Физики давно изобрели методы, с помощью которых можно измерить любое физическое усилие. Известно, сколько сил затрачивает грузчик, поднимая на плечи ящик определенного веса. Можно исчислить в килограммометрах и работу оратора - говорение ведь тоже труд. Но как измерить порыв творчества, взрыв душевных и умственных сил, которые ученый вкладывает в открытие? Да и склонны ли мы измерять эту незримую работу? В архиве Академии наук СССР хранится доклад академика Н. И. Вавилова, сделанный в декабре 1934 года на общем годовом собрании академии. Николай Иванович отчитывался о кавказской экспедиции, говорил о находках и открытиях года. Обычный отчет, каких немало уже прозвучало под этими сводами. Годовые собрания академии - акт весьма торжественный. Но, честно говоря, специалистам разных областей далеко не всегда бывает интересно слушать друг друга. Слишком далеки интересы геологов и лингвистов, астрономов и ботаников. На этот раз и физики, и математики, и астрономы с живым интересом отнеслись к сообщению биолога о том, что Закавказье - очаг видообразования культурных растений. Ясные и убедительные доводы академика Вавилова всем пришлись по душе. Ученые задавали вопросы о других центрах, о том, какую практическую пользу извлечет страна из открытия. Но никто почему-то не поинтересовался, как работали исследователь и его спутники, каким трудом добыт окончательный результат. Или такой вопрос считается нескромным? Или академики не говорят о труде, зная и без того, что никакое крупное открытие не дается в руки без гигантских усилий? Не знаю. И все-таки мне хочется, очень хочется, чтобы люди знали, каков он - труд науки. Я роюсь в архивах, разговариваю с современниками. Мои собеседники улыбаются - не дошла наука до тех измерений, которые меня интересуют. Боюсь, что мы просто не понимаем друг друга. Дело, в конце концов, не в точных цифрах. И даже не в окончательном «полезном» продукте. Для меня труд ученого - осмысленный, целенаправленный, страстный - это то, чем можно мерить ценность личности в науке.

Снова берусь за архивные документы, книги. Нет, ничего такого нет. Жаль… Может быть, только вот эта маленькая справка из институтской бухгалтерии:

22 августа 1934 года.

Удостоверяю, что шоферы Лебедев С. М. и Байков А. И. работали во время экспедиции в Армению и на Северный Кавказ не меньше 18 часов в сутки без выходных дней.

Директор ВИРа академик Вавилов

ОЧАРОВАННЫЙ СТРАННИК

Вместо эпилога

Если у тебя есть десять рублей в кармане - путешествуй!

Н. И. Вавилов

Летом 1934 года легкий, рассчитанный на четырех пассажиров самолет спешил из Ганджи (ныне Кировабад) в Баку. В креслах сидели участники «пшеничной» экспедиции. Дочерна смуглый профессор Туманян, расстегнув запыленный в дорогах некогда белый пиджак, излагал своему соседу, изящному, даже франтоватому Офферману, историю Армении. Прижавшись к иллюминатору, Меллер любовался грозным кавказским ландшафтом. Вавилов читал. Ничто не предвещало беды. Вот и окраины Баку. Но почему, совершив вираж над аэродромом, самолет уходит назад, в сторону гор? Летчик поманил к себе Вавилова. Стараясь перекричать рев мотора, пояснил: «Посадка запрещена, на земле - сильный ветер. Летим обратно. Бензина мало. До Ганджи едва ли дотянем».

- Что он говорит? - спросил Меллер.

Широко улыбаясь, как будто речь шла о забавной шутке, начальник экспедиции перевел слова летчика. Меллер с ужасом посмотрел вниз. Под крылом уже начинались предгорья Главного Кавказского хребта. Офферман выхватил записную книжку, дрожащими руками принялся составлять завещание. Туманян сильно побледнел и цветом лица стал походить на свой пиджак. Вавилов развел руками: дескать, что делать, если стихии сильнее нас. Он поудобнее устроился в кресле. Закрыл глаза и через минуту безмятежно спал. Вид его огромной, спокойно отдыхающей фигуры отрезвил остальных. К троим пассажирам начало возвращаться утраченное самообладание. А самолет все летел и летел. Кончились горы. Пошли пологие холмы, под крылом зазмеилась линия железной дороги. Вавилова разбудил толчок: летчик с трудом посадил машину на небольшом, сравнительно плоском участке поля. Николай Иванович первым соскочил на землю. Притопывая от нетерпения, стал помогать обессилевшим от страха товарищам вылезать из машины. С дружелюбной иронией подбадривал коллег: «Ну-ка, ну-ка, ну-ка, ну подтяни свою струну».

Историю перелета из Ганджи в Баку рассказал в письме ко мне сам Меллер. Через тридцать с лишним лет американский ученый по-прежнему изумленно писал о мужестве своего русского друга. Однако источник этого мужества так и остался для Германа Меллера загадкой. Хотел ли Николай Иванович, укладываясь спать в обреченном самолете, только успокоить друзей или ему действительно был неведом страх? Ну, а мы, потомки, лучше ли мы поняли характер академика Вавилова, чем его современники? Готовы ли ответить, во имя чего всемирно признанный биолог годами терпел опасности и неудобства дальних дорог? Что испытывал в роковые минуты?

Естествоиспытатель XVIII века Бюффон заметил однажды: «Стиль - это человек». Он имел в виду, что одни и те же идеи могут быть достоянием разных людей и только стиль человека - неповторимая особенность его личности. Стиль Вавилова-путешественника лучше всего определяет английское выражение keep smile - кип смайл: не унывать, не падать духом, сохранять улыбку. Таким он остался в памяти всех, кто его знал. Добряк? Не то. Неизменная дружелюбная улыбка путешественника - оружие двоякое. Она то помогает завязывать контакты, то, наоборот, служит панцирем, через который не так-то легко пробиться постороннему. Всегда оставаясь самим собой, Вавилов великолепно пользовался обеими сторонами своего стиля.

1939 год. Апрель. Кубань. Дождь. Не дождь - ливень. Академик и его спутник, молодой дендролог, укрывшись плащами, осматривают новые лесные посадки. Дендролог рад, что Николай Иванович согласился поглядеть на его работу, но ему мучительно стыдно за тяготы, в которые он втянул ученого. Директор института слушает, смотрит, расспрашивает. Бродит по лужам среди посадок. И только на обратном пути, поняв состояние своего спутника, озорно ему подмигивает и улыбается. Улыбается так, будто они вместе шутки ради придумали и эту погоду, и грязь, и тряскую двуколку. У молодого специалиста будто камень свалили с плеч - Николай Иванович не сердится…

Это дома. А в гостях стиль кип смайли еще более необходим.

1926 год. Испания. По пятам ученого следуют сыщики. Улыбка веселого недоумения: «А какое мне до всего этого дело!»

1929 год. Западный Китай. Прием у губернатора. Русского исследователя собираются споить. Бутылки дорогого коньяка заполонили весь стол. Широкая улыбка: «Да, конечно, благодарю вас». И незаметным движением коньяк выплеснут.

1932 год. Уругвай. Монтевидео. Очень влиятельный местный ученый Бергер, немец по происхождению, получил два приглашения на ужин. Одно пришло из посольства СССР, второе - из посольства Германии. Оба на один и тот же день, на один и тот же час. Дух Гитлера уже витает в воздухе, и общественность Монтевидео настороженно ждет, какое приглашение примет старый профессор Бергер. «Я иду к русским, - демонстративно заявляет ученый. - С тех пор как в советском посольстве остановился Вавилов, я все вечера провожу только там. Это умный и образованный агроном, замечательный рассказчик. А посмотрели бы вы, как он улыбается…»

Стиль Вавилова - это риск и, если необходимо, дерзость. Это непритязательность, равнодушие к комфорту, умение обходиться в пути самым необходимым. Презрение к врагам и сердечность к друзьям. И все это - с улыбкой.