— Детка, что ты делаешь? — Мой голос хриплый и полный паники при виде того, что передо мной.

Она не смотрит на меня, а просто смотрит на свою пустую руку, как будто все еще видит осколок стекла в своей руке. Я тщательно осматриваю ее тело, чтобы увидеть, не ранена ли она, ее ободранные колени и окровавленные руки говорят мне, что все ее порезы поверхностные.

Слава гребаному богу.

Я осторожно приподнимаю ее подбородок костяшками пальцев, и мое сердце замирает, когда я вижу, что ее великолепные карие глаза с золотистым оттенком остекленели. Такие рассеянные и пустые, я не уверен, что она даже знает, что я с ней в этой комнате.

— Детка, тебе больно, — говорю я, мой голос нехарактерно дрожит в конце.

И снова от нее нет никакой реакции. Это почти так, как если бы ее душа покинула тело, и все, что осталось, это пустая оболочка.

— Валентина... — Снова шепчу я, мои глаза покалывает от отчаяния.

Когда она ничего не говорит, но продолжает смотреть на свои пустые руки, мой желудок скручивается, как будто меня сейчас вырвет.

— Ты ранена, детка. Мне нужно отвезти тебя в больницу.

Конечно, ее рваных ран недостаточно, чтобы требовать поездки в отделение неотложной помощи, но я не поэтому хочу, чтобы ее осмотрел врач. Валентины… моей Валентины, больше нет здесь, со мной, и мне нужно знать, как я могу вернуть ее.

— Н…никаких больниц, — заикается она, ее тело начинает дрожать.

Я испытываю облегчение от того, что к ней возвращается жизнь, но мое нутро все еще настаивает, чтобы я отвез ее к врачу. Я собираюсь возразить, когда ее руки вцепляются в мои, и ее глаза начинают проясняться после тяжелого тумана, в котором они находились. 

— Никаких больниц, — повторяет она, и на этот раз ее слова звучат четче, более настойчиво.

— Никаких больниц, — вторю я, хотя каждая клеточка моего существа умоляет меня не сдаваться.

Мое израненное сердце не сравнится с болью Валентины.

Я осторожно поднимаю ее с пола и направляюсь в ванную, чтобы хотя бы промыть ее раны. Она прижимается головой к изгибу моей шеи, и я понимаю, какая она легкая, как перышко. У девочки, с которой я вырос, были изгибы во всех нужных местах, но женщина в моих объятиях не обладает таким же здоровым сиянием или телом. Я сажаю ее рядом с ванной, и она дрожит в тот момент, когда мое тело больше не успокаивает ее своим теплом. Я сухо сглатываю, впитывая каждый дюйм моей любви. Ее ребра слишком заметны, чтобы я мог их игнорировать. Темные тени под ее глазами и впалые щеки также бросаются мне в глаза сейчас.

Как я мог пропустить эти изменения?

Просто.

Пока я защищал последнюю частичку своей души от ее хватки, я не видел того, что было прямо передо мной, очень хрупкую женщину, цепляющуюся за тонкие нити здравомыслия. Я отгоняю эту ужасную мысль и повсюду ищу аптечку первой помощи. К счастью, я нахожу ее под раковиной и с деликатной осторожностью пытаюсь промыть ее раны. Однако это бессмысленное усилие, когда она продолжает так сильно дрожать.

Так не пойдет.

Я поднимаюсь с пола и наполняю большую ванну, убедившись, что вода достаточно теплая, чтобы согреть ее замерзшие кости. Убедившись, что ванна достаточно полна, я беру свою любовь на руки и осторожно помещаю ее внутрь. С ее губ срывается тихое шипение, когда ее холодное тело соприкасается с теплой водой. Когда она ложится на спину и закрывает глаза, я чувствую себя более беспомощным, чем когда-либо. Это почти так, как если бы я был свидетелем реальной версии Офелии из Гамлета, которая встречает свой безвременный конец в своей водяной могиле. Изображение выжжено в моем мозгу таким образом, что моя собственная рука дрожит, когда я начинаю промывать ее раны.

— Зачем ты заботишься обо мне? — Шепчет она, слезы текут по ее лицу. — Ты ушел.

— Я вернулся, — отвечаю я, изо всех сил стараясь говорить как можно более нейтрально, чтобы она не услышала паники в моем голосе.

— Почему? — Спрашивает она, ее веки медленно открываются, заставляя меня осознать, каких напряженных усилий это для нее стоит.

— Это не имеет значения. Сейчас я здесь.

Она отворачивает от меня голову, чтобы уставиться на стену, облачная дымка снова начинает окутывать ее.

— Валентина! Посмотри на меня, детка, — приказываю я, притягивая ее подбородок к себе.

Она выглядит такой чертовски уставшей. Изможденной.

— Я собираюсь привести тебя в порядок, а потом отнесу в постель, хорошо?

— Хорошо. — Она кивает, но слово звучит так же неуверенно, как она выглядит.

Что же с тобой происходит, детка?

Этот тревожный вопрос застрял у меня в горле, душа меня сомнениями и страхом. Мои тревожные вопросы остаются внутри, когда я беру мочалку и протираю ее кожу, проявляя особую осторожность к ее ранам. Она время от времени вздрагивает, когда я провожу по ним салфеткой, но, по крайней мере, она больше не дрожит. Я мою ее волосы нежно, методично, делая все, что в моих силах, чтобы не требовать ответов. Как только ее плечи расслабляются, а поникший взгляд усиливается, меня сильно поражает дежавю. Воспоминание, наполненное похожей болью, отразилось на ее лице, сказав мне, что ей нужно лечь и отдохнуть, и забыть об окружающем мире. Я вытаскиваю ее из ванны, вытираю полотенцем так тщательно, как только могу, а затем беру один из бесплатных гостиничных халатов, чтобы ей было тепло. Он выглядит смехотворно большим на ее миниатюрной фигуре, и я в очередной раз шокирован тем, насколько слепым я был последние несколько дней, чтобы не видеть, что моя девочка страдает.

Я беру ее на руки и кладу Валентину на кровать, ее тело мгновенно растворяется в ней, подтверждая, что это именно то, что ей было нужно. Я ложусь позади нее и заключаю ее в свои объятия, и она наклоняется ко мне, вздох слетает с ее губ.

— Позволь мне вызвать врача, — умоляю я еще раз, но она только качает головой.

— Никаких врачей.

Я в отчаянии прикусываю внутреннюю сторону щеки, но не настаиваю. Во всяком случае, пока. Когда ей станет лучше, я снова подойду к этой теме. Я должен. То, с чем я столкнулся, проходя через эту комнату, было тем, чего я никогда не думал встретить и за миллион лет. Валентина всегда была бойцом, но женщина, с которой я столкнулся, не могла сопротивляться. Она выглядела потерянной и сломленной, и часть меня точно знала, каково это.

Я целую ее в макушку, моя рука ласкает ее спину, когда она начинает засыпать.

— Не бросай меня, Картер. Не сейчас. Скоро все это закончится, — шепчет она, пронзая мое сердце своим выбором слов.

Я приподнимаю ее подбородок, чтобы она могла посмотреть мне в лицо, но она слишком не в себе, чтобы посмотреть мне в глаза.

— Что это значит? — Хриплю я.

— Не сейчас — сонно бормочет она, погруженная в темноту.

Она кладет голову мне на грудь и через несколько секунд погружается в дремоту. Я прижимаю ее к себе, мои объятия немного слишком крепкие, но я не хочу отпускать ее. Я не уверен, сколько проходит времени, но каждая тикающая секунда насмехается надо мной, что я сойду с ума, если не выясню, что с ней не так.

Неохотно я высвобождаюсь из ее хватки, прилагая огромные усилия, чтобы не разбудить ее. Я иду в маленькую гостиную и немедленно отправляю сообщение Куэйду и Логану, чтобы они тащили свои задницы сюда, НЕМЕДЛЕННО. Пока я жду их прибытия, я выхожу на балкон и курю несколько минут напролет, медленно сходя с ума, пытаясь расшифровать то, на что наткнулся ранее.

Я выкуриваю пятую сигарету, когда Логан и Куэйд появляются одновременно. Логан выглядит разбитым, в то время как Куэйд выглядит так, словно пытался найти ответы, в которых он нуждался, на дне бутылки. Еще даже не полдень, а он уже пьян.

— Я здесь только для того, чтобы забрать свои вещи, — говорит Логан.

— Ты никуда не свалишь, — огрызаюсь я в ответ.

— Если ты написал, чтобы закончить то, что мы начали этим утром, то поверь мне, тебя ждет мир боли, потому что я, блядь, уже проснулся.

— Это должно быть интересно. Давайте возьмите матч-реванш, но на меня не рассчитывайте. Я бы предпочел видеть, как вы, два засранца, занимаетесь этим, чем снова участвовать, — парирует Куэйд, падая на диван и раскидывая руки по подголовнику.