Жили бедно. Восемь детей и мать ютились в трех маленьких комнатках на Лахтинской улице. Четвертую комнату сдавали жильцу. Как малограмотная Домника Вакуловна вывела в люди всю эту ораву - понять трудно. Но вывела. Мальчишки помогали ей. Со школьных лет сами давали уроки, тащили в дом каждый заработанный грош. Леонид, как остальные, обучал по полтиннику за час русскому языку какого-то секретаря, выступал статистом и мимистом в театре (платили по 12, а то и по 32 копейки за вечер). В житейских испытаниях исаевская порода показала себя прочной и хваткой: то цепляясь друг за друга, то подсаживая друг друга, почти все молодые Исаевы в конце концов получили высшее образование. Трое достигли даже ученых степеней. Специальности эти первые в своем роду интеллигенты выбрали разные. Но в одном остались едины: потомки неукротимых староверов сохранили кремневый характер и одержимость вышневолоцких предков. Свое дело, свое увлечение сделалось для каждого своеобразным двуперстием, ради которого хоть в огонь, хоть на дыбу. Мрачноватый, даже угрюмый Павел превратился в страстного антиквара, фанатичного собирателя старинных монет, икон, мебели. Беспредельно занятый бабочками и жуками, Виталий полжизни провел в энтомологических экспедициях. Натура необузданная, самовольная, отверг предостережение товарищей, один пошел в горы и погиб в начале 20-х годов от руки белобандитов. Такими же неистово увлеченными были Михаил - будущий член Верховного Суда СССР, переводчик юридических трактатов средневековья, историк Раиса, агроном Андрей. Но более всех - Леонид.
Детство на Лахтинской улице одарило молодых Исаевых не только стойкостью и энергией. Нудные выстаивания в домовой церкви богатого родственника, строгости, жестокие наказания порождали в мальчишках скрытую ярость. Детский протест оборачивался то богохульством, то просто озорством, желанием дразнить, ерничать.
Дразнили в доме все и всех, кого тайком, кого в открытую. «Тетка кладет поклоны, а мы с братом Виталием крутимся рядом, чертей изображаем. Она в сердцах нас - четками, а мы ей: «Согрешила! Согрешила!» - рассказывал впоследствии Леонид Михайлович. Пусть не посетуют родные и друзья моего героя, но этого не утаишь, так было: жестковатое озорство, стремление уколоть, высмеять собеседника, как каленый оттиск недоброго детства, на многие годы сохранились в характере Леонида Исаева.
Надо, однако, отдать ему справедливость: студент Военно-медицинской академии сделал многое, чтобы избавиться от душного наследия отцов. По общему мнению, академия между 1906 и 1912 годами была лучшей высшей школой страны. В стенах ее преподавали такие видные ученые, как физиолог Павлов, зоолог Холодковский, хирурги Федоров, Оппель, Вельяминов. Исаев учился хорошо, но знаний, даваемых академией, ему явно не хватало. Вот лишь малая часть книг, которые он прочитал зимой 1906/07 года: «Экономическая жизнь современных народов», «История Древнего Востока», «История крестовых походов», «Польские реформы XVIII века». Одолев эти солидные труды, медик выписал «Государство будущего» Бебеля и «Жилищный вопрос» Энгельса. Может быть, его занимают только экономические и исторические проблемы? Нет. Познакомившись с Каутским и Гэдом, он берется за труды биолога Дарвина и геолога Лайеля. Одновременно в его формуляре оказывается подшивка «Русской музыкальной газеты» за 1905 год, партитуры наиболее известных опер и в довершение ко всему «Руководство по гримировке», которое он детальнейшим образом реферирует.
Глядя на этот список, можно, конечно, произнести привычное - любознательный юноша. Но мне видится тут и другое. Сознательно или бессознательно воспитанник Лахтинской улицы, этого петербургского Замоскворечья, пытается освободиться от ее духовного плена. Леонид все еще дружен с братьями и сестрами, почтителен с матерью, исполняет нелегкие обязанности члена большой и необеспеченной семьи, но он уже понял, как жестоко обкраден нищим своим детством. Он спешит, он торопится вкусить от радостей, которых не знал прежде.
Детям обеспеченных родителей, привыкшим как законное место занимать кресла в партере, трудно понять чувство, с которым двадцатилетний студент через день бегает на театральную галерку. Эта сумасшедшая, неуемная страсть сделала его в конце концов актером. «Посещение императорских театров: Мариинского, Александрийского и Михайловского, разрешалось нам только в двубортном сюртуке и обязательно при шашке, - вспоминает однокурсник Леонида, ныне профессор Л. К. Ходянов. - За этим, как ястребы, следили комендантские офицеры, всегда дежурившие в театрах и бесцеремонно выставлявшие студентов, нарушавших этот порядок»1 [1 Хоцянов Л. К. «Военно-медицинская академия (1906 - 1911 гг.). Воспоминания» (рукопись).]. Ни сюртука, ни шашки, предметов довольно дорогих, у Исаева не было. Раз, другой можно было одолжить мундир у более обеспеченного товарища. Большинство так и делало. Но Исаев хотел бывать в театре не раз и не два в месяц, а по возможности каждый день. И так как на это не было средств и подходящего костюма, возник оригинальный выход - стать театральным статистом. В записной книжке рядом с расписанием академических занятий и списком прочитанных книг появились названия оперных и драматических спектаклей, в которых стал участвовать студент-медик. «Апрель 1906. 5-го «Пиковая дама», 6-го «Евгений Онегин», 7-го «Аида», 10-го «Лоэнгрин»…» Служба в мимическом составе Александринки и Мариинки не так уж сильно обогащала студенческий бюджет, зато давала возможность проникать в театр через служебный вход, минуя комендантский патруль.
Для петербургского провинциала театр оказался не просто развлечением. На долгое время он стал окном в мир, умственным и нравственным наставником. Театр и книги открывали понятия решительно несхожие с привычными понятиями петербургского Замоскворечья. Театр и книги (а не академия!) формировали Исаева-интеллигента, Исаева-ученого. Даже через пятьдесят лет сохранил Леонид Михайлович впечатления от тех давних спектаклей. В 1958 году в письме к жене рассказывал он о «Венецианском купце», которого видел в Александринке в студенческие годы: «Последняя картина в саду Порции происходит при лунном свете… И игру и содержание этого акта я забыл, а вот декорации помню. Уж очень я увлекался тогда декорациями… На пьесы, где действие происходит в комнате, не ходил. Тогда у меня развивалась наблюдательность и зрительная память. Я мог воспроизвести все детали любой виденной декорации. Хорошо запоминал цвета и освещение. Все это потом мне пригодилось»2 [2 Письмо из Самарканда от 27 августа 1958 года.].
Нет, не академия определила строй мыслей и чувств этого странного студента. В 1912 году Исаев получил диплом «лекаря с отличием». Полстолетия спустя в Ленинграде и в Москве я беседовал с его бывшими однокурсниками. В один голос они говорили о том, что Леонид был хорошим товарищем, весельчаком, человеком сильной воли, но никто не мог вспомнить об участии его в студенческих сходках, в общественных студенческих организациях, ни даже об экспериментах, поставленных на какой-нибудь кафедре. Он явно чуждался всего, что не имело отношения к учению. Только один раз за время студенчества приобщился Исаев к подлинной творческой науке. Но случилось это далеко за пределами академии и даже Петербурга.
В Самаркандском областном архиве хранится небольшой листок бумаги, на котором размашистым почерком профессора Даниила Кирилловича Заболотного написано: «Предъявитель сего студент Императорской Военно-медицинской академии находится в составе научной экспедиции для обследования тарбаганьей болезни…»1 [1 Областной архив. Самарканд, фонд № 1642, лист 2 (подлинник)]. Удостоверение составлено и подписано на железнодорожной станции Борзя в Забайкалье 17 июня 1911 года. Чрезвычайные обстоятельства занесли студента академии на другой конец Евразийского материка.
В январе 1911 года до Петербурга докатились вести о повальной эмидемии чумы на восточных границах империи. Чума свирепствовала в Харбине, на пограничной станции Маньчжурия, в Мукдене, в Чифу. В Харбине жило много русских, из Чифу во Владивосток приходили на работу китайские кули. В столице заволновались. Правительство приняло решение направить на Восток специальную экспедицию с видным эпидемиологом, знатоком чумы профессором Д. К. Заболотным во главе. Русская интеллигенция, как это не раз уже бывало, превратила государственно-бюрократическую акцию в общественное движение: к Заболотному потянулись добровольцы. Нашлись волонтеры и среди студентов Военно-медицинской академии. Десять старшекурсников, только что прошедших практические занятия по чуме, заявили о своем желании немедленно отправиться вслед за Даниилом Кирилловичем. Среди этих десяти был Илья Васильевич Мамантов, Сергей Абрамович Новотельнов и Леонид Михайлович Исаев.
