— Не страшно. Главное, что тут тепло.

— Вы не будете против моего любопытства? — Торен чувствовал, что решительность таяла и начала подводить его. "Ну и пусть! Шанс! Это мой Шанс". — Видите ли, этот пост лишил меня возможности живого общения, — "Давай же, играй. Грусть и смирение, вот что сейчас нужно. Пусть у него в груди защемит от несправедливости, постигшей меня", — тем более с лучшими и благороднейшими из нашего общества.

— Что ты, нет, даже напротив. Ведь сегодняшняя ночь так похожа на те, когда Мирас и я коротали время за душевными разговорами, — устроившись поудобней на скамье и облокотившись спиной о каменную стену, Ариман продолжил. — Не знаю, будет ли мой рассказ интересен, но решать это уже тебе, Торен. Всё очень банально. Сын и единственный законный наследник барона Естреда, который в силу своего возраста большую часть своих полномочий возложил на будущего главу семьи. На меня! — с самодовольной улыбкой кивнул он Торену. — Детство у меня было не из лёгких.

"Нелёгкое детство!" — неунемающееся эхо, отражённое от стен, звучало в голове у пастыря. Внутри разгоралось пламя.

— Отец заменил себя кучкой старых глупцов. “Мудрость этих мужей, сравни кузнечному молоту, создадут из тебя будущее нашего дома”. Как он мог? Разве трудно было понять, что я просто нуждался в отцовской любви, а он подменил её толпой напыщенных, самовлюбленных… — упоминание об отце ранило Аримана. С каждым словом голос становился всё громче, но вовремя одёрнув себя, он продолжил уже со свойственной ему интонацией. — Думаю, не время об этом говорить. Тебя, наверное, больше интересует наше знакомство с Мирасом?

— Если Вы хотите, можем продолжить и про ваши отношения с отцом.

— Ох, нет! О таком я мог говорить только с одним человеком и лучше уж я расскажу про него. В далёком прошлом царским указом этот клочок суши, окружённый со всех сторон солёной водой, был дарован моему прапрадеду. Здешние шахты приносили отличный доход короне, но с тех пор, как столицу перенесли на юг, контроль за рудником стал нашей обязанностью. На самом деле, нехитрое занятие. Следить, чтоб количество каторжников, свозимых из многих уколков страны, не опускалось до низких пределов, ведь это приведет к упадку выработки, а значит, и к вниманию престола. Да и о судьбах обречённых здесь сильно хлопотать не нужно. Не сдох от рабского труда — считай счастливчик. По правде, скотина, выращенная в моих владения, обходится куда дороже, чем эта свора уголовников. — задумавшись и впившись взором на полки с книгами, висевшими над столом, Ариман спустя мгновение продолжил. — А теперь представьте себе моё удивление. Тут на клочке суши, давно забытом самим Спасителем, с гордо поднятой головой стоял Его верный слуга, Мирас. Уже позже, имев возможность поговорить с ним, я понял, как силён был этот человек. Его непоколебимая вера, словно маяк, для заблудших и ищущих спасения, возвращала души отчаявшихся на истинный путь. Он говорил со мной, а его слова лечили то, что не могли исцелить многие. Признаюсь, его стараниями я изменился. Он научил меня смирению и преклонению пред волею судьбы, дарованной нам свыше. Как жаль, что меня не оказалось рядом в последний миг его земного пути.

— Вы были очень близки, — изображая печаль на лице, восхитился дружбе Торен.

Из дальнейшего рассказа Торен узнал о трагической судьбе Мираса. Прекрасное начало службы, свой приход, большая паства. Но счастье рухнуло в один момент. Властная и богатая дама в своем письме известила Совет светлейших о нечестивых приставаниях к ней со стороны тогда ещё молодого служителя. Церковь не стала разбираться, ей проще было поддержать обвинения. И вот Мирас и оказался на корабле, причалившему к берегу острова. По стечению обстоятельств отец Томми, скоропостижно скончался от недуга, долгие годы мучающего его. Так что лучшей кандидатуры на пост было не сыскать. Так Мирас получил место своего предшественника и на долгие годы стал пристанищем надежды для всех обитателей этой тюрьмы.

— Я часто виню себя. Ведь будь я старше и обладай той властью что есть сейчас, судьба моего друга могла сложиться совсем иначе, — сделав глоток из своего бурдюка, Ариман спросил у Торена. — Позвольте спросить, а в чём повинен ты?

Торен растерялся от прямоты, с которой был задан вопрос. Подобрать нужные слова не получилось.

— Повинен?

— Я всегда считал места подобные этому наказанием. Сюда ссылают за грехи или за проигрыш в битве с властью. Но увидев тебя, я сразу понял — грех.

Торен готов был поклясться, что последняя фраза прозвучала с издевкой. Богатый баловень судьбы. Отвращение — именно такое чувство пробуждал нахальный гость.

— Что Вы! Моя судьба скорее схожа с вашим другом. Грех был, но точно не за мной.

— Как интересно!

— Не так, как мне.

Торен знал, как стоит обращаться со знатными и властными людьми. Не вздумай просить прямо о том, что нужно, это лишь возвысит их и отвернёт от вашей просьбы. Они как взбалмошные дети, мольбы и просьбы, не действуют на них. Лишь направляя и доведя до нужного момента, не упусти мгновенье и слегка подтолкни. Так зародится вера, что выбор сделан ими. Ну а ты, словно родитель сорванца, получишь нужный тебе результат.

— Ну, что же, мне показалось, у нас доверительная беседа. Но, видимо, я был неправ.

— Прошу, поверьте, мне не составит труда ответить. Но у Вас может сложиться неправильное суждение о "достойнейших представителях нашей с вами веры", а я бы хотел этого избежать, — пытаясь почувствовать тонкую грань допустимого, продолжал играть Торен. Главное — не перегнуть в своей упёртости.

— Брось, Торен. В семье не без урода, и даже в такой непогрешимой, как ваша. Думаете, рассказ без упоминания "достойнейшего", не способен решить твои затруднения? — в примирительной улыбке продолжал настаивать на своем барон.

— Скорее да, чем нет.

Готово. Теперь предстояло разжалобить сердце барона. Но как? Сравнить себя с его погибшим другом, и тогда спасение, которое он готовил для Мироса, возможно, достанется нынешнему настоятелю.

Торен долго рассказывал о своем прошлом. Всё повествование сводилось к ярким эмоциональным потрясениям и тому, как вопреки всему он находил благие помыслы на своем тернистом жизненном пути. То, что должно было породить злобу и обиду, он заменял любовью и смирением. Все прихоти судьбы лишь закаляли, даруя истинные цели в жизни — поведать людям откровение, носителем которого он стал. Зависть тех, кто окружал его, постоянно вмешивалась в эти планы. Но заточение на этом острове не в силах изменить его стремлений. Он верует, что Спаситель не покинет и в этот трудный час, даруя милость верному слуге.

Торен дивился самому себе. Насколько был разителен сотворённый им образ! Но верит ли в него барон? Весь рассказ пастырь наблюдал за Ариманом в надежде понять его чувства. Но он, словно загадка, скрывал истину за раздражающим Торена спокойствием.

— Надеюсь, я не утомил Вас?

— Нисколько, — стоя спиной к пастырю и рассматривая наваленные горой книги на залитом воске столе, рассуждал гость. — Знаешь, я поражаюсь твоей силе духа. Так стойко держать удар судьбы и не сломиться способны единицы.

— Благодарю, это добрые слова, барон, но признаюсь, подобное далось мне нелегко. Я многое бы отдал за возможность избежать такого рода испытаний, но видимо Спаситель видит все иначе.

— Ты хороший человек, Торен, и мне становится вдвойне обидно за несправедливость, постигшую тебя. — Ариман обернулся, и его изумрудные глаза вцепились в собеседника, словно острые когти коршуна в маленькую тушку мыши. — Что скажешь, если я предложу тебе возможность исправить такое ужасное стечение обстоятельств и попытаться изменить свою судьбу, не дожидаясь вмешательства свыше?

— Боюсь, я не понимаю о чём Вы, Ариман.

— Хм, скажем так, в моих владениях завелся волк в овечьей шкуре. Его стремление к власти и наживе сравнится лишь с распутством и пристрастием к вину. Люди шепчутся, как низко пал слуга, а главная забава среди мирян — подсчет его грехов. Призвать к ответу за грехи я не в праве, да и Церковь не позволит. Своих они оберегают. Что скажешь, Торен? Как мне быть?