутковато. Как существо из другого, мистического мира.
Возможно, в этой тишине, как и в письменном столе Лаптолины, была какая-то скрытая суть, но я так и не смогла её уяснить. Зато смогла подобрать нужные слова. Не слишком приятные, но вполне обоснованные.
Когда я уже почти набралась решимости и начала говорить, Првленская наконец сама прервала своё затянувшееся молчание.
— Я вижу, что мои уроки даются тебе тяжело, — задумчиво начала она. Казалось, она разговаривает с клумбой поздних роз, цветущих прямо под окном. — Отсутствие воспитания, низкое происхождение, скудный опыт светской жизни и недостаток женских амбиций мешают тебе осознать своё положение. Но я попробую объяснить, — она вздохнула и всё-таки обернулась, чтобы взглянуть мне в глаза. — Ты сможешь сделать шаг вперёд и подняться. Ты живёшь в лучшем замке южного удела, твой ментор — самый влиятельный человек Квертинда, ты ни в чём не нуждаешься. От тебя требуется лишь одно — сделать над собой крохотное усилие и перешагнуть эгоизм. Прилежно учись, присматривай за сиротками, наблюдай за другими девушками. Набирайся опыта!
— Вряд ли когда-то я была покладистее, чем сейчас, — я укоризненно склонила голову на бок. Сжала кулаки, чтобы отогнать слабость, и выдала ту речь, что успела подготовить, пока рассматривала окружение: — Видят боги, я очень старалась следовать вашим советам. Но чем дольше тут живу, тем сильнее осознаю, насколько я здесь лишняя. Мне не нужен тот опыт, которого вы советуете мне набраться. Я слишком устала от бесконечных навязанных правил и громоздких речей. От ожидания участи. От ризолита. От слежки и охраны. От ваших, икша их дери, раскалённых туфлей и молчаливого смирения. Вы называете меня обезьяной, но вам никогда не приходилось выживать. Вы никогда не жили вне роскоши и комфорта. А я жила. И знаю, что иногда палка бывает гораздо нужнее, чем сдержанность и дипломатия. Я выжила именно благодаря способности за себя постоять. Я не благородная дева и не леди Эстель. Я — Юна Горст, боевой маг и лидер банды изгоев, — на этом подготовленная речь заканчивалась, но я не сдержалась и всё-таки решила рассказать всё, как на духу: — Я брала уроки кровавой магии у господина Демиурга, который сейчас меня разыскивает, - я сорвала дурацкий ошейник и бросила на пол, демонстрируя своего паука. — Я мейлори чёрного паука и боец. Мне доводилось убивать, и я могу убить ещё, если придётся. И я хочу увидеть своего ментора. Только его уроки нужны мне по-настоящему.
Хотелось шокировать Првленскую ужасной истиной, открыть глаза на моё действительное положение и личность. Убедить её в том, что было чистой правдой и не нуждалось больше ни в каких подтверждениях. В конце концов, я просто проговорила то, что и так было очевидно для всех. Мне вдруг стало наплевать на то, что она думает обо мне. Верит ли она в мою невиновность в смерти Тильды Лорендин. В Квертинде это не имело никакого значения. А только то, как это представят общественности.
Так надоело поддельное лицемерие! Даже открытая ненависть лучше этих натянутых улыбочек и культа этикета. Лаптолина хотела честно побеседовать со мной — что ж, пусть получает свою откровенность.
— А я купила утром новый веер из слоистого перламутра, -- ровным голосом поведала Првленская. -- Но я не кричу на каждом шагу “Я купила веер! Послушайте, я купила веер!”
Женщина изящно взмахнула руками, пародируя дурную актриску. Чем ещё сильнее меня взбесила. Она отказывалась меня понимать! Её мир ограничивался приёмами, балами и витиеватыми диалогами. Но был ещё и другой, в котором я ориентировалась действительно неплохо. А вот она — вряд ли.
— Я могла бы стать лучшей выпускницей боевого факультета Кроуницкой Академии, воином, даже стязателем! — напирала я. — И у меня есть ещё все шансы. Мы ведь обе понимаем, что моё пребывание здесь — временное и случайное. Я никогда не стану благородной девой.
Вместо ответа Првленская медленно осмотрела меня с ног до головы, не опуская подбородка. Потом подошла к валяющейся на полу горстке кружев и присела рядом в изящном поклоне, поднимая.
— Роскошная бархотка, — она растянула на ладони сомнительное украшение. — Нежное бламандское кружево, лучший бархат, платиновая фурнитура. Камея искусной резьбы — миниатюрная копия портрета Везулии Иверийской работы Монро Тьёлди. Но тебе это, конечно, ни о чём не говорит, — госпожа Првленская наигранно вздохнула, — потому что все достоинства этой изысканной вещицы заключены в её истории и происхождении.