Считаете меня сумасшедшим? Просто посмотрите тёмной ночью на небо. Видите звёзды? А теперь опустите взгляд на окна в домах и всмотритесь: вот багровым пламенем в сердцах танцует любовь, а здесь – этажом ниже – теплится огонь надежды в новорождённой груди. Мириады звёзд тут и там. Я получил эти огни в подарок и хочу поделиться с вами. Только не дайте им погаснуть! И не спрашивайте почему…

Туда, где о тебе помнят

Тогда пусть станет часовая стрелка,

По мне раздастся похоронный звон.

И.В.Гёте «Фауст»5

Ещё не рассвело, когда я открыл глаза и сонно потянулся, садясь на влажном от росы пледе. Фиалковое полотно ночного неба прорывала бледно-розовая полоска света – солнце не спеша просыпалось. Лёгкая дымка легла на холмы, редкий щебет птиц и стрёкот насекомых нарушал тишину. Запахло свежестью и травой. Дальние холмы, едва различимые в облаке тумана, потемнели, и только их макушки слабо различались на светлеющем небе. На плед запрыгнул кузнечик и дёрнул усиками. Я невольно поморщился, отодвигаясь назад – никогда не любил насекомых. Рука коснулась чего-то холодного: это была перевернутая соломенная шляпа с жёлтым одуванчиком внутри. Дедушки рядом не было.

Большую часть территории, прилегающей к деревне, занимали бескрайние холмы, у подножия одного из них – небольшое озеро, куда собирались стада, чтобы напиться. Редкие деревья и кустики эрики – похожего на ёлку невысокого кустарника с красивыми розовыми цветочками, бадана и пролеска. И, конечно, моря одуванчиков. Бабушка говорит, что луговой мёд – особенный, а самый вкусный получается из одуванчиков. Такой мёд всегда стоит у нас на столе во время завтрака. Если намазать свежий хлеб домашним маслом и полить сверху густоватым, почти прозрачным золотистым нектаром, получится лучший бутерброд на свете!

От таких размышлений у меня заурчал живот. Взяв шляпу с одуванчиком внутри, я уверенно зашагал к полю дождя. Оно было в самой низкой точке деревни – в пологом овраге. Лучшего места для кладбища, коим поле дождя и являлось, не найти. Дедушка всегда ходил туда с одуванчиком, но прежде никогда не брал меня с собой, да и одному ходить не разрешал. Почему поле дождя? Я сам его так назвал. Сейчас расскажу отчего, только дайте перелезть через искорёженный чёрный металл забора и пройти с десяток молчаливых надгробий, здороваясь с каждым, а затем обогнуть по узкой тропинке разрушенные статуи, чтобы встать подле дедушки у серого камня.

– Вот, – я протянул ему шляпу с цветком.

– Спасибо, – он сел на колени перед холодной плитой и опустил растение в стеклянный стаканчик.

Пару минут мы простояли в молчании. Небо уже окрасилось в голубой, одинокие облака размеренно плыли в объятия солнца. Где-то залаяли собаки.

– Кто это, дедушка?

– Мой друг.

– Что с ним случилось?

– Он забыл дорогу к дому.

– Разве у него не было места, где он жил?

– Жилище ещё не дом, – дедушка выпрямился и стряхнул землю со шляпы. – Родители оставляют тебя на лето, но пройдёт август, и ты уедешь обратно. Скажи, асланым, наш дом в деревне – твой дом?

– Конечно!

– Но ты не живёшь здесь.

– Живу.

– Только летом.

– Пускай! Здесь живёте вы с бабушкой, а я – ваш внук. Если это ваш дом, то и мой тоже.

– Сколько же у тебя домов?

Я хотел было что-то ответить, но ничего не пришло мне в голову. А ведь и правда, если любое место, где есть мой родственник, я могу назвать домом, сколько же их у меня…

Дедушка опустил морщинистую ладонь мне на макушку и потрепал по волосам. Он терпеливо ждал, пока мозаика в моём сознании сложится и, когда я обнял его, спрятав лицо в вязанной кофте, сказал:

– Пока мы с бабушкой здесь – это и твой дом.

– У твоего друга никого не было?

– Был, но он понял это слишком поздно, – дедушка похлопал меня по плечу и надел шляпу. – Нам пора, дождь собирается.

– Дождь? Но на небе ни тучки, да и… – я посмотрел на дедушку. Он стоял, подняв голову и придерживая соломенные края шляпы. Тонкие губы слегка подрагивали, на щеке блеснула слеза. – И правда дождь. Пора домой, дедушка.

Незнакомое чувство тревоги смешалось с детским преувеличением, вырисовывая страшные картины в воображении. До этого я ни разу не был на кладбищах. И правильно делал! Ощущения здесь не из приятных: будто не хватает кислорода, а сам воздух становится с каждой секундой холоднее. Тут и там с глянцевых поверхностей смотрят люди, которых давно нет. Как призраки. На кладбищах голова пустеет, ноги становятся ватными и подкашиваются, кончики пальцев покалывает. Вот-вот и свалишься в обморок от тишины, которую хоть ножом разрезай. И мысли лезут самые гадкие. Почему-то представляешь своё имя, вырезанное на камне, и какую-нибудь грустную эпитафию. С каждым шагом по сырой земле тревога усиливалась. Какое-то гнетущее чувство росло и крепло внутри меня.

– Всё хорошо? – спросил дедушка, когда, погрузившись в раздумья, я запнулся о ветку и чуть не упал.

– Да, – вышло не так уверенно, как хотелось. Потому что хорошего было мало. – Не знаю.

Дедушка нахмурился и сжал мою ладонь крепче. Сердце стучало так громко, что его биение эхом отдавалось в ушах. Я зажмурился и, открыв глаза, увидел очередное надгробие. Никогда бы не подумал, что мой голос может звучать так звонко. Я спрятался за дедушку, который от моего внезапного крика остановился. Он присел передо мной на корточки и спросил снова: всё ли хорошо. Глаза его смотрели с такой жалостью, что мне стало стыдно за свою слабость. Но за соломенной шляпой я видел лицо. Его лицо. И желания играть взрослого у меня не было.

– Пожалуйста, пойдём домой.

Дедушка только кивнул, и, ускорив шаг, мы подошли к выходу из кладбища. По мере приближения деревянного заборчика, что огораживал поле дождя, воздух становился теплее. Вместо голой земли под ногами была трава.

Перешагивая через низенькие доски, я обернулся. В стаканчике у могилы стоял второй одуванчик.

***

Конечно, бабушка нас отчитала. Только мы переступили порог, как она выбежала из летней кухни и шлепнула дедушку по плечу, а меня отправила греться к печке. Я даже не сопротивлялся – обычно бабушке приходилось ловить меня и тащить за собой, но сейчас всё было иначе.

– Дай ему тёплого молока, – прошептал дедушка и направился к дому, пока бабушка, взяв меня за руку, качала головой.

– Замёрз настолько, что ноги не ходят? Я просила не гулять по ночам, но кто меня слушает. – Её ворчание доходило до ушей с какой-то задержкой. Может и правда просто замёрз…

Я сидел на деревянном стуле у печки, поджав ноги к груди и уткнувшись в колени носом. Бабушка готовила кята – лепёшки с зеленью. Знали бы вы, как я их люблю! А какой получается звук, когда ломаешь хрустящее тесто и видишь зелёную начинку с домашним сыром, который бабушка крошит прямо руками.

– Согрелся? – голос дедушки раздался над ухом. Он уже переоделся и протягивал мне шорты с футболкой.

– Переоденься и иди завтракать, – скомандовала бабушка, переворачивая очередную лепёшку.

Уже подходя к ступенькам, ведущим в дом, я обернулся. Дедушка перебирал чётки, бабушка готовила. Всё, как всегда. Но почему в груди так тесно? Прижав вещи к себе и разувшись у порога, я прошёл внутрь. Первая комната представляла собой квадратный коридор. Здесь всегда было прохладно, стояли кровать и холодильник. Да, кровати были везде, просто потому, что у бабушки с дедушкой было семь детей – шесть мальчиков и одна девочка. Когда кто-то из них приезжал в гости с семьей, дом заполнялся под самую крышу. Вторая комната – вытянутый прямоугольник. У двери что-то вроде дивана, вот только спинка деревянная и доходит до потолка. Рядом маленький столик со стульями, сбоку стол побольше. Кровать, на которой я сплю и телевизор в углу. А ещё из зала есть выход на веранду. Справа – дверь в кабинет дедушки, а возле телевизора – в спальню дедушки с бабушкой. Вот и весь дом. Ванна была в пристройке сбоку, туалет за домом. Ничего особенного, да? Но я люблю это место. Каждую трещинку в стене, каждого паучка на потолке и каждую скрипучую дверь.