Осенью 1963 года Леонид Михайлович уже с абсолютной ясностью видит, что его неудачи не случайны. Добрые намерения, энтузиазм и страсть ученого неизменно разбиваются о некий подводный камень. Что это за камень? В конце 50-х - начале 60-х годов в общественный обиход была пущена доктрина о тех, кто «едет на базар», и тех, кто «едет с базара». Людям пожилого возраста, «возвращающимся с базара», рекомендовалось поторопиться и уступить свои должности молодым. Исаев стал жертвой непродуманного волюнтаристского решения, по которому всех без исключения «стариков» было велено «не пускать». Прямо об этом никто не говорил, но волевой механизм действовал безотказно: возраст 75 «карался» отречением от активной работы, от поездок, в конечном счете, от творчества. Мы знаем теперь, какой урон нанесла «базарная» доктрина в первую очередь миру ученых, где опыт накапливается десятилетиями и где «старики» представляют порой главную ценность. Ошибки прошлого ныне исправлены. Но архивы хранят память о былой несправедливости.
«Для меня, - писал Исаев в сентябре 1963 года, - поездка на Бразильский конгресс имела символическое значение. Она возвращала веру в себя, являлась светлым лучом в жизни человека, попавшего в беду из-за своего долголетия. Трудно жить, сознавая свою неполноценность. Разве не жестоко лишить человека права мечтать о счастливом труде без возрастных ограничений? Как с этим примириться?»1 [1 Письмо министру здравоохранения СССР. 23 сентября 1963 г.].
Разосланные осенью 1963 года исаевские письма не требуют комментариев.
«Сорок лет я боролся в Узбекистане с малярией… Два раза заражался трехдневной малярией, шесть раз тропической, два раза клещевым возвратным тифом. Но я не променял бы этот труд на другой, он давал счастье… Сейчас я хочу помочь в борьбе с малярией народам Юго-Восточной Азии, Африки… Я хочу и могу помочь народам Индии и Африки избавиться от ришты, но на мне ярлык - 77! Вот оно, горе от возраста!» 2 [2 В редакцию газеты «Известия», 25 сентября 1963 г.].
«Человек дает для переливания свою кровь - люди выражают ему признательность. Человек хочет отдать свою жизнь для жизни других - люди говорят: сумасшедший старик, склеротик, чудак… А мне жизнь только тогда дорога, когда она дает жизнь другим. Я работал в 1911 году во время харбинской эпидемии в чумном бараке, дежурил возле заразившегося товарища. Выходя на двор, заваленный трупами, я постоянно замечал и цвет неба и силу солнечного освещения. Теперь я только временами неожиданно замечав: какое здесь чудесное небо, как хорошо оно в прорезях листьев ореха…» 3 [3 Письмо в редакцию газеты «Медицинский работник», 25 сентября 1963 г.].
В декабре 1963 года Леонид Михайлович все-таки отправляется самолетом из Ташкента в Индию. Надо было побывать в штатах Бомбей и Хайдерабад зимой, в то самое время, когда там происходит загрязнение водоемов личинками ришты и заражение людей, берущих воду из водоемов.
Он не успел по возвращении сделать обстоятельный доклад своим сотрудникам в Самарканде. Не разобранными остались и тысячи снимков, привезенных из Индии. Известно только, что общий план уничтожения ришты в Индии уже сложился у него в голове. Нужно было только записать этот план, обосновать затраты и отправить документ в Министерство здравоохранения СССР. На это тоже не хватило времени. Профессор Исаев скончался через три дня после возвращения в Самарканд - 23 января 1984 года.
За два дня до смерти, испытывая сильные боли в груди, он отказался вызвать врача. Вечный экспериментатор хотел сам дознаться, что это происходит с его великолепным сердцем. Боли продолжались, но он, упорствуя, начал новый депь с физкультурной зарядки. После зарядки ему стало совсем плохо. Едва дотащившись до квартиры сторожа (дело происходило на Намазга, в трех километрах от института), Леонид Михайлович послал Быховской записку. Немедленно прибыли врачи, лучшие медики города. Но было уже поздно. «Мы увидели его, - вспоминает Анна Марковна Быховская, - лежащим в маленькой комнате на донельзя узкой раскладной кровати. Чтобы не сползало одеяло, он привязал себя к ложу ремнями. Со всех сторон койка была окружена горами книг. Ими были заняты полки, столы, стулья. Штабеля книг лежали на полу, почти достигая потолка. Узкий коридор, который вел в комнату, тоже был забит книгами. Осмотреть больного в этой тесноте было почти невозможно, к нему мог приблизиться только один человек, да и то со стороны ног. Между тем выглядел Леонид Михайлович очень плохо. Он сдерживался, как мог, но страдание явственно читалось на его лице. В институте уже знали - у Исаева обширный инфаркт, надежд на спасение почти никаких. Тем пе менее мы всю ночь, тайком, чтоб он не слышал, выносили книги из коридора, надеясь, что удастся перевезти его в больницу. К утру последние надежды растаяли. Больной умирал…»
От Исаева диагноз - инфаркт миокарда - скрыли. Врачи толковали с ним о приступе стенокардии. Но Леонид Михайлович не очень-то расспрашивал медиков. Он до конца оставался спокойным и деловитым. Едва ослабевали боли, начинал говорить о работе, о нерешенных научных вопросах. Даже в бреду твердил о риште, с кем-то спорил, кому-то назначал время для обсуждения диссертации. «За час до смерти, - вспоминает Быховская, - он пожал мне руку и непривычно мягким тоном, будто даже извиняясь, сказал: «Вы уж не обижайтесь, сегодня я с вами говорить не буду. Приходите завтра, тогда и решим все институтские дела». И тут же, вернувшись к обычной резковатой манере, добавил: «А сейчас я поговорю с теми дураками, которые до сих пор не поняли суть нашей работы…» То были его последние слова. Великий спорщик не изменил себе до конца. Он по-прежнему не верил в близость смерти. В день гибели несколько раз с деловитым сожалением повторил: «Не вовремя я заболел… Не вовремя… Опять врачи станут придираться, когда поеду за границу… А дел еще так много…»
* * *
Литературное жизнеописание ведется чаще всего в порядке хронологическом: от событий более отдаленных автор следует к событиям недавней поры. Но в реальной жизни не все подчиняется ритму времени. Наши мысли и чувства то опережают события, то возвращают нас к далекому прошлому; пласты бытия перемешиваются в потоке дней и недель; малое и великое соседствует рядом. Этот документ, помеченный маем 1958 года, я решил привести в конце повести. Почему? Судите сами.
«В Самаркандский городской комитет КПСС Исаева Леонида Михайловича
ЗАЯВЛЕНИЕ
На партийном собрании в первичной партийной организации Института малярии и медицинской паразитологии мне был задан вопрос: почему я так поздно вступаю в партию, с чистой ли совестью я это делаю?
Я считаю, что вопрос о сроках вступления не является существенным. Гораздо важнее другой вопрос - почему я хочу вступить в ряды партии.
Я уже живу как член коммунистического общества. Все получаю по своим потребностям и отдаю по своим возможностям. Имею труд, который стал потребностью моей жизни, труд, который делает мою жизнь счастливой, который обеспечивает все возможности к творчеству…
В полной ли мере уплачено за удовлетворение потребностей? В своей борьбе с врагами народа - паразитарными заболеваниями, в первую очередь с малярией, - я шел по пути, указанному партией. Мне было оказано большое доверие, предоставлены большие возможности. И все же потому, что я шел по пути, указанному партией, а не в ее рядах, не все возможности были исчерпаны и использованы. Сделано много меньше того, что могло бы быть сделано.
Желание уплатить полностью долг перед своей социалистической родиной за то, что она дала для расцвета творческих сил и возможностей, желание участвовать в активной борьбе за мир, заставляет меня просить о принятии меня в ряды Коммунистической партии Советского Союза.
