Георг миновал здание, где размещалась страховая касса. В окнах первого этажа, заделанных железными решетками, горел свет. Георг остановился, опершись на свою палку.

«Интересно, почему здесь горит свет?» — подумал он.

Страховую кассу антифашисты не занимали, а ее следовало бы занять. Георг с тревогой подумал о том, что его товарищи могли не успеть занять еще что-то в эту ночь и днем как бы не пришлось платить за это дорогой ценой. Ведь враги тоже не дремлют.

Он поднялся по ступенькам и остановился перевести дух. Из-за двери доносились приглушенные голоса.

Хайнике вошел в слабо освещенный коридор. Миновал несколько дверей. Голоса доносились из самой кассы.

Георг остановился, подумал и решительно открыл дверь. В коридор упал сноп яркого света. В комнате находилось человек десять, все были вооружены: кто — карабином, кто — автоматом, у некоторых на поясе болтались ручные гранаты.

Георг на мгновение зажмурился от яркого света. Голоса сразу смолкли. Все, кто находился в комнате, уставились на вошедшего. У всех был такой вид, будто его здесь давно ждали. Никто не поздоровался. Наконец кто-то произнес:

— Входи, Хайнике, коли пришел! — В голосе говорившего звучала ирония.

Георг вошел. Пусть не думают, что он трусит и боится войти. Он был убежден, что может заставить выслушать себя, хотя он и был один против десяти, а может, и больше.

Посреди комнаты стоял мужчина с усталыми, воспаленными глазами и ввалившимися щеками. Это был бывший бургомистр доктор Рюссель.

Хайнике знал, что за его спиной нет никакой поддержки.

— Господин Хайнике, вы и ваши люди, как мне кажется, не в состоянии поддерживать порядок в городе и обеспечивать гражданам безопасность, — начал доктор Рюссель. — Вы выгнали меня из моего кабинета, но это вовсе не значит, что я перестал быть бургомистром. Жители нашего города не будут слушаться вас и не пойдут за вами. Они пойдут за мной! Вы в этом сами убедитесь! Исходя из всего этого, я решил создать отряд самообороны, который по моему приказу будет охранять город. Я не позволю, чтобы в городе был хаос!

Все молча слушали старого бургомистра. Здесь было несколько человек из созданного им отряда. Казалось, они готовы повиноваться Рюсселю во всем. Правда, они охотно повиновались бы и другому бургомистру, может, даже и Ентцу. Было заметно, что они не совсем удобно чувствовали себя в новой роли.

Георг молчал. На лбу его выступил пот, в ногах он почувствовал страшную слабость.

— Что, жарко здесь? — издевательски спросил кто-то.

«Они надеются, что я сейчас упаду, — думал Георг. — Нужно дать им понять, что они глубоко заблуждаются. Еще ни один человек не видел моей слабости».

Хайнике хорошо понимал, что если он не даст достойного ответа на заявление доктора Рюсселя, то это будет равносильно поражению не только его самого, но и всех антифашистов. Враги тогда будут об этом кричать во всю глотку. А когда такие слухи разнесутся по городу, все, что успели создать или наладить коммунисты, может полететь ко всем чертям. Хайнике начнут ругать на чем свет стоит, начнут рассказывать небылицы, не постесняются наврать, что он, стоя перед ними, трясся от страха. Будут взахлеб хвалиться своими мнимыми успехами, заявляя, что если бы не их решительность, то коммунистам наверняка удалось бы захватить власть в свои руки.

Бежали секунды, больно отдаваясь в сознании Георга, а он продолжал молчать. Наконец собрав всю свою волю, Георг медленно подошел к столу, подошел шатаясь, как ходят тяжелобольные или старики. И вдруг… трахнул своей палкой по столу. Этот удар прогремел, как выстрел. Все невольно вздрогнули, некоторые даже попятились.

— Кончайте с этим! — громко и твердо сказал Хайнике. — Город управляется антифашистскими властями! Сложить оружие! И по домам! Ваш отряд самообороны никому не нужен, господин Рюссель. И все, что вы здесь говорили, — пустая болтовня!

Никто из присутствующих не пошевелился. Георг понимал, что сейчас стоит только кому-то одному рассмеяться, как этот смех подхватят остальные, и тогда ему ничего не останется, как ретироваться к двери. Хайнике угрожающе поднял свою палку.

Георг перехватил взгляд одного из стоявших перед ним мужчин. Мужчина смотрел на дверь.

«Интересно, что он там увидел?» — мелькнуло у Георга в голове. От двери потянуло сквозняком, и за своей спиной Хайнике услышал какие-то шорохи.

«Видно, настало время как можно дороже отдать свою жизнь», — подумал Георг и невольно вспомнил товарищей. Конечно, узнав о его поступке, они начнут упрекать Георга: «Какое ты имел право один выходить из дома? Кто тебе разрешил?..»

В этот момент один из присутствующих подошел к столу и осторожно, словно боясь повредить, положил карабин на стол. Остальные с изумлением уставились на капитулянта, но тот, пожав плечами, направился к двери. Все в растерянности переглянулись. Хайнике еще выше поднял свою палку.

И вдруг на стол буквально посыпались карабины и автоматы. Гранаты клали осторожно. Молча, не прощаясь, люди выходили из помещения, довольные уже тем, что им не пришлось панически бежать.

Георг даже не обернулся, чтобы посмотреть им вслед. Он недоумевал, почему они так поступили. Неужели их так выдрессировали за двенадцать лет и научили так покорно повиноваться любым приказам?..

И все же Георг оглянулся — в дверях стояли его товарищи. До этого они находились в коридоре, не мешая Хайнике разговаривать с нацистами, которые, выйдя в коридор, воочию убедились, что Хайнике не один.

В комнате остались лишь Георг и доктор Рюссель. Георг присел на край стола. Его знобило.

— Идите и вы, доктор Рюссель, — сказал Хайнике.

— Куда?

— Идите!

Рюссель выскользнул за дверь, даже не закрыв ее за собой.

Георг с облегчением вздохнул. Внимательно посмотрел на свою палку: на нее еще можно было положиться при ходьбе. Георг выключил свет в комнате, собираясь уходить.

— Спасибо, — сказал он стоявшим в коридоре товарищам.

Они радостно рассмеялись. Товарищи хотели сопровождать Георга, но он наотрез отказался. Ему хотелось идти одному, чтобы никто из товарищей не видел, с каким трудом ему дается каждый шаг.

Когда Георг брел по ночному городу домой, священник Зигфрид Пляйш уже больше часа находился в пути. Он шел и думал: «Значит, Каддиг бросил мое письмо в корзину для бумаг? А ведь и он тоже хотел сначала обратиться к американцам за помощью…» Пляйшу было неприятно идти одному: не с кем было поговорить ни о настоящем, ни о будущем.

«Все было б иначе, если бы нацисты не начали эту войну. Но они ее начали. Если б они проиграли какое-нибудь сражение или битву, а то всю войну… Тогда бы отслужили мы по погибшим героям службу в национальном духе, с романтическими слезами и призвали бы граждан к новым жертвам во имя будущего».

Он, Пляйш, был на стороне соотечественников до тех пор, пока они подчинялись властям. Однако стоило им восстать против существующих порядков и объявить Седан предательством, низвести героев до уровня преступников, осмеять патриотические речи, национализм заменить интернационализмом, как он, Пляйш, немедленно пустился в путь, чтобы найти себе новых хозяев.

По дороге священник не встретил ни одной живой души. Пляйша это радовало, так как все лавры спасителя Вальденберга теперь достанутся ему одному. И в то же время священник трусил, как бы всевышний не наказал его за такой поступок.

Затем Пляйш представил себе встречу с американцами. Они будут радостно его приветствовать… А может, наоборот: встретят его сначала недружелюбно, так как не сразу поймут, что он пришел к ним как союзник. Разумеется, они спросят, почему именно он пришел к ним. Ну, на это ему ответить легко, очень легко…

Еще он расскажет одну притчу. Он слышал ее от очевидцев, побывавших у русских в плену. Те говорили о том, что русские все божьи храмы превратили в силосные башни. Если бы в этом была крайняя необходимость, конечно, он сам отдал бы свой собор под склад для продуктов. Ради блага прихожан он готов был бы пойти даже на такой шаг. Однако ему рассказывали, что русские в одном очень известном храме устроили кинотеатр, где демонстрировали фильмы наподобие «Броненосец Потемкин». Этот фильм Пляйш тоже видел. Нет, нет, этот фильм он смотрел не в Вальденберге. Боже упаси! Для этого он специально поехал в другой город, чтобы его, чего доброго, не увидели прихожане.