Они уже знали: в Маньчжурии наиболее страшная форма чумы - легочная. Убийственная сила микроба на этот раз превосходит все, что врачи наблюдали когда-либо прежде. Сыворотка и вакцина бессильны. Умирают все заболевшие. Все до одного. Что же повлекло студентов в эту рискованную поездку? Любимец курса, талантливый Илья Мамантов, заразившийся чумой уже через десять дней после приезда в Харбин, писал матери: «Честное слово, что с моей стороны не было нисколько желания порисоваться или порисковать. Наоборот, мне казалось, что нет ничего лучше жизни, но из желания сохранить ее я не мог бежать от опасности, которой подвержены все, и, стало быть, смерть моя будет лишь обетом исполнения служебного долга… Жалко только, если гибнут даром, без дела… Надо верить, что все это не даром, и люди добьются, хотя бы и путем многих страданий, настоящего человеческого существования на Земле, такого прекрасного, что за одно представление о нем можно отдать все, что есть личного, и самую жизнь…»
Вряд ли все ехавшие на Восток студенты с той же ясностью представляли свое призвание и свои идеалы. Во всяком случае, Леонид Исаев не был склонен философски осмыслять этот шаг. Когда много лет спустя я спросил его, зачем он отправился на чуму, семидесятилетний старец, озорно блеснув глазами, ответил односложно: «А интересно!» Так оно, очевидно, и было. В нем с юности бушевало всепожирающее пламя любопытства, интерес к любым проявлениям жизни. Горная тропа и книга, цветок и исторические развалины одинаково будоражили фантазию. Они с братом Виталием умудрились на гроши исходить весь Крым и Кавказ. А тут вдруг такой подарок - можно прокатиться аж на Дальний Восток. И даром! Страха он не знал ни тогда, ни после. Были только любопытство да азартное желание потягаться с судьбой: кто кого! Таким же озорным выглядит он на редкой фотографии тех лет. Четверо в студенческих куртках сидят в общежитии на кровати. На стене - карта города Харбина и его окрестностей. За окном - зима. Лица у троих - грустные. Уже похоронена маленькая Мария Лебедева, бесстрашная женщина-врач, в одиночку разыскивавшая больных в самых глухих трущобах Базарной площади; ушел из жизни талантливый Илья Мамантов, погибли сестра милосердия Анна Снежкова и студент-медик Томского университета Лев Беляев. Кто знает, что завтра ждет каждого из них? Трое хмуры. И только четвертый, в распахнутой куртке, положа руку на плечо товарища, а другой придерживая на колене маленькую гармонику, смотрит на мир с нескрываемым любопытством и вызовом. Кажется, он еле удерживается, чтобы не улыбнуться. Еще миг, и этот вечный мальчишка начнет дразнить смерть, как в детстве дразнил недобрую ханжу-тетушку: «Согрешила! Согрешила!»
«Мать благословила Леонида на поездку, видя в этом перст божий, - вспоминает брат Исаева Андрей Михайлович. - Она стала проявлять беспокойство только после смерти Маманто-ва»1 [1 Письмо к автору, 4 ноября 1967 года]. Может быть, Домника Вакуловна не благословила бы сына столь бестрепетно, если бы могла вообразить тот ад, в который попала маленькая группа профессора Заболотного. В китайской части Харбина, в грязных, вонючих ночлежках а опиумокурильнях, от чумы умирали ежедневно десятки людей. Тела бедняков попросту вышвыривали на улицу или на лед Сунгари. Русские врачи, фельдшера, санитары бродили по трущобам в поисках больных и умерших. Рискуя жизнью, стремились хоть как-то задержать чуму. Не дать заразе расползтись по городу, по стране, по материку. Сотни асбестово-фиолетовых, слегка припорошенных снегом трупов громоздились во дворе «Московского пункта» - ставки профессора Заболотного. Их не успевали сжигать. Но Леонида ни мертвые, ни корчившиеся в предсмертных муках живые не пугали. Деловито и добросовестно он принимал посетителей на врачебном участке, вливал противочумную сыворотку зараженным и подавал в госпитале последний бокал шампанского умирающим товарищам. Больница была полна до отказа. Случались дни, когда на одиннадцати койках в палате лежало до сорока чумных. Казалось, тяжелей не бывает. Но в середине марта Исаеву поручили еще более сложную работу: пришлось принять теплушки в Механическом тупике. Тридцать три дощатых вагопа с надписью «КВЖД. 40 чел. - 8 лошадей» служили ночлежкой для бездомных. Начальник ночлежки организовал для своих нищих и грязных питомцев баню, столовую, отвел четыре вагона под амбулаторию, больницу и изолятор. Для китайских кули теплые, чистые вагоны в Механическом тупике казались почти райской обителью, но у начальника ночлежки, принимавшего ежевечерне несколько сот постояльцев, не было ни минуты покоя. Каждого поступающего следовало осмотреть, каждому измерить температуру, выделить из этого человеческого потока подозрительных и больных. Китайцы бежали из изолятора. Этого нельзя было допустить. Каждый побег означал появление в недрах города нового очага болезни. Исаев умиротворил Механический тупик, удержал изолятор от развала. Как это ему удалось - бог весть. На путях дежурила вооруженная охрана, но солдат не хватало. Умирали один за другим и приехавшие из России санитары.
Леонид Михайлович покинул теплушки только в начале мая, когда из вагона-изолятора увезли последнего больного и эпидемия затихла. Тогда же Противочумное бюро Главной санитар-но-исполнительной комиссии Харбина вручило ему документ, где засвидетельствовало, что «врач Исаев относился к возложенным на него обязанностям в высшей степени добросовестно, с самоотвержением и полным знанием дела, за что Бюро приносит ему глубокую благодарность» [1 Областной архив. Самарканд, фонд № 1642, личное дело Л. М. Исаева].
Московский пункт в Харбине закончил свое существование. Ничто не мешало студенту Исаеву, как и остальным, с почетом возвратиться домой. Но он распорядился своим временем иначе. Профессор Заболотный искал добровольцев, чтобы изучать в Забайкалье тарбаганью болезнь - эпизоотию 1, которая поражала степных грызунов - тарбаганов [1 Эпизоотия - массовое заболевание животных какой-нибудь заразной болезнью]. Уже двенадцать лет чумолог бился над разрешением этой проблемы: куда уходит чума после эпидемии? Официальная точка зрения на предмет заключалась в том, что человек - единственный носитель чумы. Каждая новая вспышка означает только, что болезнь завезли из другого очага. Первоначальным источником заразы считались любые предметы, с которыми соприкасался больной. Такая теория подсказывала властям и соответствующие меры борьбы с болезнью. В Бомбее, где Заболотный побывал во время эпидемии 1897 года, полиция сжигала жалкое имущество бедноты, в Харбине разрушали бараки, в которых обнаруживали больных, и даже дезинфицировали денежные купюры.
Заболотный настаивал на другой гипотезе. Больной человек, конечно, может заразить другого. Но первоисточником инфекции, ее постоянным резервуаром служит не человек, а животное, грызун. В Бомбее переносчиками чумы оказались портовые крысы. Как только против них были приняты соответствующие меры, болезнь сдала свои позиции. Но в Харбине из трехсот вскрытых крыс чумную палочку удалось найти только у одной. Научные противники тотчас использовали этот факт для опровержения теории Заболотного. Но Даниил Кириллович стоял на своем. Очевидно, в этом районе чуму сохраняют какие-то другие животные. Местные жители не раз указывали на связь между болезнью степных обитателей крупных грызунов тарбаганов и вспышками людской чумы. Почему бы не прислушаться к голосу народа? Конференция по чуме в Мукдене, собравшая цвет мировой науки, очень корректно отвергла тарбаганью гипотезу профессора Заболотного. «Нет окончательного доказательства, что первые случаи этой эпидемии вызваны заражением от тарбаганов», - записали знаменитейшие бактериологи и эпидемиологи мира в резолюции своего конгресса.
Прямых доказательств не было и у Даниила Кирилловича. Никто из медиков никогда не держал в руках больного чумой тарбагана. Едва покончив с харбинской вспышкой, Заболотный поспешил в степь. Убежденный в своей правоте, он решил во что бы то ни стало доказать, что эпидемия чумы и тарбаганья болезнь - одно и то же. Исаев поехал за ним. Может быть, впервые пылкое исаевское любопытство обратилось в эти дни в серьезный научный интерес. Студента прельщала простота идеи и далеко идущие практические выводы, которые должны последовать, если Заболотный прав. Действительно, если хранители чумного начала грызуны, то наука приобретет возможность ограждать человека от болезни задолго до того, как вспыхнет эпидемия. Атаку можно будет обратить против обитателей подземных нор. Ради столь ясного итога не жаль потерять еще несколько месяцев.
