— Пойдем познакомимся с командой, — говорит доктор Ченнинг, наблюдая, как я дрожу, стоя перед ним. Моя голова раскалывается, как сейчас каждый день, и я знаю, что кровотечение из носа не за горами.

Меня знакомят с блестящими врачами, в руках которых мое будущее. Ребята потратили часы, изучая их, так что я чувствую, что уже знаю их. Они холоднее и настороженнее, чем я себе представляла, и мне интересно, видят ли они во мне человека, жизнь которого они пытаются спасти, или я просто еще один номер в длинной череде попыток стать богами в истории медицины.

Отбросив свои негативные мысли, я следую за ними в конференц-зал, где они начинают объяснять, как работает процедура. Я училась в медицинской школе, я знаю, что означает большинство терминов, я знаю, как работают операции, как работает наука. Но когда они начинают говорить о рисках и о том, что произойдет, если они не смогут перерезать этот нерв, или переместить этот кровеносный сосуд, или если опухоль прикрепилась к этой части моего мозга ... я паникую.

— Недавно у нас был один успех, который вселяет большие надежды в вашу процедуру, — говорят они мне, но я могу прочитать между строк, что их единственный успех был достигнут среди сотни неудач.

Документы лежат передо мной, и мои руки дрожат, когда я подписываю, по совпадению в тот самый момент, когда из моего носа начинают капать устойчивые капли крови. Они выплескиваются на бумагу, и, честно говоря, все это кажется самым большим знаком в мире, что мне не следует этого делать.

Мы обмениваемся рукопожатиями с врачами и назначаем операцию на следующее утро. Они рассказывают обычную болтовню о том, что нельзя есть и пить определенное время. Бла-бла-бла.

Я чувствую оцепенение. Все их слова влетают в одно ухо и вылетают из другого, потому что я представляю своего отца на том диване, ушедшего навсегда. И тогда я представляю себя прикованной к аппарату на больничной койке, Картера, Куэйда и Логана, оплакивающих призрак девушки, которая никогда не вернется. Сколько времени им потребуется, чтобы отключить меня от компьютеров? Как долго они позволят мне лежать там, пока все воспоминания об этой жизни, которую мы прожили вместе, не сменятся воспоминаниями обо мне, находящемся в коме на этой кровати?

Моя паника теперь живая, дышащая вещь.

Я вежливо говорю им, что мне нужно в туалет, и когда я заворачиваю за угол, я бегу. Или действительно ковыляю, потому что мое тело больше не готово к бегу. Я прохожу через тяжелые стальные двери и иду по застекленному коридору, пока не выхожу из больницы. На кольцевой подъездной дорожке больницы ждут такси, и я лихорадочно вызываю одно. Я хватаюсь за ручку и запрыгиваю внутрь. И прямо перед тем, как мы тронулись, кто, блядь, знает куда, потому что я даже не могу вспомнить, куда я сказала водителю ехать, открывается другая пассажирская дверь, и Логан проскальзывает внутрь.

Он садится на сиденье и закрывает дверь. Он ничего не говорит, когда такси отъезжает. Он хватает меня за руку и крепко сжимает ее. И он просто сидит рядом со мной, пока мы едем.

— Куда мы едем? — Он, наконец, спрашивает после того, как мы едем уже пятнадцать минут.

— Прочь, — говорю я ему, мой голос срывается.

— Хорошо, детка, — тихо говорит он, еще раз сжимая мою руку.

Я смотрю на него.

— Ты не собираешься что-нибудь сказать, сказать мне, какая я дура, что убегаю, умолять меня вернуться?

— Нет, Вэл, я не собираюсь, — тихо говорит он. — Я просто собираюсь пойти с тобой, куда бы ты ни захотела, и я собираюсь быть там столько, сколько ты захочешь.

— Остановите машину, — внезапно кричу я, и водитель с визгом останавливается прямо посреди дороги. Я выхожу и, спотыкаясь, ухожу.

— Вэл, — умоляет Логан, хватая меня за руку. Я разворачиваюсь в его объятиях и начинаю колотить кулаками по его груди, пока злые слезы текут по моему лицу.

— Прекрати быть таким чертовски милым, — кричу я ему. — Почему ты все еще здесь? Почему вы трое так чертовски сильно хотите посмотреть, как я умираю?

Он хватает меня за обе руки и слегка встряхивает. 

— Ты думаешь, я хочу смотреть, как ты умираешь? Это то, что происходит у тебя в голове? — Он отпускает меня и вскидывает руки в воздух. — Я смотрю, как поднимается и опускается твоя грудь, когда ты не смотришь. Я не могу спать по ночам, потому что, когда я закрываю глаза, я вижу тебя на операционном столе. Мы здесь, потому что мы все такие гребаные эгоисты, что не можем просто отпустить тебя. Наша история любви не должна закончиться тем, что ты исчезнешь навсегда. Нам всегда приходилось бороться за тебя, и я просто хотел, чтобы ты еще раз поборолась за нас.

Он хватает себя за волосы, тянет так сильно, что я удивляюсь, как он не выдергивает их, когда наконец отпускает. Сделав глубокий вдох, он хватает меня за руки и притягивает обратно к себе. 

— Но если это не то, чего ты хочешь, тогда я буду держать тебя за руку и смотреть, как ты умираешь, даже если это означает, что я тоже умру. — Он отпускает мою руку и убирает волосы с моего лица, беря мое лицо в свои ладони. — Нет другой печали, которую я хочу в этом мире, кроме твоей, Вэл. Я бы сделал все, чтобы не потерять тебя, но в начале этого путешествия я пообещал себе, что на этот раз я последую за тобой, куда бы ты ни пошла, и это ничем не отличается.

Он прижимается своим лбом к моему, и впервые я задаюсь вопросом, не ненавидит ли меня судьба. Потому что эта любовь действительно кажется чудом, которое может случиться только с самыми счастливыми людьми.

Операция, которая бывает раз в жизни, внезапно перестает казаться такой сложной перед лицом любви, которая бывает раз в жизни.

Вернувшись в отель, перед операцией, я пишу им письмо.

Я прошу их быть смелыми. Я говорю им, чтобы они когда-нибудь нашли способ отпустить меня настолько, чтобы снова обрести счастье. Я говорю им, что их любовь была величайшей привилегией в моей жизни. Я пишу, пока у меня не сводит руки судорогой, пока они притворяются, что спят рядом.

Родственные души вечны. Будь то в этой жизни или в следующей, я всегда буду любить вас, пишу я. Моих слов недостаточно, чтобы сказать им, что я чувствую, но это все, что у меня осталось. И я думаю, этого просто должно быть достаточно.

Утро наступает слишком рано, хотя я совсем не спала. Я одеваюсь, когда на прикроватной тумбочке жужжит мой телефон. Оглядываясь, я вижу, что это моя мама. Я не беру трубку, так как у меня закончились слова, чтобы разговаривать. Телефон, наконец, перестает жужжать, и звуковой сигнал сигнализирует о том, что она оставила голосовое сообщение.

Дрожа, я беру его и подношу к уху.

— Валентина, я знаю, ты боролась против этого решения. И, возможно, из-за того, что я подталкивала тебя к этому, ты не захотела со мной разговаривать. Но я просто хотела, чтобы ты знала, что я люблю тебя. Я хотела для тебя только лучшего. Ты это переживешь. Ты дочь своего отца, принцесса. Ты боец, лучшие его черты во всех отношениях. — Я слушаю сообщение, она делает глубокий вдох, и я слышу эмоции в ее голосе, то, что я слышала от нее так редко, и это застает меня врасплох. — Кара и я будем здесь, когда ты проснешься. Потому что ты проснешься. Ты слишком упряма, чтобы не сделать этого. Я люблю тебя. — Снова тихо говорит она, и затем голосовое сообщение заканчивается.

Я могу пересчитать по пальцам одной руки, сколько раз моя мать говорила мне, что любит меня. Так что это сильно меня задевает. Я поворачиваюсь и вижу, что Куэйд прислонился к двери и наблюдает за мной.

— Ты позвонил ей, — устало выдыхаю я.

— Я сделал это. Она и Кара уже в пути. Они обе будут здесь, когда ты проснешься.

Все они были осторожны, используя подобные термины. Когда ты проснешься. Когда мы вернемся домой. Когда мы начнем нашу совместную жизнь. Кто знал, что слово “когда” может иметь такую силу?

— Спасибо, — тихо говорю я ему, и его плечи опускаются с облегчением.