— Бандитами вы стали, — ответила сама себе женщина.

Херфурта передернуло. Элизабет Шернер резко повернулась к плите и пододвинула кастрюлю ближе к огню. На плиту плеснулась вода, зашипела. В этот момент Херфурт вскочил. Его шагов не было слышно. Он умел подкрадываться к человеку и бесшумно устранять его. Элизабет Шернер почувствовала за спиной его дыхание. Херфурт схватил ее за руку и резко вывернул. Затем с молниеносной быстротой схватил другой рукой за подбородок и откинул ей голову назад. Женщина задыхалась, глаза ее, казалось, вот-вот вылезут из орбит. Она даже не успела закричать. Да и кто бы помог ей? Херфурт выпустил ее из своих рук и резко ударил по лицу.

— Это за бандитов, — пояснил он.

Так же бесшумно, как он оказался возле нее, Херфурт вновь сел за стол, сделав вид будто ничего не произошло. Элизабет Шернер убрала со лба прядь волос. Ее тошнило. Болел правый глаз. На подбородке она все еще ощущала вмятины от его пальцев. Все в ней буквально кипело от злости, но женщина сумела взять себя в руки. Ей было горько сознавать свою беспомощность.

— Русские здесь были? — спросил Херфурт.

Она покачала головой.

— Ты живешь одна?

— С отцом.

— Где он?

— В Вальденберге.

— Когда вернется?

— Скоро.

Херфурт открыл кухонное окно и крикнул: «Таллер, ко мне!»

Через несколько минут в комнату вошел солдат. Он бесцеремонно уселся рядом с Херфуртом за стол, подперев руками голову.

— Ты сходишь в Вальденберг, — обратился Херфурт к нему, — и отыщешь там фургонщика Шрайтера. Вернее, его дочь, если она еще жива. Она замужем за матерым нацистом, у нее красивое имя — Лисса. Ты передашь ей, что я вновь здесь. Если она обрадуется, возьмешь у нее пару костюмов, чтобы мы смогли в них переодеться. Если же она сделает вид, будто забыла меня, можешь поступать с ней, как захочешь. Может, разузнаешь, почему в городе нет русских. И обязательно разведай, чем занимаются оставшиеся в городе «герои».

Таллер положил на стол свой автомат и патроны.

— Я возьму только пистолет, — сказал он.

Херфурт около получаса сидел с закрытыми глазами, затем встал и, учуяв запах сельдерея, подошел ради любопытства к плите.

— Картофельный суп, — пояснила Элизабет Шернер.

— А в хлеву свинья хрюкает?

— Да.

Херфурт схватил кастрюлю с кипящим супом и запустил ее в кухонную дверь. Дверь резко открылась, и кастрюля срикошетила в мозаичную стену коридора. Херфурт выбежал из дому и, свистнув солдатам, крикнул:

— Эта нахальная баба готовит нам пустую похлебку с сельдереем, а у нее в хлеву свинья!

Элизабет Шернер бросилась в ноги солдатам:

— Только не трогайте поросеночка. Это — единственное, что у нас осталось. Пожалуйста, прошу вас, не убивайте поросенка!

Солдаты оттолкнули женщину. Она упала без чувств. Буквально в нескольких сантиметрах от ее лица в готовности к действию маячили носки сапог Херфурта. Услышав два выстрела, Элизабет подумала, что это конец. Ей казалось, будто она проваливается в какую-то темную бездну.

Около девяти часов вечера ночная мгла, поглощая звуки, плотно окутала улицы города. Только горы, устремившиеся в далекое небо, освещались множеством ярких звезд. Дул свежий ветерок. Пахло истлевшей листвой, землей, наступившей весной. Георг Хайнике стоял у открытого окна и смотрел в темноту ночи. Он стоял, широко расставив ноги, опершись руками о подоконник, чуть наклонившись вперед.

Когда-то он точно так же стоял у окна. Это было в один из погожих мартовских дней 1933-го. Если б тогда кто со стороны мог наблюдать за ним, никто ни за что не заметил бы его волнения. А Георг в то время буквально негодовал от сознания того, что не может предпринять ничего другого, кроме как стоять у окна и смотреть на улицу. В ту ночь он прозаседал с товарищами почти до утра. Они приняли тогда решение уйти в подполье. А он, Хайнике, добился разрешения остаться в городе. Он был неколебим в своем решении и твердо убежден в том, что сможет и один противостоять фашистам. Его товарищи не могли с ним согласиться. На рассвете очередного дня на границе с Богемией его товарищей арестовала полиция. Хайнике быстро сообщили об этом, и у него было достаточно времени, чтобы скрыться. Но им овладела упрямая мысль: ведь по закону они не имеют права… ну а если и схватят, им все равно не удастся его сломить.

Под вечер они пришли за ним. Сначала они как-то странно посматривали на него с улицы, видимо опасаясь; как бы он не выпрыгнул из окна. Он попрощался с женой и, не дожидаясь приглашения, направился к выходу. Никто не осмелился до него даже дотронуться.

Когда через два года он вернулся, то остался таким же непреклонным. Не торопясь стал налаживать связи.

Потом умерла жена. На другой же день после похорон к нему пожаловал шеф криминальной полиции Вальденберга. Сначала он выразил свое соболезнование, а затем выпалил одним махом:

— У меня имеется информация, что вы частенько занимаетесь у себя на квартире двойной игрой. Я хорошо разбираюсь в этой игре. Может, вам подыскать для этого другое место?

В сентябре сорок третьего его арестовали вновь. Шел мелкий дождь. Это был один из мрачных дней в его жизни…

Сейчас Хайнике думал о том, как долго он сможет еще простоять у окна. Усталости он не чувствовал. И болей тоже. Это был первый вечер за многие недели, когда он чувствовал себя спокойно и уравновешенно. Сейчас он не просто ждал, а ждал, хорошо зная, кого ждет и что ждет не напрасно.

Стрелки часов показывали назначенное время, через несколько минут раздался стук в дверь. Георг не заметил, чтобы кто-то прошел по улице, не слышал, чтобы скрипела дверь. А она скрипит всегда, когда ее открывают.

Официальная встреча началась не так торжественно, как он предполагал. Ентц вошел, осмотрелся, покачал головой, закрыл окно и уселся на узкий диван.

— Никто не приходил? — поинтересовался он.

Хайнике провел рукой по подбородку, будто хотел проверить, чисто ли он выбрит. Георг подумал, что сейчас как раз самый удобный момент сообщить Ентцу о своем решении возглавить восстание. Но как раз в этот момент в комнату ввалился Раубольд, задев ногой стул. С ходу он уселся на стул, который затрещал, достал из кармана пистолет и положил его на стол.

— Вот мы и собрались! Давно мы ждали этого момента, — сказал Раубольд.

Он не сомневался, что без применения силы не обойтись. Раубольд пришел к такому выводу раньше Хайнике и Ентца. Они удивлялись хилому Раубольду, по виду которого нельзя было сказать, что он полон энергии и готов взвалить на свои плечи непосильное для другого бремя.

— Спрячь пистолет, — сказал Хайнике, — мы не на стрельбище.

Раубольд полез в другой карман и достал оттуда еще один пистолет.

— Это тебе, Жорж.

Хайнике вспомнил то утро. Тогда их пронесло. Может, они хотели взять сначала другого, на кого они были больше обозлены. У них наверняка есть список, где они замусоленным чернильным карандашом вычеркивают фамилии тех, с кем уже расправились. Они могли еще зайти к нему. Он им был знаком, они уже дважды забирали его, в третий раз могут обойтись и без ареста. Бешенство, которое охватывало его в предчувствии встречи с ними, было сильнее чувства неприязни к пистолету, лежавшему на столе.

Хайнике встал. Сейчас он стоял на ногах уже не так твердо, как несколько минут назад. Боль нарастала. Руки дрожали. Он схватил пистолет. Несколько мгновений пристально разглядывал его, затем опустил глаза и положил пистолет, но не в карман, а за шторку на подоконник. Друзья молча наблюдали за ним. Они ждали, что он скажет.

— Многие думают, — начал Хайнике, — что нас уже нет в живых. Они нас заживо похоронили. А вот мы сидим здесь в этом доме живее, чем когда-либо. Никто не думает, что у нас есть еще силы, а мы…

— Любой заговор начинается с этого, — вставил Раубольд, ухмыльнувшись себе под нос и сделав вид, будто они собираются отколоть такое, над чем будет потешаться весь город.