Несомненно, Ларанский редкостная сволочь. И как всякая редкостная сволочь, он обладал удивительными для этой породы качествами: проницательным умом, хищным обаянием и харизмой. Той, что надолго оставляет странное послевкусие острого желания встретиться снова и надежды, что пути никогда не пересекутся. Этакий гётевский Мефистофель, если пожелаете.

Было что-то неуловимо дьявольское в облике этого человека. В точенных, словно высеченных античным скульптором, чертах лица. В темно-рыжих волосах, собранных на затылке в небрежный хвост. Больше всего одновременно пугали и манили разноцветные глаза: правый был зелёным, а левый – синим. Глядя в них, невольно вспоминалось суеверие, будто у людей с гетерохромией две души.

Дан был высок и жилист, и, на первый взгляд, казался худощавым. Но только на первый взгляд. В обманчиво плавных движениях скрывалась недюжинная сила, что оставалось удивляться откуда она взялась.

О жизни этого человека известно крайне мало. Почти ничего, кроме самого важного факта: Дан Ларанский – выдающийся художник современности. Один из зарубежных журналов, посвящённый мировому искусству, назвал Дана «творцом, чья гениальность поражает умы современников». В этом есть своя доля истины. Картины, выходящие из-под кисти Ларанского, смотрятся сверхреалистичными. Они пропитаны жизнью. Чувства, эмоции и даже мысли, которые обдумывал человек, казалось, обретают свою форму. Невольно задаёшься вопросом: уж не продал ли художник душу дьяволу, чтобы так писать?

Ларанский предпочитал вести уединённый, несколько замкнутый образ жизни. На ужинах он появлялся редко, проводя много времени за работой в мастерской. Глядя на Дана, внутри благоговейно трепетал восторг, какой можно испытать, наблюдая за человеком, самоотверженно преданному своему делу. Ко всеобщему вниманию художник относился с вежливой снисходительностью. Он любил искусство, и искусство отвечало ему взаимностью, принося плоды известности и успеха.

За гениальность Ларанского высшее общество, мнящее себя хоть сколько-нибудь образованным и духовно ра́звитым, простило художнику прегрешения, о которых так любят посудачить кумушки в кулуарах аристократических домов. Каждая богатая семья считала своим долгом приглашать Дана на званый ужин, а в галереях и на аукционах его картины покупали за баснословные деньги.

Впрочем, как и все творческие люди, Дан был непредсказуем. Нет, он не бегал голым по улицам и не пытался привлечь к себе внимание с помощью сумасшедших перформансов. Но разгадать, что на уме у этого человека было невозможно. Он жил в соответствии со своими внутренними убеждениями и поступал так, как считал нужным. Наверное, поэтому личность и жизнь художника обросла легендами, что впору бежать от него со всех ног.

О Дане Ларанском всегда ходили сплетни. Одни поговаривали, будто художник извёл свою жену пять лет назад. Вторые – что он причастен к безвременной кончине кузена. Третьи шептали, что Ларанский во время службы в дипломатическом корпусе был связан с итальянской разведкой и имел непосредственное отношение к подавлению восстания в маленьком африканском государстве. Едва ли не собственноручно расстреливал повстанцев ради забавы. Впрочем, название страны никто не мог вспомнить.

Сам художник реагировал на подобные слухи с поистине аристократической сдержанностью. Он не подтверждал, но и не опровергал их. Впрочем, смельчаков задать откровенные вопросы, чтобы развеять сплетни, оказалось немного.

– Я вот думаю: вам действительно наплевать на то, что говорят о вас? Или вы питаете извращённое удовольствие от злых языков?

Работа с одним человеком по нескольку часов в день невольно располагает к откровенности. Особенно если эта работа связана с обнажённой натурой. А потому и вопросы возникают самые откровенные.

Из-за холста показалось бледное лицо. Оценивающий взгляд скользнул по обнажённому телу и, поднявшись выше, остановился на высоком арочном окне эркера.

– Если вам напекло голову, так и скажите, – ответил Ларанский, скрывшись за полотном. В тихом деликатном голосе послышались саркастичные нотки. Помолчав, добавил: – Чуть выше подбородок, Рика. Мы ещё не закончили.

– Грубиян, – выдохнула я и приподняла лицо.

По щеке кокетливо скользнул рыжий завиток, заставив поморщиться.

Солнечный свет разлился жёлтыми пятнами по бежевым стенам и полу мастерской, будто кто-то разбил банку с одуванчиковым вареньем. За высоким полукруглым окном с прозрачным тюлем покачивались изумрудные кроны деревьев. Бойкое чириканье птиц ласкал слух, и я на мгновение зажмурилась от удовольствия. Момент, который хотелось запечатлеть и унести с собой в воспоминании, – небольшая художественная мастерская, часть подиума в эркере, где я полулежала на антикварной оттоманке с зеркалом в руках, прикрыв самые интимные места синим покрывалом, картины, скрытые от глаза посторонних льняными простынями.

Я посмотрела в зеркало и удовлетворённо хмыкнула своему отражению. Обстановка времён королевы Виктории навевали мысли об исторических романах Флобера и Бальзака. Наверное, так встречали знаменитые содержанки золотого века весеннее утро: в сладостной сонной неге и в ожидании письма от богатого покровителя.

– Я вот всё думаю: что могло заставить бывшего преподавателя раздеться перед художником? Ведь это осуждаемо со стороны общества и уж никак не соответствует моральному образу педагога.

– Один-один, господин Ларанский, – холодно ответила я. В замечании художника, брошенном с прохладной непринуждённостью, послышался оттенок язвительности. – Вы правильно сказали: бывший. Но не припомню, чтобы говорила, кем работала раньше.

– Ваша манера держаться. Чуть зажата, как у человека, который осознаёт, что на него смотрят остальные. Вы хорошо образованы. С вами интересно говорить, потому что начитаны. Это не пустая начитанность, чтобы произвести впечатление, а вдумчивая, рассуждающая. Вы стараетесь применить знания к своей жизни. На других смотрите через призму собственного опыта. При этом словно оторваны от реальности. Одеваетесь сдержанно, без изысков и излишеств. Внешность позволяет вам быть яркой, но вы словно не замечаете её. И, главное, когда говорите, то невольно возникает ассоциация: вы в центре аудитории читаете лекцию.

– Впечатляюще, – я задумчиво покачала головой. Но тут же спохватилась и замерла. – Должно быть, у вас большой опыт общения с разными людьми.

Ларанский усмехнулся.

– Люди часто скрывают свою истинную суть. Задача художника вытащить внутренний мир человека на свет.

Я задумалась. Видеть людей насквозь – сомнительный дар. С одной стороны, он позволяет избежать неприятностей. Но с другой – делает человека одиноким.

– Совсем как у О.Генри в рассказе про художника, чей талант привёл к краху и нищете, – вздохнула я и осторожно повела плечами.

Затёкшие мышцы сладостно заныли. До конца рабочего времени оставалось ещё полчаса. «Каких-то полчаса, и можно будет расслабиться», – подумала я, представляя, как заберусь в тёплую ароматную ванну.

– Во времена О.Генри пороки старались прикрыть добродетелями, – прервал поток мыслей Дан. – Так того требовало общество. Сейчас люди гордятся своими пороками едва ли не больше, чем добродетелью. Если вы заметили, то фрики – одни из самых богатых и популярных людей. Хотя ещё в прошлом веке с ними старались не иметь дела.

– И какая же суть у меня?

– Одиночество, – без промедления ответил художник. – Настолько сильное, что невольно возникает вопрос: не потому ли вы согласились работать натурщицей, что для вас это единственный шанс раздеться перед мужчиной?

Сказал – что хлыстом ударил. И ведь не было в голосе и тени издёвки, но тело напряжённо вытянулось. От обиды перехватило горло. Пальцы стиснули древко зеркала так, что побелели костяшки.

Впрочем, Ларанский имел неприятную привычку говорить, что думает, не заботясь о том, как это воспримут остальные. Так стоит ли ожидать, что он поступит по-другому? Тем более что натурщицы зачастую для художников – не больше, чем материал. Отработала – заменили.