О том, чего никогда не было

с тем, кто всегда будет…

Первая любовь

Не бойтесь любить,

бойтесь быть любимыми.

Я впервые влюбился здесь – в кабинете моего дедушки. Мне было семь, когда застеклённые двери неохотно поддались нажатию морщинистой руки и впустили меня в маленькую комнатку. В центре – большой деревянный стол, заставленный стопками тетрадей и кружками чёрного кофе без сахара, от которых непременно на глянцевой поверхности оставались коричневые разводы. За ним – встроенный в стену шкаф с такими же застеклёнными дверцами, что на входе, только со шторками изнутри. Печатная машинка и керосиновая лампа на столе, ещё одна на приставной консоли у входа – окон, выходящих на улицу, в комнате не было. Каморка всегда была закрыта: ключ дедушка носил на шее. Так во что же я влюбился в этом кабинете? В запах янтарных одуванчиков и типографской краски, в трещинки на жирных ножках стола и кресла. В мир, которого нет на карте и о котором я мечтаю по сей день, потому что влюбился слишком сильно. Оно всегда так бывает.

Порой дедушка работал до позднего вечера. Зажигал керосиновую лампу, наполнял машинку краской и закрывался в своём кабинете. Следующие часы он проводил за проверкой тетрадей и написанием планов уроков. Да, он был учителем языка и литературы в деревенской школе. Детей в ней училось немного, классов было всего восемь. Собственно, и самих учителей можно было пересчитать по пальцам одной руки. Но это лишь укрепляло авторитет дедушки, жители деревни частенько заходили к нему за аккуратно написанными заявлениями, за книгами и просто за советом. Школьники оставляли на полях тетрадей маленькие послания, выведенные хоть и неуклюже, но от всего сердца. А сердца у детей большие, даже больше, чем китовые. Я сам в этом не раз убеждался, когда стал старше.

По окончании работы дедушка закрывал двери на ключ и ложился спать. Его с бабушкой комната была самой дальней. У трёх стен стояли потёртые металлические кровати: на двух, напротив друг друга, спали дедушка с бабушкой, на третьей лежали горы матрасов и подушек. Когда я забирался на эту кровать, то становился выше дедушки! Признаться честно, вначале она мне и предназначалась, но в первую же ночь я переселился в зал. Всё дело в ужасном храпе бабушки, который сотрясал весь дом точно проезжающая мимо танковая дивизия. Только не говорите ей об этом – она, конечно, станет всё отрицать, да ещё и выставит вас виноватыми. Я проверил это на себе, когда утром следующего дня попытался объяснить, почему спал в зале. Бабушка вся насупилась, без того тонкие губы собрались в едва заметную линию, прожилка на лбу взбухла, а брови сошлись в переносице. Зрелище воистину пугающее. Если бы не вовремя подоспевший дедушка…

Моя кровать в зале стояла точно у входа в кабинет. Когда, бывало, дедушка работал ночью, перед сном я слышал глухой стук клавиш печатной машинки и тихое бормотание. Вот он сдвигает каретку в начальное положение, зажимает новый лист держателями с обеих сторон, опускает рычаги общего гашения и протирает пухлую линейку кончиками пальцев, слегка надавливая, чтобы бумага лучше прилегала к печатному валику. Изношенный механизм «Аркадаша1» временами жалобно стонет, но не останавливается. Я полюбил печатные машинки благодаря этим звукам. Со временем их становилось всё меньше, выпуск подобных устройств постепенно сошёл на нет. Уже будучи взрослым, я всё же купил старенькую «Континенталь» и писал свои тексты только на ней, снова и снова возвращаясь в заполненную летом комнатку.

Дедушка вообще любил ночи. Часто мог просидеть на веранде до самого рассвета. Расположение дома для такого занятия было наилучшим: одноэтажная постройка стояла на возвышенности, отчего наш дом как бы выглядывал за остальными. К облупленным железным воротам вела горка под крутым наклоном. Двор был большой и каменистый, с единственным растением в виде дерева тута2 прямо по центру. Его массивные кроны накрывали двор, будто зонтик. В жаркие дни сквозь листья пробивалось солнце, образуя на земле паутинку из тени и света. Все окна, а было их только два, выходили во двор. Первое – стеклоблоки, которые, подобно пчелиным сотам, плотно прилегали друг к другу и образовывали стеклянную мозаику в стене. Второе – деревянное окно с двумя створками, каждое лето меняющее свой цвет. Это было нашей с дедушкой традицией. 31 августа мы брали банку краски, обязательно яркой, и покрывали ею выцветшую деревянную раму.

Совсем забыл про других обитателей дома – две коровы, один телёнок и три барашка. Небольшой курятник рядом и пасека за домом. Я был на ней только однажды, но расскажу об этом позже. Обязательно расскажу, только дождитесь. В противоположной стороне двора стояла летняя кухня. Точнее – большой гараж из металлических листов и такой же металлической крыши, уже давно проржавевшей: некогда серебристая постройка теперь была медно-коричневой. Огромный деревянный стол в центре каменистого пола, газовая плита, кирпичная печка, много тумбочек и одинокий шкаф в углу, до краёв наполненный разноцветными баночками со специями. Их бабушка использовала много, особенно любила куркуму – ярко-оранжевый порошок, отдающий слабой горчинкой, но очень ароматный. Пряности были везде: и в сладостях, и в мясе, и в тесте. Даже чай бабушка заваривала, добавляя разные травы и веточки. Дедушка в шутку называл её ведьмой каждый раз, когда в самоваре закипала зеленоватая смесь.

С летней кухней связано большинство моих воспоминаний о бабушке. Она была человеком тихим и немного холодным. Казалось, ей ни до кого нет дела, но я знал, что она заботится о других не меньше дедушки. Просто держится всегда в стороне, не вмешивается в чужие дела, а свои ведёт молча. Думаю, в этом и есть её счастье.

У нашего дома была своя маленькая особенность. Так как стоял он на высоте, то крыша соседского дома была как бы продолжением нашего двора. Да-да, каменистая земля резко переходила в серую черепицу, немного подпрыгнув. В крыше был люк, из которого частенько выглядывала лысая голова Рохана. Он был наполовину индусом и преподавал историю в той же школе, что и дедушка. Последний любил называть дядю Ро Буддой – тот носил длинную юбку – саронг и красную хлопковую рубашку до колен. Рохана это не обижало, наоборот – в ответ на такое обращение он обычно складывал ладони в молитвенном жесте и кланялся. Дядя Ро был частым гостем в нашем доме. Жена его скончалась задолго до моего рождения, так и не подарив мужу детей. Так что жил он в доме вместе с собакой, которой дал говорящее имя Ману3. Прямо через люк в крыше дядя Ро выходил к нам во двор, и тогда дедушка доставал нарды, а на столе уже закипал самовар.

Иногда к нам заходила бабушка Аяне – грузная женщина лет семидесяти. Седые волосы она прятала под платком, а вот золотые серьги всегда свисали с растянутых мочек. Эти украшения – подарок от отца, которого забрала война. Его и двоих братьев, так и не вернувшихся домой. Ая была человеком грубоватым, выражалась немного резко и вообще за словом в карман не лезла. Но когда дело доходило до книг, сразу менялась. На губах появлялась улыбка, глаза становились чуть теплее и морщинки на лбу разглаживались. Она не умела читать и писала с трудом, но часами могла слушать, как дедушка пересказывает книги, которые когда-то прочёл. Больше всего ей нравилась история про красавицу Лейли и обезумевшего от любви к ней Каиса, которого прозвали Маджнун4.

Как вы уже поняли, друзей моего возраста у меня не было. Нет, детей в деревне имелось много, и дедушка с бабушкой часто советовали мне подружиться с кем-нибудь, но, будучи единственным ребёнком в семье, я слишком привык к обществу взрослых. А потому и здесь не нуждался в друзьях-детях. Особенно здесь. Почему?