Терминатор в юбке.

Расфуфыренная кукла.

Но умная, чертовски умная. От таких женщин стоит держаться подальше, иначе не заметишь, как перепишешь на нее все свое имущество и останешься с пустыми карманами и голодным котом, который гадил ей в тапочки.

Я возвращаюсь к документам, на очередном листке вывожу синими чернилами "Копия согласно оригинала, директор ООО "СтальПром" Царёв Кирилл Игоревич" и подпись. Зачем я только придумал такую длинную и заковыристую подпись?

— Слушай, а точно нельзя чтобы это секретарша все написала, а я только подпись поставил? Или штамп хотя бы "Копия верна" дай, а? — спрашиваю язвительным тоном, потому что несмотря на то, что свой диплом я купил, я не совсем идиот и точно знаю, что выводить буковки каллиграфическим почерком на двухстах страницах копий договоров, уставных и финансовых документов совсем не обязательно.

— Не отвлекайся.

Тиран! Она самый настоящий тиран! И в работе, и вне офиса и даже в постели! Такое ощущение, что я здесь всего лишь номинальный директор, даже дед покойный подсуетился так, чтобы я не забывал о том, как важна Любочка и ее мнение для процветания завода!

Как же я ее ненавижу и хочу уволить. Но нельзя. По завещанию не положено. Любовь Дмитриевна ведь к моему наследству прилагается!

Так, держись, Царев, еще девять месяцев, и ты сможешь творить здесь все что угодно. Сразу же устрою переворот и сменю расстановку власти. А еще корпоратив закачу! В конце концов это мой завод, а не её!

— Там что, экспертизу почерка будут делать? Могла бы помочь, между прочим, не одному мне нужен этот тендер.

— Царёв, ты жуткий нытик, — протягивает она, подходя к моему столу.

Мстит, могу поспорить на свою тачку, что мстит за мой ужин с Лизой. А еще ревнует, за версту чувствую что ревнует.

— А это что? Я же четко сказала: подпись ставить на печати, а не сбоку возле фамилии, — выдирает лист из-под моих рук, подходит к шредеру и с видом живодера пропускает его через множество острых лезвий. — Лидочка, будьте добры, распечатайте, пожалуйста, сорок третью страницу устава, — говорит елейным голосом, зажав кнопку на интеркоме и не отрывая от меня своих зеленых ведьмовских глаз.

В ответ тишина.

— Лида, вы на месте?

Тишина.

Я отбрасываю в сторону осточертевшую ручку, расслаблено откидываюсь на кресло, потягиваюсь и делаю глубокий вдох, в надежде успокоиться. И снова чувствую этот запах.

— Слушай, Левандовская, может, у меня паранойя, но здесь действительно воняет дымом.

— Я понимаю, что ты спешишь на встречу с непревзойденной королевой подиума, но у нас на носу тендер, завтра нужно подать пакет документов и, если понадобиться, мы будем здесь ночевать. Где носит твою секретаршу? Там с бухгалтерии еще недостающие документы должны….

Договорить Люба не успевает. Все вокруг взрывается от звука пожарной сирены, я подрываюсь с места и несусь к двери, чтобы разведать ситуацию. Пусть это будет просто пожарное учение, пожалуйста, просто внеплановое пожарное учение.

Стоит только распахнуть дверь, как в кабинет врывается удушающий дым и дышать становится нечем.

— Мы горим! Говорил же тебе! — хватаю девушку за руку и тяну за собой, надеясь, что еще не поздно для спасения.

— Стой! Документы, печати, генеральные доверенности по офшоркам! — орет эта ненормальная и вырывается, бросаясь к сейфу. — Нужно все забрать с собой. И тендерная документация. Давай же, чего встал?

Она точно ненормальная. Готова умереть ради каких-то бумажек. Я разрываюсь между тем, чтобы рвануть в открытую дверь, спасая свою смазливую мордашку, и тем, чтобы попытаться уразуметь эту чокнутую или в крайнем случаи забросить ее на плечо и унести как мешок картошки.

В конце концов совесть берет надо мной верх и, громко ругаясь, я сгребаю со стола бумаги, прижимая их к своей груди, словно это зеленые бумажки с изображением президентов США.

— Я все собрал, видишь? А теперь, пожалуйста, не будь идиоткой, твое самопожертвование никто не оценит, идем.

Я и в самом деле волнуюсь за эту невыносимую женщину, без нее жизнь определенно будет скучна, а зная ее преданность делу с нее станется запереться в своем кабинете и погибнуть героической смертью вместе с заводом. К счастью, в голове Любы происходит прозрение и она, крепко обхватив доверенности и еще какие-то наверняка важные бумажки, следует за мной к выходу.

— Лифт заблокирован, нужно идти к пожарному выходу, — кашляя и прикрывая лицо рукой, кричит она.

— А где у нас пожарный выход? — ору как истеричка, потому что сгореть заживо не самая радужная перспектива.

Боже, мне всего двадцать девять! Я так и не успел поехать в Африку на сафари, так и не купил Феррари, не завел в домашнем зоопарке бенгальского тигра и даже не женился!

— Сюда, — Люба в отличии от меня не подает никаких признаков паники, она словно робот быстрыми шагами уверенно продвигается вдоль коридора, сворачивает влево и толкает огромную железную глухую дверь, о которой я никогда в жизни и не знал.

В задымленное помещение врывается свежий воздух, и я спешу вырваться туда, где видно ясное голубое небо и солнце.

— Откуда здесь эта лестница? — оглядываюсь по сторонам, быстро спускаясь по ступенькам за Левандовской и содрогаюсь от ужаса, потому что если до этого я успокаивал себя, что это всего лишь в очередной раз загорелась мусорная урна от непотушенного окурка, то сейчас все мое спокойствие шло коту под хвост.

В административной части здания дым только-только начал проступать, но из производственных цехов он валит изо всех окон. Черный, удушливый и вязкий, поднимается вверх и разносится на сотни метров вокруг.

Люди в панике спускались по пожарным лестницам и старались как можно быстрее покинуть територию завода.

— Спасение черепашек.

— Что? — кажется, дым выел остаток ее мозгов, потому что она мелет какую-то чушь.

— Проект "Спасение черепашек". В прошлом месяце сделали три новых пожарных выхода и пристроили лестницы, — запыхавшимся голосом говорит она, а меня вдруг накрывает волна злости.

— Разве я не отказался подписывать приказ о реализации этого проекта?

Люба молчит, чем злит меня еще больше.

— Ты что, подделала мою подпись?

— Ты чем-то недоволен? — она резко останавливается между пролетами второго и третьего этажей и злым взглядом впивается в меня. — Если бы я не дала разрешение и не подписала от твоего имени договора с подрядчиками, ты бы сейчас поджарился как барашек на вертеле в своем директорском кресле. И вообще, это все твоя вина! — орет как ненормальная, указывая в сторону горящего цеха. — Я тебя просила никому не говорить о смерти деда до оглашения результатов тендера, а? А ты что? Не смог удержать свой длинный язык за зубами! А теперь что? Теперь все! Мы потеряли все! — к концу фразы ее голос срывается, а из глаз текут слезы. И я чувствую себя последним мерзавцем.

Потому что она права.

Это все из-за меня и моему несерьезному подходу к делу.

Если бы дед был жив, у него бы повторно случился инфаркт.

Люба избавляется от каблуков и быстро перебирает своими изящными ножками, преодолевая последние пролеты. Я в последний раз смотрю на ужас, который твориться вокруг и спешу поскорей убраться, пока от огня не начали взрываться стекла.

Пожарные машины уже подъехали к зданию, работники завода столпились во дворе: испуганные, заплаканные и с безнадежными взглядами. Почти шестьсот человек с сегодняшнего дня остались без работы. Включая меня.

Просто прекрасно.

Дед жизнь положил на этот завод, а мне хватило всего три месяца, чтобы разрушить его до основания.

Голова идет кругом: и от нервного напряжения, и от дыма, которого успел вдоволь нанюхаться, и от осознания своей беспомощности.

Подъехали машины скорой помощи и тут до меня дошло, что кто-то же мог остаться в пожаре и пострадать. Страх липкими щупальцами проник к моему сердце, сжимая его все сильнее и сильнее. Эти смерти будут на моих руках, на моей совести и не отмоются до конца жизни.