Если другое поколение захочет восстановить человека по нашим сентиментальным произведениям, то оно может подумать, будто у него было сердце с яичниками, сердце с мошонкой[242].
Кто не использует свои таланты для образования и совершенствования других, является либо дурным человеком, либо в высшей степени ограниченным умом. Одним из двух должен быть автор «Страданий Вертера».
Метафора гораздо умней, чем ее создатель, и таковыми являются многие вещи. Все имеет свои глубины. Имеющий глаза видит все во всем.
Греческие и латинские книги ввозились к нам так же, как арабские жеребцы в Англию. Для многих из них можно было бы представить родословную, как это делают англичане для лошадей.
...Метафоре тело дает писатель, а душу — читатель...
Так как почтенный Брокес[243] сочинил стихи без буквы «л» — столь естественной для человека, — то я не понимаю, почему нельзя сочинять стихов, не имея здравого человеческого рассудка. Ведь бесспорно, что без «л» невозможно попросить даже «хлеба» и «соли», тогда как имеются примеры, что люди без всякого рассудка достигали высших степеней в обществе.
В Германии, несомненно, больше писателей, чем это вообще требуется для блага всех четырех частей света[244].
У наших модных поэтов легко заметить, как слово создает мысль. У Мильтона и Шекспира мысль всегда рождает слово.
Не думаю, чтобы среди так называемой образованной немецкой молодежи когда-либо было больше пустых голов, чем теперь. Причина того, что сегодня так много юных Вертеров, объясняется не мастерски написанной книгой, а тем, что из таких бараноподобных ангелов можно делать все, что угодно... У них нет характера. Инертность, неразумие и неопытность во всем, что называется серьезной наукой, сделало их тупыми ко всему, кроме отвлеченных размышлений об инстинкте, из которого они создали себе естественную историю, эстетику, философию. Только в нем они ищут благородство души и небесное блаженство.
Внимательный мыслитель часто найдет в шуточных произведениях великих людей больше поучительного и тонкого, чем в их серьезных трудах. Формальное, условное, связанное с этикетом, — все это здесь обычно отпадает; удивительно, сколько еще печатается жалкой, условной ерунды. У большинства писателей на лице такая мина, как у некоторых людей, позирующих для портрета...
Наши языки словно сбились с толку: там, где мы хотели бы видеть мысль, они дают нам лишь одно слово, там, где требуются слова, мы встречаем многоточие, а там, где мы ожидаем многоточия, стоит непристойность.
Об особенной прелести, которую имеет переплетенная толстая тетрадь из белой бумаги. Бумага, не утратившая своего целомудрия и сияющая невинностью, всегда лучше, чем исписанная.
Самое интересное место в «Вертере» то, где он убивает труса.
Издатель повесил его in effigie[245] перед его же сочинением.
Язык возник из лепета ребенка так же, как французское парадное платье из фигового листка.
Человечество, как и человек, имеет свои ступени развития. Мы пишем для своих современников, а не для древних греков[246]. У меня возникает не только жалость, но и своего рода стыд за молодых людей, которые говорят о своем Гомере..., изучают своего Гомера, держат постоянно своего Гомера в кармане, а когда они должны обратиться к разуму и сердцу человека, то говорят так, что можно подумать, будто они изучали человека по «Беседам» Ланге[247]. Наша утонченность — не позор, мы принадлежим к более зрелому поколению. Истина, образование и улучшение человечества должны быть главными целями писателя. Если он их достигает, то средства, используемые при этом, для нас довольно безразличны.
Слово «простота» употребляют до отвратительности неопределенно. Вертел — прост, часы Гаррисона[248] — просты и человеческий мозг также, и последний, по-видимому, — самое простое. Смешно судить о простоте какой-нибудь вещи, не принимая во внимание ее конечной цели. Это еще вопрос, так ли уж удачно писали столь прославленные древние поэты, как мы в этом сейчас уверены. Ибо вместо того, чтобы судить о них с точки зрения их публики, мы, заранее предполагая, что они постигали все точно, создаем их публику в своем воображении. В горячих рекомендациях древних, которые столь часто даются из желания рекомендовать самих себя, содержится безусловно добрая половина школьной традиционной болтовни, когда люди ни о чем не думают.
Острый ум — увеличительное стекло, остроумие — уменьшительное. Последнее же ведет к пониманию общего.
Случай создает не только воров, но также и людей, пользующихся всеобщей любовью, друзей человечества, героев. Внезапная мысль остроумца своим появлением больше чем наполовину обязана дураку, в которого она угодила.
Буря в горах, шелест дубового леса и серебристые облака — это все очень хорошие вещи, но новые образы — лучше.
...Многое не поддающееся выражению[249] было бы вряд ли достойно выражения, если бы даже удалось его выразить...
Странно (и я замечал это всегда не без улыбки), что Лафатер в носах наших писателей находит больше, чем разумные люди в их произведениях[250].
Истина находит истолкователей во все времена, похвала из угодливости — лишь в течение одного года. Пиши поэтому мужественно и с открытым сердцем.
...Есть весьма великие незначительные писатели и весьма незначительные великие...
Вот то главное и почти единственное, о чем я просил бы своих читателей и чего они ни в коем случае не должны упускать из виду — моей единственной конечной целью было внушить им осмотрительность...
Если ты встречаешь человека с уродливой, противной тебе физиономией, то не считай его, бога ради, порочным, не удостоверившись в этом... Но я тебя хочу обучить одному ясному принципу физиогномики, это — физиогномика стиля. Если кто-нибудь говорит с тобой мужественной прозой Мендельсона или Федера[251], Мейнерса[252] или Гарве[253] и ты наталкиваешься на положение, которое кажется тебе сомнительным, доверься ему до дальнейшего, более подробного исследования. Напротив, если кто-нибудь говорит с тобой в восторженном тоне прорицателя[254] и при этом, спотыкаясь и заикаясь, лепечет дифирамбы, прилагая судорожные усилия, чтобы выразить невыразимое, не верь ни одному его слову, которого ты строго не проверил. Божьих посланцев в наше время уже не бывает. Если он не поклялся быть верным твоей простой мирской логике, гони его из дома до ближайшего исследования.
