«Когда идет дождь, все замолкает, вся жизнь притихает. Но вот ливень прошел, показалось голубое небо, засияло солнце, и все ожило. Начинается невероятная трескотня цикад, какой-то своеобразный шелест, треск сучьев. Вылетает множество колибри, разнообразных насекомых, среди которых то и дело можно видеть огромных, изумительно красивых голубых перламутровых бабочек… В этом лесу огромное количество наклонившихся, упавших деревьев. Все эти погибающие деревья быстро покрываются эпифитами и сами по себе представляют целую флору орхидей, папоротников - эпифитов… Это богатство растительной жизни - самая характерная особенность тропиков. На ничтожном клочке в две тысячи гектаров флористы, исследовавшие его, нашли более двух тысяч видов высших цветковых растений, то есть флору большой европейской страны. Это не считая мхов, водорослей, грибов, которые, вероятно, еще в два раза должны увеличить видовой состав этого маленького типичного уголка влажных теплых тропиков.
Особенность тропических лесов Южной Америки та, что они почти не знают крупных животных. Но зато там огромное количество мелких животных, начиная с обезьян всех цветов - рыжих, бурых, черных, пятнистых, лазящих по деревьям, цепляющихся одна за другую. Все это кричит, пищит… Изредка можно слышать рев ягуара, единственного крупного животного… После дождя вылетают райские птицы и пестрые попугаи, которые наполняют воздух своим своеобразным рокотом».
Что особенно привлекает Николая Ивановича в тропическом лесу? В тропических зарослях становятся явственными сложные взаимоотношения разных видов, тут виднее пути эволюции жизпи, развитие растительных форм. Недаром в тропики стремились всегда естествоиспытатели-философы, такие видные творцы научной биологии, как Гумбольдт, Уоллес, Дарвин, Аза Грей. Для дарвиниста и эволюциониста экскурсия в лесную лабораторию - что-то вроде посвящения в орден рыцарей большой биологии. Вступив под мрачные влажные своды, Вавилов забыл обо всех опасностях, которые подстерегают здесь путешественника: о болотах и трясинах, о миллионах жаждущих крови клещей, муравьев, москитов, о ядовитых листьях некоторых растений. Восторженность слышится в тех строках дневника, которые повествуют о поездке в тропический лес: «…Каждый натуралист должен побывать в тропиках, чтобы хоть один раз ощутить все буйное развитие жизни, всю гамму красок животного и растительного мира, все сложные взаимоотношения от живого к неживому, от эпифитов к паразитам, чтобы почувствовать созидательную силу жизни».
В тропическом бразильском лесу Вавилову посчастливилось побывать еще раз. К вечеру 2 января 1933 года гидроплан сел возле города Белен. Вавилов взглянул в иллюминатор и не увидел ничего, кроме коричневых волн, которые плескались у самого брюха гидроплана. Это не был океан, и в то же время кругом, куда доставал глаз, простиралась водная поверхность. «Амазонское море, устье великой реки, - пояснил спутник, - здесь, возле Белена, оно достигает трехсот километров в ширину».
И вот уже маленький пароходик, покинув устье Амазонки, пробирается вдоль южного рукава. Публика на палубе демонстрирует гостю разнообразие речной фауны; шныряющих у самого борта синих, розовых, голубых рыб, лениво раскинувшихся на берегу аллигаторов. (Через несколько дней на званом обеде Николаю Ивановичу преподнесли на первое типичное бразильское кушанье: кусок вареного крокодила. Отведав блюдо, похожее на рыбный студень, путешественник отнюдь не осудил его.) Но ботаника более всего интересует все-таки мир тропических растений. Пальмы. В долине Амазонки их насчитывается до восьмисот видов. На них хочется смотреть без конца. «Нигде в мире нет такого разнообразия… Особенно эффектны большие группы пальм с их стройными стволами, с кронами, поднятыми кверху, с яркими, собранными в зонтики или в метелки плодами… То сочетаясь группами, то произрастая порознь, они представляют такое разнообразие форм, от которого трудно оторвать взор».
Пароходик ныряет в глухой коридор, образованный ветвями каких-то мощных деревьев. Приятно встретить старых знакомцев: ведь эти гиганты с густой листвой - какао. Здесь в лесу, на своей родине, они куда крупнее, чем их культурные собратья на плантациях в штате Байа. Только ромбовидные плоды, которые сидят у этого дерева прямо на стволе, у культурных сортов несколько более крупные. Если вскрыть оболочку, под ней приятная на вкус и вполне съедобная мякоть, в которой вкраплены семена. Индейцы охотно едят пульпу. Но плантаторов интересуют только семена, из которых после обработки можно получить знаменитый на весь мир порошок бразильского какао. До пятисот центнеров порошка дает одно такое дерево! К великой печали бразильцев, с какао произошло то же самое, что с каучуковым деревом: оно рассеялось по свету, и владельцам плантаций в Байо приходится вести борьбу не на жизнь, а на смерть со своими конкурентами из Африки и Центральной Америки.
А вот и еще один колосс. Вавилов спешит навести свою фотокамеру на американский орех невероятного роста. Спутники интересуются, знает ли русский коллега, что это такое. Еще бы не знать! Колосс Амазонки дает самые вкусные в мире орехи. Ядро порой на три четверти состоит из нежного «перламутрового масла». Одно плохо: скорлупа у этого ореха невероятно тверда, и горе тому, на кого обрушится этот тяжеловесный шар!
Все дальше плывет пароход мимо стаи обезьян, которая провожает его истошными криками, мимо небольших селений негров и индейцев, коренных жителей Амазонки. Это именно селения, даже деревней не назовешь те несколько хижин, что сгрудились на невысоком, кое-как очищенном от леса холмике. Посевов не видно. Домашних животных тоже нет. Чем живут эти лесные люди? Нищие? Да. Но нищие на свой особый, тропический манер. Как ни страшны леса Амазонки, погибнуть с голоду здесь невозможно. Круглый год, сменяя друг друга, плодоносят здесь сотни видов плодовых деревьев. Дикие плоды, конечно, не так хороши, как садовые, но если добавить к фруктовому меню мясо обезьян, рыбу, птицу, аллигаторов, то, оказывается, можно прожрить в лесу и без посевов.
На японской каучуковой концессии гостей ждал ночлег в чистеньких домиках, как будто только что перенесенных из Осако или Киото, и традиционный рис, который пришлось есть по-японски - палочками. За чашкой чая начался разговор о целях и надеждах тех, кто начал недавно корчевать лес Амазонки. Концессионеры утверждали, что климат бразильских лесов мало чем отличается от климата их родины. Почвы здесь тоже не хуже японских. Так что вести тут хозяйство агрономам Страны восходящего солнца было совсем не так уж трудно. И действительно: наутро, отправившись в экскурсию, приезжие смогли увидеть на участках, отвоеванных у леса, плантации риса и чанного куста - растений, чья родина лежит по другую сторону Тихого океана.
Прекрасные автомобильные дороги из тщательно пригнанных друг к другу древесных стволов глубоко проникали в лесные дебри. Хозяева избегали упоминать во время беседы проблему каучука, но в лесу Вавилов быстро разыскал рощу дикой гевен, возле которой расположились молодые посадки культурного каучуконоса. Дикари - гиганты в четыре обхвата - с корой, израненной многочисленными насечками, напоминали заслуженных воинов-ветеранов. С мая по ноябрь бродят по лесам Бразилии собиратели каучука. Большими ножами насекают они деревья и подвешивают пониже ножевой раны специальные оловянные чашки, куда за ночь набегает малая толика млечного сока… Сок застывает, превращаясь в эластичную массу. Это и есть лучший в мире каучук, цена на который во время первой мировой войны доходила до трех и более долларов за килограмм. Впрочем, давно уже миновало время, когда мир мог удовлетворяться каучуком, собранным в столь скромном количестве. К началу XX века девяносто процентов мирового каучука добывалось на плантациях Явы, Малаккского полуострова и еще нескольких тропических островов и полуостровов, принадлежащих англичанам и голландцам. Японцы и американцы не менее англичан нуждались в этом стратегическом сырье, но им попросту негде было разводить плантации гевеи. Оставалось одно: вернуться на родину каучуконоса и заводить концессии в самой Бразилии.
