– Немножко. Вино вкусное, ты не представляешь! Будешь пробовать?

– Там еще осталось? Судя по тебе, вряд ли…

– Я спускалась еще раз в магазин. Захотелось расслабиться. Попробуй, оно не крепкое!

– Я вижу, какое не крепкое! Ну, надеюсь, ты довольна.

– Ты же не сердишься?

Максим и сам не знал, сердится он или просто ошарашен внезапным «дежавю». Примерно в таком состоянии он регулярно заставал Анну Ивановну перед разводом. Не дай бог, чтобы с Ленкой то же самое началось.

– Сержусь.

– Сильно? – она состроила огорченную гримаску.

– Не очень. Но больше так не делай. Сколько было твоего «Ламбруско»? Две бутылки? Три?

– Ну ты что! Я только вторую открыла. С клубничкой просто сказка. Иди, посидим.

Чтобы не ругаться, Максим сел с ней за стол, попробовал клубнику, рассказал, как побывал в театре. Алена включила музыку, но он попросил сделать потише – соседи, наверное, уже спят. Она забралась к нему на колени, поерзала, намекая на продолжение. Максим хотел было ее остановить, но потом подчинился, дал себя раздеть. Пришлось потрудиться, чтобы она в этом состоянии почувствовала что-то, но ему удалось, и, когда они засыпали, Максим уже не ощущал ни раздражения, ни тревоги – только умиротворенность и сладкую пустоту. Напоследок Алена еще спросила, не против ли он, если они с матерью назавтра поедут вдвоем куда-то за город, в аутлет. Может, ему тоже хочется прокатиться? Максим отказался, но жену отпустил – пусть развлекается. Заснул он на спине, держа руку под ее головой и слушая мерный гул кондиционера.

Наутро, оставшись один, Максим решил посмотреть наконец город как следует. Надел кеды, захватил бейсболку с козырьком и бутылку воды, загрузил в телефон карту и отправился. Ноги сами понесли к порту, но там, на набережной, устроили детский спортивный фестиваль. Максима это совсем не обрадовало, и он сбежал в путаницу переулков, где ювелирные лавки чередовались с продуктовыми, бродили неприглядного вида мигранты, а туристы, опасливо озираясь, ускоряли шаг. В одном таком переулке он натолкнулся на церковку, в подвальном этаже которой торговали прессой и сигаретами. Казалось, церковь стесняется такого соседства, мечтает оторваться от земли и взлететь – ее шпиль был устремлен в небо, а чтобы рассмотреть фасад, приходилось запрокидывать голову.

Чуть дальше на стене ему попались яркие граффити, которые так и просились в кадр; он сфотографировал их отдельно, а потом себя на их фоне. Подумал, что с его работой рисунок в тему: граффити изображали мозг с глазами, русалку со щупальцами и мартышек, катающихся с детской горки. Что-то в этом роде ему регулярно описывали пациенты, пересказывая свои галлюцинации.

Кеды начали нещадно натирать ноги; он и забыл, что они неудачные, привез с собой. Поколебавшись, Максим зашел в обувной магазин, попросил первые попавшиеся кроссовки, примерил, но отверг. Продавец, лопоча по-итальянски, стал предлагать другие, но разговора у них не вышло, Максим ни слова не понимал. Пришлось тыкать пальцем, выбирать наобум. Тем не менее он купил подходящие – белые, с удобной пружинящей подошвой. Там же, в магазине, надел их, а кеды выбросил в мусорное ведро.

Идти стало легче, прогулка уже доставляла удовольствие, и скоро он оказался на широкой мощеной улице с разноцветными особняками по обеим сторонам, исключительно пешеходной. Он брел не спеша, разглядывая причудливые лепные орнаменты на стенах: мрачных котов (наверное, это были львы), ушастых чертей и мускулистых атлантов с отколотыми носами. На приметном доме из темно-красного кирпича ему бросились в глаза афиши, приглашающие осмотреть выставку картин и интерьеров; Максим заплатил в кассе шесть евро за билет, поднялся по беломраморной лестнице в зал на первом этаже. Из интересного там был только потолок, весь расписной, в амурах и мадоннах. Из-за ярких красок он казался новоделом, как и люстры, и обивка на мебели.

Естественно, это некогда был дворец, принадлежавший семье аристократов, и Максим осмотрел еще спальню, тоже разрисованную фресками, с маленькой кроваткой под пологом и картинами на стенах. Рядом с ним кто-то сказал по-английски, что на крыше есть смотровая площадка, и Максим, отыскав лестницу, потопал наверх. Подниматься пришлось долго, но оно того стоило: с крыши распахивался во все стороны вид на город, древний маяк – самый высокий в Европе – и море, бьющее в глаза своей синевой. Максиму стало жаль, что Алены нет рядом; хотелось взять ее за руку, обнять, постоять бок о бок. Глядя на Геную сверху, поискать их дом, площадь перед ним, театр, памятник – да хоть бы и ее парфюмерный магазин.

Загрустив, он решил возвращаться домой, но по пути попалась остановка фуникулера, на котором можно было забраться в самую высокую часть города. Он сел в зеленый вагончик, кондуктор дал звонок, и начался подъем. Сверху Максим рассматривал дворики, провода, крыши домов; постепенно пейзаж из городского становился деревенским, под ним проплывали мощеные патио, крошечные бассейны, арки, увитые виноградом. Конечную остановку фуникулер делал в парке на холме. Там было безлюдно, видимо из-за жары, хотя и попадались периодически упорные итальянские бегуны, жилистые и загорелые, в полной амуниции и с фитнес-браслетами на запястьях. За одним из таких семенил, вывалив набок розовый язык, пятнистый бульдог с торчащими ушами.

Максим выбрал тенистый уголок, сел на траву. В телефоне накопились сообщения, в основном от коллег, хоть те и обещали не беспокоить. Что с бюджетом на следующий квартал – нужны еще деньги на ремонт в новом здании. Или пока его заморозить? Максим возмутился, сразу ответил, что деньги будут, ремонт надо продолжать. Он в глубине души очень рассчитывал заниматься санаторием за городом, а не торчать в клинике каждый день. Ленка ничего не писала и фотографий не сбрасывала. Надо думать, увлеклась шопингом.

Он посидел, зажмурив глаза, минут десять, едва не задремал. Хотелось есть – обед он пропустил, а время уже перевалило за четыре. В рюкзаке нашелся завалявшийся с Москвы протеиновый батончик, но голода тот не утолил, надо было спускаться назад, в город, искать какое-нибудь симпатичное местечко, чтобы перекусить. Максиму запомнился бар возле театра; там вроде кормили весь день, а не только в обед и ужин, как в большинстве итальянских ресторанов. Туда он и направился, сойдя с фуникулера, заказал себе пасту, ориентируясь по фотографиям в меню, и лемон-соду, которую успел полюбить.

Паста была получше, чем у экономного Джованни: вся купалась в сыре и вкусно пахла свежемолотым черным перцем. Официант, ставя перед ним тарелку, громко озвучил название – «качио э пепе». Получается, «пепе» – это перец? А «качио» что? Спросить бы, да не у кого. За соседним столиком сидела девушка с книгой и пивным бокалом. Заметив, что Максим смотрит в ее сторону, она показала сигарету и вопросительно подняла брови: зажигалки не будет? Максим помотал головой, улыбнулся, словно извиняясь. Зажигалку девушке подал официант, хоть это и не входило в его обязанности. Наверное, просто понравилась.

Максим понял, что скучает по такому общению, случайным знакомствам. С этой итальянкой он не против был бы заговорить. Резкая, сухая, с длинными тонкими пальцами, девушка отпивала свое пиво, перелистывала нетерпеливо страницы книги. Максим наклонил голову, как будто пытается разглядеть название. Она показала обложку: «Tender is the Night». Надо же, на английском! Да еще и Фицджеральд; «Ночь нежна» – один из любимых его романов.

– Говорите по-английски? – спросила его девушка с итальянским акцентом, и Максим кивнул, предлагая ей пересесть ближе.

Девушка засмеялась, захлопнула книгу и переставила бокал к нему на стол. Затянулась, кольцами выпустила дым.

– Откуда вы?

– Из России, – ответил Максим, – Москва.

– О, русский! – воскликнула девушка оживленно.

– Как вас зовут? Я Максим, – пока он использовал самые избитые, вертевшиеся на языке вопросы и фразы.