Гуляя в обеденный час по центру прелестного, словно с открытки, городка, наша героиня в итоге вышла на улицу бутиков. Здесь она прикидывала на себя блузки, юбки и пиджаки, любовалась сумочками и туфлями, которые и через годы сбережений не смогла бы себе позволить.

Но ведь никто не запрещал ей любоваться!

Наконец она остановилась у прилавка со шляпками…

– Не знаю, в чем тут дело, – разоткровенничалась она неожиданно с продавцом, – но при виде шляпок я теряю контроль.

– А лучше бы деньги, – вставил значительно продавец.

Не будучи состоятельной с самого рождения, только раз в году, летом, она позволяет себе купить одну новую шляпку. За несколько лет специально выделенный под этот предмет гардероба шкаф в ее доме буквально преобразился – составляемый ответственно, словно музейная коллекция.

Сейчас она думала, настал ли момент пополнения коллекции или все же стоит еще подождать. В конце концов, летний сезон только начался.

– Да, но вот эта шляпка такая красивая, – убеждала она себя в разговоре с продавцом, который молчал и, не слушая, видимо, кивал головой, – она мне так идет!

Да и стоила шляпка совсем дорого.

Этот очень весомый аргумент она озвучила уже про себя.

И вот мы, плавно или не очень, воодушевленные или не совсем, подобрались к тому самому моменту в тот самый день много-много лет назад.

Бабушка, в то время еще совсем молодая женщина, готова была приобрести новую шляпку, розовую, с бутоном белой розы на боку из фетра, как из именитого бутика по соседству вышли три не менее молодые, чем она, женщины. При виде нашей героини все три сразу остановились, осторожно переглянулись между собой, а затем, разразившись хохотом, без стыда продолжили свое движение вверх по улице бутиков.

Небо вдруг стало не таким ярким и высоким. Горло ее сковал лед съеденных мороженых.

– Брать-то будете? – спросил раздраженно продавец.

Солнце не грело приятно, а мерзко жарило. К тому же слепило. «Мятное» платье стало цвета кресел у стоматологов – кошмар!

– Нет, – только и смогла вымолвить девушка-бабушка. А затем про себя повторила: «нет-нет-нет… нет!»

Она аккуратно положила шляпку туда, откуда взяла, на прилавок, развернулась и, не попрощавшись с продавцом, что было совсем не в ее манере, задвигалась в противоположном взятому жестокими женщинами направлении – вниз по улице.

– Я помню чудное мгновенье… передо мной явилась ты… как мимолетное видение… как…

В гостиной, рядом с окном, по-прежнему занавешенным, правда, уже не так плотно, как раньше, бабушка сидела в старом кресле с бархатной обивкой винного цвета, пыли в которой было больше, чем осталось самой обивки – и напевала себе тихо под нос любимые стихи.

Она знала их наизусть.

– В томленьях грусти безнадежной… в тревогах шумной суеты… звучал мне голос нежный… и снились милые черты… шли годы…

Бабушка много чего знала наизусть. И помнила она не только прошлое, и не только плохое. Например, она знала Шекспира. Если бы кто-нибудь сейчас просил ее, она бы без проблем зачитала, например, вот эти, любимые ею строки: «Отринь отца да имя измени, / А если нет, меня женою сделай… / Что значит имя? Роза пахнет розой, / Хоть розой назови ее, хоть нет…»

Бабушка любила розы.

А еще бабушка помнила будущее…

День близился к вечеру. Об этом говорили потемневшие и удлинившиеся на полу тени, янтарный свет за окном, переливающийся – словно многогранный. «Как быстро летит время», – подумала бабушка и посмотрела на вытянутый вертикально кусочек голубовато-зеленого окна, виднеющийся из-за занавесок. В этом кусочке стекла, словно в поверхности озера прекрасным летним днем, она видела свое отражение. Сначала то, что соответствовало сегодняшнему дню, белое и в складках, потом другое, близкое к тому загорелому и гладкому дню в прошлом. Затем она зачем-то перевела взгляд на свои руки, ладонями вверх лежащие на ее коленях. Они были пусты. Ей стало грустно из-за того, что в них сейчас не было шляпки, которую она хотела купить тогда, но не купила из-за тех глупых женщин, которых язык не повернется назвать дамами, тем более – леди. На секунду, другую она решила, что противна сама себе. А потом, переведя взгляд обратно на отражения в окне – что любит себя. Всегда любила себя. Возможно, даже слишком сильно. Она начала думать о том, любила ли когда-то по-настоящему в жизни кого-то, кроме себя. Любила! Еще как любила! И тому оставалось множество подтверждений. Конечно, ей хотелось бы иметь сейчас – держать в своих руках, может быть? – нечто большее, чем просто некое внутреннее ощущение. А потому она решительно поднялась на ноги и прошла к комоду, прячущемуся за дверью, когда та, как сейчас, открыта внутрь гостиной. Она крепко схватилась за висящие металлические ручки верхней полки комода и осторожно потянула на себя – словно не хотела обнажать сейчас больше из своего прошлого, чем то, что внезапно решила обнажить.

Скрип.

Небольшой альбом с фотокарточками лежал сверху, прикрытый пожелтевшими от времени мятыми бумагами. Бабушка ухватилась за корешок кончиками длинных, словно паучьи лапы, пальцев и выудила альбом из комода.

– Вот же он, – проговорила она шепотом в полумраке, – на первой странице. Какой красавец! Еще молодой – как я когда-то. А ведь я шла тогда к тебе! Какой ты сейчас, интересно…

И снова подумала: «Как же быстро летит время. Только-только, кажется, мы познакомились, случилось наше первое свидание. Ты повел меня в парк, а затем – есть мороженое. Потому-то я так люблю парки и мороженое! Затем второе, третье свидания. Поцелуи и… Ой! Сколько их всего было? Сто, двести? Может, тысяча? Ближе к миллиону, полагаю. И вот, я стою здесь, старая и ненужная, глупая и несчастная. А где сейчас ты? Какой ты сейчас? Что делаешь? Думаешь ли обо мне хоть иногда, как я думаю о тебе… почти всегда! Скучаешь ли по мне, по тем дням? Хочешь ли снова увидеть, взять за руку, пройтись по дорожкам? Поцелуи. Они ведь все еще ждут нас, я уверена. В смысле, дорожки. По крайней мере, они не будут против нас, это уж я знаю точно».

«Часы, время, – подумала бабушка. – Почему я струсила тогда? Почему мы расстались?»

И на этом она остановилась.

Хватит, сказала она себе и, почувствовав странное, непривычное – новый прилив сил, как она поймет через минуту, другую, – оглядела комнату.

Движения бабушки были спокойными и четкими, она точно знала, что делает, пусть еще и не видела конечного пункта назначения всех своих новых мыслей и действий.

На самом деле мыслей почти не осталось, их было предостаточно в прошлом. Только действия теперь.

Она подошла к окну и резким движением рук раздвинула на нем занавески. Теплый свет летнего вечера влился в комнату, словно приятная жидкость в вазу из толстого хрусталя. Бабушка огляделась – дело было очень плохо. «Столько пыли, грязи, ненужного! – подумала она одновременно раздраженно и с энтузиазмом. – Предстоит куча дел! И это не учитывая дел, связанных с приведением себя в порядок. Да, но сначала…»

Она подошла и встала напротив узкой двери, ведущей на задний двор ее дома, в сад, в котором когда-то ей так нравилось возиться – словно встала лицом к врагу, смотреть на которого всю жизнь боялась. Что случилось? В дождь, в пекло, когда радостно или грустно – ей всегда доставляла удовольствие работа в саду. Особенно ей нравились кусты роз.

Но что же случилось?!

«Роза пахнет розой, / Хоть розой назови ее, хоть нет…»

– За все эти годы вы, наверное, погибли все до одной.

Бабушка задумалась. О чем точно – она бы не смогла сказать.

Но ее никто сейчас и не спрашивал. Затем вслух она произнесла следующее:

– Что-нибудь точно осталось. Должно было остаться. Пусть бутончик, путь корешок.