Ентц встал и, подойдя к окну, выглянул в него. Каменщик заставил его задуматься. Глядя в окно, Ентц представил квартиру Шрайтера, где заговорщики обдумывали, что им такое предпринять, дабы помешать антифашистам. И собрались-то они не где-нибудь, а как раз у Шрайтера. Ентц даже слышал ругательства Шрайтера и видел презрительную улыбку его дочки. И с ними сидел Грегор. Позже каменщик понял, что ему с ними не по пути, и треснул священника кулаком по лицу. И вот теперь Грегор здесь…

Ентц не знал, как ему поступить: то ли рассмеяться, то ли с серьезным видом, подняв указательный палец, поругать Грегора за оскорбление церкви и нанесение побоев священнику. Он мог сделать и то и другое. А может, сначала предупредить, а потом уж и посмеяться? Если б у него в столе была водка, он обязательно угостил бы каменщика. Но водки у него не было.

Неожиданно Ентц повернулся к окну спиной и сказал Грегору:

— Садись на мой стул!

Грегор повиновался и сел, положив свои крупные, хорошо отмытые руки на стол.

— Скажи, что бы ты делал, если бы был бургомистром?

— Я бы сказал людям: делайте так, чтобы жизнь стала лучше.

— Тогда сиди на этом стуле! Гони отсюда всех, кто к тебе будет приставать с вопросами, — сказал Ентц, — а я пойду к Хайнике.

И он вышел в приемную, где сидела Эрни.

— В моем кабинете находится человек, который изобьет каждого, кто туда войдет. Он изобьет и тебя, если ты зайдешь поболтать с ним. Он только что отлупил священника. А я пошел к Хайнике.

— Избил священника? — удивилась Эрни.

— Грегор не боится бога.

— Священник покупал многие наши газеты, — заметила Эрни. — И нацистскую газету, и наши листовки. Он всегда говорил, что ничто не может ввести его в заблуждение.

Выходя из ратуши, Ентц услышал, что часовой, охранявший здание, с кем-то громко спорит.

— Голова у вас есть на плечах? — закричал на часового человек, голос которого Ентцу не был знаком.

— Есть! Кругом! — скомандовал часовой.

Ентц открыл дверь. Его ослепил яркий солнечный свет. Прикрыв глаза рукой, он все же успел заметить, что часовой снимал с плеча винтовку.

— Стой! — крикнул ему Ентц.

Оказалось, что с часовым спорил капитан вермахта. Вместе с ним было двое солдат. И у капитана, и у солдат в знак их полного миролюбия на рукавах были белые повязки из бинтов. Капитан требовал пропустить его к бургомистру по какому-то важному делу, но часовой его не пускал.

— Что вы, собственно, хотите? — спросил капитана Ентц.

Капитан приложил руку к козырьку фуражки и поинтересовался:

— А вы кто?

— Бургомистр.

— Мы отходим…

— Война уже кончилась, — перебил его Ентц.

— У нас четыре грузовика с консервами, и мы хотим передать их в пользу гражданского населения. Я уполномочен подписать акт передачи и хочу получить от вас заверение в том, что все консервы попадут только в руки гражданского населения.

— А что вы еще хотите? — спросил Ентц.

— Ничего.

— Откуда вдруг у вас такая человечность и такая готовность помочь нам?

Капитан молчал.

— Я вас не понимаю. Еще вчера вы хотели выиграть войну, а сегодня…

— Если б я жил в этом городе, то, не задумываясь, перешел бы на вашу сторону, — заговорил капитан. — Вы антифашист? — И, не дожидаясь ответа, продолжал: — Вы, видимо, побывали и в тюрьмах, и в концлагерях? Это почетно. Очень даже почетно! Я же шесть лет был на фронте, на самых разных участках. Сколько ужасов я насмотрелся! Сколько унижений мне пришлось перенести! Мы жили по-разному, но в конце концов пришли к единому.

— К единому? — удивился Ентц.

— Да, жить на земле нужно во имя человечности! На земле нужно жить, а не прозябать!

— Примите машины с консервами под охрану! — приказал Ентц часовому. — А господин капитан может идти, куда ему заблагорассудится!

Офицер козырнул. Ентц подошел к нему и, заглянув в глаза, пожал руку.

— Я не виноват, — сказал Каддиг. — Это не моя личная вина. Меня предупреждали, как все это может обернуться. У меня давно нет знамени. Из СА меня выперли. Не понадобился я и фюреру для его штурмового отряда. У меня нет ничего, за что бы я боролся. Я управляю жизнью целого района. Этот район некоторым образом стал моей собственной территорией, своего рода небольшим островом. А остров — это уже земля. Значит, у меня под ногами земля. Посмотрите, город живет! Двое суток он казался вымершим, а теперь он опять ожил. Из печных труб к небу вновь поднимаются струйки дыма. Антифашистская власть живет.

— Вы думаете, они оставят это место за вами? — спросила Шарлотта.

— Нет.

Каддиг сидел с низко опущенной головой.

— Я заявлю о своей отставке. Я слишком стар для этой должности, да еще в такое время. Я большой тугодум. К тому же в своей жизни наделал слишком много ошибок. Я как раньше кому-то мешал, так и теперь мешаю.

— И куда же вы теперь намерены направить ваши стопы? — поинтересовалась Шарлотта. — К Ентцу? Или к этому неучу Хайнике, который пугает всех своей маленькой революцией?

— Пока я еще не решил.

— А что будет потом?

— И этого я не знаю. У меня сейчас нет ясной цели.

— Если хотите, можете прийти ко мне… — предложила Шарлотта.

Каддиг поднял голову и сказал:

— Еще позавчера вы этого не хотели, Шарлотта.

— Тогда была среда, а сегодня уже пятница.

— Уже пятница? — переспросил он, стараясь не показать своего волнения.

— Мы будем жить не так, как раньше.

Каддиг встал и протянул руки.

— Я не создана для торжественных клятв в верности, — сказала Шарлотта. — Просто у нас нет другого выхода.

— Будут концерты — будет и музыка, — весело проговорил Каддиг.

— Да, что-то подобное.

— А книги? Мы ведь и книги читаем, — сказал Каддиг, понизив голос.

— Например, «Армия за колючей проволокой» Двингера…

— У Гейне, — прервал ее Каддиг, — не только красивые, но и агрессивные стихи. Может, когда-нибудь мы извлечем из них уроки. Наше время агрессивно…

Шарлотта смотрела мимо Каддига. Она любовалась панорамой города, который так любила. Ее решение обратиться к Каддигу пришло внезапно, она долго не думала. Шарлотта просто решила начать новую жизнь. Но какую? Она, правда, не знала, как ей лучше подойти к Каддигу. Она полагала, что если ей удастся вырвать его из этого учреждения, то он, возможно, станет разумным человеком. Возможно!..

— Я думаю, — начал Каддиг, — что именно в этом году мы и начнем новую жизнь. Мы еще не так стары, чтобы не иметь права сказать: «Мы все начнем сначала».

— Да, это возможно, — согласилась она.

По дороге к Хайнике Ентц часто останавливался. Чем выше в гору он поднимался, тем более широкая панорама перед ним открывалась. Взгляд Ентца скользил по крышам. Он хорошо знал этот город.

«Интересно, кто живет под этими крышами?» На ум приходили фамилии каких-то людей, но лиц он никак не мог вспомнить. Ентц остановился. Взять бы и зайти сейчас в ближайший дом. Но зачем? Его, конечно, засыпят вопросами, а он будет долго объяснять, что́ именно он собирается сделать из этого города. Ентц понимал, что бургомистр — личность общественная, которую атакуют, задают ему сотни всевозможных вопросов и требуют немедленного ответа.

Ентц посмотрел по сторонам, однако здания ратуши не отыскал. На окраине города выделялось яркое зеленое пятно: весна в этом году пришла вовремя…

В это мгновение ему вдруг захотелось подняться в горы и безо всякой цели побродить по лесу, как он это делал в юности. Ентц усмехнулся: сейчас было самое неподходящее для таких прогулок время.

Солнечные лучи, отражаясь от окон, слепили глаза.

Что делается сейчас за этими окнами? Сидят равнодушные ко всему люди, некоторые едят свою скудную похлебку, как можно дольше растягивая это удовольствие. Кто-то вспоминает давно минувшие довоенные времена, когда по праздникам на столе чего только не было. Каких только закусок и кушаний!