– Я имею в виду мое настоящее имя.

– Марик называл тебя Грей. Это все, что я знаю.

– Хочешь, я расскажу тебе всю правду?

– Зачем? Ты думаешь, нас убьют?

– Это не исповедь перед смертью, и мне не требуется отпущение грехов. Мне просто нужно с кем-то поговорить.

– Не всегда полезно знать правду. Может, лучше обойдемся без нее? Мне бы не хотелось, чтобы кто-то из нас пожалел об этом разговоре, если мы останемся в живых.

– Тогда считай, что то, что я расскажу – не более чем вымысел.

– При одном условии. Ты будешь считать, что я вообще ничего не слышала. Договорились?

– Договорились.

Некоторое время Адасов молчал, словно собираясь с мыслями. Я не мешала ему.

– Я – киллер. Киллер высшей категории.

Снова молчание. Похоже, он ждал, как я отреагирую.

– Модная профессия, – заметила я.

– Почему ты скрываешь свои чувства? Ты боишься меня?

– А каких чувств ты от меня ждешь?

– Не знаю. Наверное, зря я затеял этот разговор.

– Я просто не знаю, что тебе сказать. Читать тебе мораль о том, что нехорошо убивать людей, было бы глупо, а говорить, что у тебя отличная работа – еще глупее. Скорее тут можно перефразировать Маяковского: «если киллеры существуют, значит, это кому-то нужно». Дантистов тоже никто не любит, но без них не обойтись. В нашей ситуации я даже рада, что ты киллер. Окажись ты ботаником, у нас уж точно не было бы шансов спастись от арабов.

– Тебе известно, что такое «афганский синдром»?

– Вероятно, то же, что и вьетнамский. Я прочитала о нем пару статей.

Адасов слегка отстранился и обхватил голову руками. Когда он заговорил, голос его звучал глухо и ровно, напоминая механический голос робота.

– Самое страшное – это то, что ты привыкаешь к потерям. Как к своим, так и к чужим. Сначала ты плачешь, когда убивают друзей, а потом боль притупляется и остается только злость. Злость и ненависть, переполняющая тебя, сводящая тебя с ума.

В какой-то момент ты чувствуешь, как исчезает граница между добром и злом. Больше она не существует. Добро и зло превращаются в абстрактные понятия, и ты не знаешь, как отличить одно от другого. Реальны только ты и враг. Все остальное – лишь уродливая декорация смерти.

Жизнь ценится дешевле пачки сигарет, а люди становятся объектами. Ты вообще не испытываешь никаких чувств, кроме ненависти, заполняющей тебя целиком. Ненависти и иногда страха. Со временем ненависть притупляется, но не исчезает, направляясь уже не на врага, а на окружающий мир. Эта ненависть живет в твоем подсознании, но ты перестаешь ее замечать. Исчезает даже страх. Ты больше ничего не боишься, даже смерти.

– Я понимаю тебя, – сказала я. – Трудно жить с ненавистью в душе.

– Пока ты ненавидишь врага, все в порядке. Хуже становится, когда ты понимаешь, что враги – совсем не те, в кого ты должен стрелять по долгу службы, а те, кто находится на твоей стороне баррикад. Наступает момент, когда до тебя доходит, что твое собственное командование ценит людские жизни меньше, чем какие-то железки. У солдат воруют еду. Их выпихивают на убой, не обеспечив самым необходимым. Свои расстреливают своих, а потом ошибки командиров списываются самым наглым и беззастенчивым образом. Свои убийцы остаются безнаказанными или даже идут на повышение. Страдают лишь те, кто пытается рассказать правду и добиться справедливости. Они-то и рассматриваются как изменники родины. Во имя страны они получают пулю в спину во время очередного боя, и их называют трусами и предателями.

– Ты поэтому убил полковника Буркалова?

– Откуда тебе известно про полковника?

Надо же было так проколоться! И кто меня тянул за язык? Теперь Шакал точно знает, что я знаю о том, что Сергей Адасов не был убит на Сицилии. Ни один порядочный киллер на его месте не оставил бы меня после этого в живых.

– В газете прочитала, – вздохнула я.

– Ты меня обманула. Тебе известно мое настоящее имя.

– Ничего мне не известно, – помотала головой я. – Не поверишь, но я с детства страдаю провалами в памяти, особенно на имена. Даже как моего дедушку звали, не помню.

– Хватит придуриваться. Ничего я тебе не сделаю, хотя бы ради памяти Марика.

– Спасибо, – вздохнула я. – Не представляешь, насколько я ценю твое великодушие.

– Этого подонка следовало убить. Я возглавлял подразделение разведчиков корпуса. Во время выполнения боевого задания по приказу полковника Буркалова авиация прицельно расстреляла всех моих людей, а я получил тяжелое ранение. Из всех выжил только я.

– Он что, спятил? – ужаснулась я. – Зачем полковнику потребовалось расстреливать своих?

– Потому что Буркалов был пьян как сапожник. Он просто ошибся и отдал неправильный приказ.

– Но ведь его, наверное, отдали под трибунал?

– Под трибунал? – мрачно хохотнул Адасов. – Какой, к чертовой матери, трибунал? Кто же станет подрывать престиж Советской Армии? Полковника со всем почетом проводили в отставку по состоянию здоровья, а матерям погибших направили открытки, согласно которым их сыновья героически погибли в неравном бою с душманами.

– И ты решил сам свершить правосудие?

– Я просто пытаюсь очистить этот мир от подонков.

– Судя по всему, в этом ты преуспел, – заметила я.

– Не так, как хотелось бы. Всех все равно не перестреляешь.

– В любом случае ты старался.

– Издеваешься?

– Нет. Ты делаешь то, о чем другие втайне мечтают. Могу я задать тебе один вопрос? Он мучает меня с тех пор, как я поняла, что ты выдаешь себя за твоего брата.

– Попробуй.

– Почему ты вел себя так, словно ты Марик, когда я впервые обратилась к тебе? Тебе ведь это было не нужно. Ты мог просто сказать, что я обозналась. Вы, конечно, похожи, но не слишком.

– Это действительно была жуткая глупость с моей стороны, – покачал головой Сергей. – Сам не понимаю, что на меня тогда нашло. Это произошло спонтанно. Ты застала меня врасплох. Смерть Марика полностью выбила меня из колеи. Я так и не смог прийти в себя. Брат был единственным человеком после матери, которого я по-настоящему любил.

Все эти годы, пока он думал, что я мертв, я незаметно следил за ним. У меня даже была своя агентурная сеть. Через знакомых я доставал кассеты с его песнями, его стихи. Я учил стихи наизусть и даже научился играть на гитаре, но все равно не мог петь, как Марик. Потом Марк эмигрировал в Израиль и стал сионистом. Я не мог понять, зачем ему это понадобилось, но все равно радовался его успехам.

Получив известие о смерти брата, я долго не мог в нее поверить. Иногда мне казалось, что я схожу с ума, а иногда я сам перевоплощался в Марика. В эти моменты мне казалось, что брат жив.

Ты незаметно подошла ко мне на пляже именно в такой момент. Я повторял про себя стихотворение брата, которое ты вдруг стала цитировать. Это было роковое стечение обстоятельств. На миг мне действительно показалось, что я – Марк, а ты – моя давняя подружка. Я ответил тебе так, как ответил бы он, и почти сразу пожалел об этом, но было уже поздно что-либо объяснять. У вас ведь был роман, да?

– Да, – соврала я. – Твой брат был совершенно неотразим. Он буквально сводил женщин с ума. Я больше никогда не встречала такого человека.

– Почему вы расстались?

– Так получилось. Поэты непостоянны. Но мы разошлись без ссор и остались друзьями.

– Я так и думал, – кивнул Адасов.

– Как ты оказался на Бали? Из-за бомбы Семена Тетерина?

– Отчасти. Гораздо больше меня интересует Халед Бен Нияд.

– Почему?

– Не догадываешься? Как ты думаешь, на чьи деньги была сделана бомба, подложенная в машину Марика?

– Он что, финансирует и палестинских террористов?

– Он финансирует многие террористические группы. В то же время на терроризме Халед делает еще большие деньги.

– Как?

– Ты что, совсем наивная? Ты полагаешь, что террористы – это свихнувшиеся на агрессии и насилии фанатики, которые действуют на благо своего народа?

– Вообще-то у меня складывалось такое впечатление.