“Слава богу, мы живём в отдельных комнатах в новых квартирах. У всех остальных здешних господ гораздо меньше свободного времени, чем у меня, так что я всегда один.

“Если бы не фюрер, я бы предпочел быть дома. [Гауптштурмфюрер СС Макс] Вюнше[6] был здесь сегодня; у него нашивка за ранение и Железный крест первой и второй степени.

“Сейчас час ночи, а Хейни ещё не вернулся. Поскольку группенфюрер СС [Карл] Вольф [офицер связи СС с Гитлером] и генерал Боденшатц спят по соседству, я больше не могу пользоваться телефоном”.

К концу французской кампании Морелль фактически оказался в изоляции. Когда сотрудники отправлялись в поездки, они заботились о том, чтобы он ничего не узнал.

“Я надеялся поехать в Брюссель на машине доктора Дитриха, – написал Морелль, вероятно, 24 июня. – Но поскольку они уехали на полчаса раньше и ничего мне не сказали, я не смог.

“Вчера, в воскресенье, мы отправились в Париж. Война с Францией почти закончилась”.

После прекращения боевых действий Гитлер перенёс штаб-квартиру в Шварцвальд близ Фройденштадта. В письме Морелль называл горный воздух чудесным, жильё хорошим, а еду превосходной.

“Меня поселили вместе с Хейни. Теперь, когда я каждый день хожу на часовую прогулку, мне нравится надевать длинные брюки и обувь. Наши войска добиваются замечательных успехов практически без потерь. Сегодня, в субботу утром, я провёл около получаса наедине с фюрером. У него великолепное здоровье. Этот ароматный воздух творит чудеса и с ним тоже. Он говорит, что прошлой ночью спал дольше и лучше, чем когда-либо прежде”.

Как мы теперь знаем, именно в эти дни Гитлер принял бесповоротное решение ввести в следующем году свои армии в Советский Союз.

Сам Морелль перенёс первый сердечный приступ в 1939 или 1940 году.

– Мы были приглашены на ужин в Ванзее, – позже расскажет жена, – с Эссерами в Берлине. Мы были в приподнятом настроении. Эссер отпустил шутку, а муж внезапно встал и свалился. Он упал на какую-то мебель и сильно стукнулся головой. Он слёг в постель, и ему поставили пиявки. Но он ни в коем случае не собирался ставить своё здоровье выше здоровья Гитлера.

Их супружеские отношения, очевидно, были односторонними. 13 декабря 1940 года она написала своему “дорогому Теокинсу” из Мюнхена: “Сейчас уже позже 20:00, и мне интересно, чем ты занимаешься? Возвращаешься домой из Берлина? Я так долго ждала твоего звонка, что чувствую себя очень одинокой. Так хорошо, если рядом с тобой есть кто-то добрый, и ты можешь поделиться с ним, что у тебя на уме.

“Гофман позвонил мне сегодня, он приглашает всех собраться на следующей неделе и посплетничать. К сожалению, вчера он не смог прийти в театр, так как у него было много дел. Возможно, он соберётся с духом и увидит меня на сцене в январе.

“Сегодня мне снова придётся спать одной, и я не смогу прижаться к тебе, но, наверное, это и к лучшему, потому что тогда я смогу вложить всю эту тоску и желание в своё сценическое выступление”.

Морелль никогда не писал таких нежных писем. Зимой 1940-1941 годов его самой большой проблемой был отказ Гитлера расслабиться. Диктатор был одержим мыслью, что жить ему осталось недолго.

Капитан Хайнц Ассманн позже напишет: “Он постоянно беспокоился, доживёт ли до претворения своих планов в жизнь. В результате он всегда напряжённо работал.

“На мой взгляд, это было вызвано не информацией о той или иной болезни, а осознанием огромного масштаба планов мирного времени, которые он рассматривал как свою реальную миссию в будущем. К ним относились его колоссальные и всеобъемлющие планы реконструкции, социального обеспечения, жилья для рабочих, развлекательных и культурных центров, портов и верфей, мостов и автомагистралей”.

Вскоре после начала "Барбароссы", нападения на Советский Союз в июне 1941 года, появились медицинские основания полагать, что жизнь Гитлера, возможно, действительно подходит к концу.

Первый звоночек раздался в середине лета: Морелль обнаружил у “Пациента А” прогрессирующее заболевание сердца – коронарный склероз. Это было необычно для мужчины 52 лет. У Ленина это было в том же возрасте.

Морелль объяснил в 1945 году: “Перкуссия выявила умеренное увеличение левого желудочка со смещением верхушки сердца влево от срединно-ключичной линии, хотя всё ещё в пределах пятого межрёберья. При аускультации было слышно усиление звука второй аорты во втором межрёберье по правой парастернальной линии.”

Обеспокоенный, он снял электрокардиограммы 14 августа 1941 года и отправил их профессору А. Веберу, директору университетского института в Бад-Наухайме.

Вебер диагностировал быстро прогрессирующий коронарный склероз. Примечательно, что Морелль попросил Вебера предоставить два письма, одно из которых можно было бы показать пациенту.

Второй аналогичный случай, точная природа которого неизвестна, должно быть, произошёл с Гитлером в конце 1941 года. Морелль упомянул об этом в завуалированной форме во время разговора с Гитлером в декабре 1942 года. “Я упомянул эпизод годичной давности, когда его кровяное давление подскочило до 200”, – написал Морелль; так что, должно быть, это было во время зимнего разгрома под Москвой.

Морелль также упомянул третий эпизод (вероятно, в июле 1942 года), во время которого Гитлер заразился разновидностью гриппа (“мозговая лихорадка”) во время инспекционной поездки в Винницу на Украине.

“Я также напомнил ему о том отёке мозга в В[иннице] и сказал, что если бы в течение 24 часов не наступило некоторое улучшение, мне пришлось бы прибегнуть к некоторым довольно радикальным мерам”. Напомнив Гитлеру о собственной незаменимости как врача, Морелль напомнил ему 17 декабря 1942 года, когда тот отказался консультироваться с кем-либо ещё. “Потому что я сказал себе: в любом случае, никто не справится лучше меня, а кто-то другой может всё испортить. Я предпочёл взять на себя всю ответственность, хотя в то время это было тяжело”.

Гитлер часто уверял врача, что безоговорочно доверяет ему. Он сделал это и на этот раз, в декабре 1942 года, но также настоял на том, чтобы ему рассказали неприкрашенную правду о его здоровье. Возможно, ответ был не таким, как он ожидал.

Хотя у Гитлера было предостаточно проблем под Сталинградом, Морелль рассказал ему и о пороке сердца, обнаруженном в августе 1941 года.

“Я рассказал о коронарном склерозе, – писал Морелль в своем отчёте об их беседе, – и сказал, что именно поэтому я уже некоторое время даю ему йод. Последующие электрокардиограммы, сказал я, подтвердили это. У многих людей это обызвествление происходит несколько быстрее в результате интенсивной тяжёлой работы, но обычно оно начинается примерно в 45 лет.

“Я добавил, что по мере сужения кровеносных сосудов коронарной артерии у него могут возникать приступы стенокардии. У меня всегда есть лекарство для этого под рукой, но и у него должно быть то же самое на случай, если я буду недоступен, и я оставил ему несколько таблеток нитроглицерина. С помощью инъекций глюкозы, сказал я, я делаю всё, что в моих силах, чтобы укрепить его сердце, а также обезводить организм”.

Из записей Морелля мы видим, что Гитлер послал за ним в тот вечер, чтобы спросить о кардиазоле, сердечном лекарстве, производимом компанией "Knoll" в Людвигсхафене.

Геринг сказал Гитлеру, что принимает таблетку кардиазола всякий раз, когда у него кружится голова.

– Разве мне тоже не пошло бы на пользу, если бы я внезапно почувствовал себя немного странно во время какого-нибудь важного мероприятия?

Морелль посоветовал этого не делать.

– У Геринга, – объяснил он, – низкое кровяное давление. А вы страдаете от избытка крови, когда нервничаете, то есть от высокого кровяного давления.

При таких обстоятельствах, если бы Гитлер принял таблетку кардиазола, у него бы поднялось кровяное давление и лопнул бы кровеносный сосуд. Несмотря на это, Морелль, однако, начал назначать Гитлеру кардиазол.