– А бежать не пробовал? Ты ведь говорил, что без охраны ходишь?
Таджик, выкурив половину сигареты, аккуратно затушил и положил окурок рядом с вещмешком. Подняв на Пашку насмешливые глаза, спросил, как больного на голову:
– Видать, крепко тебя шибануло, паренёк! Куда бежать-то? В какую сторону? Две дороги всего. Одна к реке, другая в кишлак. А вокруг пески до самых гор. Один хрен отловят. И тогда уже точно кишки в песок вытряхнут. Как у того пацана-«футболиста». – Подумав, придвинулся к Пашке и зашептал. – Я вот что думаю, Паха. Они нас или на обмен готовят, или на передачу.
– Это как? Разъясни.
– Не понимаешь? Если на обмен, значит наши подсуетились. Или твои, или мои. На деньги, или на пленных полевых командиров меняться будут. Простые боевики наших хозяев не интересуют. Я уверен. Для них народ, что пыль. Или песок. Во втором варианте сюда должны приехать иностранные журналисты. Чтобы на камеру жест доброй воли снимать. И в этом случае духи бабло своё однозначно получат. По х*р им этот «жест», если долларов не будет.
Пашка невольно сглотнул. Ему снова стало не по себе:
– Что это значит?
Таджик усмехнулся щербатым ртом:
– Это значит, земеля, что мы с тобой запросто в каком-нибудь Пакистане можем очутиться. Как два пальца об асфальт…
***
Пашка лежал на спине, глядел в ночное небо сквозь решётку и думал о своём новом товарище по несчастью. Он не мог понять причину своего беспокойства, и это непонимание вызывало раздражение и досаду на самого себя. Мысли были непоследовательны, и ему порой казалось, что в его голове живут даже не два, а несколько человек, и каждый из них считает свою тему самой важной. Отчаявшись навести хоть какой-то порядок, Пашка в конце концов махнул рукой и отпустил тяжкие раздумья в свободное плавание. Ведь по большому счёту он просто хотел уснуть и проснуться в своей казарме. А ещё лучше дома. «Прапорщик влип из-за жадности. Соляру хотел духам толкнуть. Разве он не знал, что продаёт горючку именно духам? Откуда у крестьян деньги на целый бензовоз? Как можно ему доверять, если он за афошки готов родину продать? Почему я должен ему доверять? Для чего? Интересно, помирилась ли мама с отцом? Блин! Я же письмо забыл отправить впопыхах! Так и лежит, наверное, в ящике. А фамилия ротного Греков. Это точно. Просто у меня в голове путаница… Он мне ещё говорил, что главное – это быть здесь и сейчас. Что он хотел этим сказать? Не помню. Но что-то очень важное. Я ведь тогда с ним согласился. А Таджик даже не пробовал бежать. Живёт себе и живёт. Похоже, что всем доволен. Зачем он так про Толика? Дебилом назвал. Пацан в плен по глупости попал, а ты по жадности. Лёгкие деньги решил срубить. Плевать ты хотел на жизни пацанов… да и на мою тоже… Верочка так и не ответила на мои письма. Жаль. Почему? Не ответила и не ответила. Пусть живёт в своей Москве… Таджик сказал, что нас обменять собираются. Не факт, но хоть какая-то надежда. Ему видней. Таджик в яме не сидел и от жажды не подыхал, как Толян. Аннушка наверняка волнуется, переживает. Ладно. Вернусь, успокою. Она поймёт. Интересно, а что напишут отцу? Меня же не нашли, а взводный говорил, что своих не бросают. Даже мёртвых. Взводный? Точно! Спиридоныч. Смешное отчество. Как кличка… Меня искали. Не могли не искать. Вот и узнали, что я здесь. Значит, договорились об обмене. Когда? Сколько ещё ждать? Ладно, потерплю. А если нет? Что делать, если Таджик ошибся? Бежать? Я ещё слишком слаб. – Пашка вдруг заметил, что лежит, закинув руки за голову и не чувствует боли. Он даже улыбнулся в темноте. – Надо же? Думал, что вообще разогнуться не смогу. О чём это я? Да, побег. Надо сначала понять, что охрана затеяла. Если действительно обмен, то побег отпадает сам собою. А если нас в Пакистан продадут? Наверное, это тоже не самый хреновый вариант. По крайней мере, я покрепче стану. Пока сторгуются или договорятся. Да и в дороге наверняка побольше возможностей. Кстати, Греков говорил, что надо себя самого проверять, чего ты стоишь на самом деле. Здесь и сейчас. Или я снова перепутал? Блин! Мысли совсем не слушаются. Хрен с ними. Таджик сказал, что нас завтра на речку повезут. «Таджик» очень длинная кличка. Буду называть его «Тадж». Ему понравиться. Импортно звучит… Это хорошо, а то я уже не чувствую, как от меня воняет. Принюхался, видать. А тёзка молодец. Даже носом не повёл. Тактичный, твою мать… Тогда зачем он Толяна «дебилом» назвал? В любом случае, Тадж мне в бегах не напарник. А я, что, уже решил бежать? Завтра на речке с пацанами познакомлюсь. Может кого и выберу. Договоримся. Поговорим, вернее. Часа два у нас наверняка будет. И помыться надо, и тряпки постирать. А вдруг никто не согласится? Ну, тупо струсят? Тадж наверняка в штаны наложит. А может, ещё и настучит своему другану Махмуду. Или Маджуду? Хрен с ним. Всё равно не вспомню. Нет. С ним надо быть поосторожнее. Вот бы Толяна с собой забрать! До части какой-нибудь доберёмся. А в Союзе ему башку быстро отремонтируют. Отца попрошу пацана в цековскую клинику положить. Там его и подлечат…». Пашка хотел продолжить размышления, но в этот момент к нему подошла Верочка и ласково улыбнувшись, заговорила голосом Таджика:
– Просыпайся, Паха! Душары нам завтрак спустили.
Коробов открыл глаза и увидел склонившегося над ним тёзку. Пленники встретились взглядами. Прапорщик вдруг смутился и отпрянул, неловко оправдываясь:
– Ну и взгляд у тебя, братишка! Как сквозь прицел…
Коробов придвинулся к стене и неожиданно для себя спросил:
– Слушай, Тадж! А если бы тебе предложили принять ислам, ты бы согласился?
– «Тадж»? Хорошая кликуха. Как у индейца…
– Скорее, как у индуса.
– Без разницы. – Павел задумался всего на пару секунд, а затем равнодушно и несвязно ответил. – Мне по барабану. Я в партию заявление написал. Прямо за день до залёта. Кандидатом хотел вступить… Конечно, соглашусь. Жить-то хочется. Да и по жизни я, этот, как его? Анархист, вроде.
– Атеист?
– Во-во. Охрана нам плов спустила, – Таджик уже выкинул из памяти нелепый пашкин вопрос и вернулся к реальности, – правда, без мяса. Мясо-то они наверняка сами слопали. У них кормёжка так себе. Ну и хрен с ним. Барашком пахнет и ладно. Давай быстрее. Мамун сказал, что через пятнадцать минут на речку повезут. Ты часы свои заводишь или как?
– Какие часы? – Пашка от удивления даже рот открыл.
– Чудак! У тебя на руке висят. Я хотел только глянуть, а ты так на меня зыркнул, будто я их свиснуть хотел. Хорошо, что котлы старые. Были бы новыми, охранники сразу бы забрали. Впрочем, у них у всех электронные.
Коробов взглянул на запястье и увидел дедовскую «Победу»:
– Блин! А я про них забыл совсем. Даже не чувствовал. Сейчас заведу. Может пойдут?
– Обязаны! Я потом у охраны время уточню, тогда и твои настроим. Ешь, давай. Я поровну поделил. Себе чутка побольше. Тебе ещё много есть нельзя. Вчерашнюю еду я про запас оставил. Там нечему портиться. С помывки вернёмся, тогда и поедим. Лады?
– Ага.
Сверху рухнул конец каната. Чей-то голос, отражаясь от стен, достиг слуха пленников:
– Эй, шурави! Давай…
Таджик, взявшись за канат, вдруг повернул голову к Пашке:
– Я у тебя крестик заметил. Ты его эта, здесь прикопай, пока я наверх полезу. Не надо им показывать.
***
Яркое солнце на время ослепило Пашку. Он было хотел вздохнуть побольше свежего воздуха, но несильный удар в спину едва не сбил дыхание. Непонятного возраста охранник, кивком указал на группу людей, сидящих посреди двора. Дескать, тебе туда. К остальным. Идти было трудно, но Коробов видел, что пленники пристально следят за каждым его шагом и старался не показывать слабости. «Пятеро. Нет ни Толяна, ни прапорщика. Что с ними? – думал он, усаживаясь на выступающую неровность площадки. – Ладно. Наверное, надо подождать, когда кто-нибудь начнёт разговор первым. Может быть что-то и прояснится». Впрочем, он не успел закончить свои размышления, как справа раздался негромкий, чуть хрипловатый голос:
