Из-за занавесок тахтаравана дорога кажется особенно однообразной. Иное дело, когда сидишь в седле. Как ни слепит солнце, глаз естествоиспытателя видит вокруг не одну только каменную пустыню. Он замечает в степи целое царство пырея, заросли луковичного и двурядного ячменя. Даже в июле кругом изобилие несъедобного травостоя. На холмах тут и там - дикая фисташка, а в горах - высоко ценимая кочевниками арча.
Пройден еще один горный барьер, и под ногами путешественников открывается гигантское зеленое озеро - Гератская долина. И жену посла, и троих исследователей равно восхищает вид города, где белые минареты, мечети и кладбища слились с полем, перемешались с садами. Среди этого торжества жизни плавно скользят отливающие бирюзой воды Герируда. На своих берегах река взрастила одну из древнейших и великолепнейших земледельческих культур человечества. Женщине, сидящей в тахтараване, оазис среди пустыни навеял изящные строки, похожие на архитектурные украшения в стиле барокко:
«Справа обрыв, на дне его цветущая долина реки Герируд. Она вся засеяна рожью, и тысячи мелких ручьев, направленных с гор, бегут прямо по хлебным полям. Ножка каждого колоса, стебель каждого цветка, примешавшего к хлебу свой пурпур или синеву, сосет прохладную струйку воды, опьянен едва слышимой, только для него поющей струной жизни. У нас спелый урожай сух, как золото, а здесь над рожью вечная свежесть горной воды, воздух садов, звон жаворонков пополам с плеском водопадов - вино и вода в стакане солнечного света».
Журналистка уловила игру прелестных красок и форм. Но и только. Она ничего не поняла из того, что обнажила перед ней природа. Та же картина для ученого предстала как подлинное откровение, как большое открытие. Никаких полей, засеянных рожъю, на берегах Герируда нет. На пологих склонах реки Вавилов и его спутники нашли пшеничные поля, но засоренные рожью. На виду города, который обещал путникам отдых и тень, Николай Иванович несколько раз останавливал караван и входил в рассеченные ручьями-арыками квадраты полей. Самые различные, порой неведомые науке формы обнаружились на гератских полях. И особенно богато была представлена рожь. Откуда такое разнообразие?
Вавилов обратился к владельцам посевов, и они, сердито пиная ржаные кустики, именовали их не иначе, как бранным словом «так-так». Точно так же в их языке обозначался и другой злостный сорняк - овсюг. То же самое подтвердили и торговцы в зерновом ряду гератского базара, где Вавилов наполнял образцами местного зерна свои бесчисленные мешочки: они называли рожь «гэндум-дар» или «чжоу-дар» - растение, терзающее пшеницу. Значит, рожь в здешних местах действительно сорняк!
Еще в 1916 году в Бухаре и Таджикистане Николай Иванович встречал засоренные рожью пшеничные посевы, но тогда он не придал своему наблюдению большого значения. Теперь этот агрономический «пустяк» обернулся крупным открытием.
В России, в Германии, в Скандинавии, где рожь занимает огромные площади как главный хлеб страны, она тем не менее удивительно бедна разновидностями. Точнее даже сказать, в Европе и Сибири сеют одну-единственную, так называемую вульгарную, обыкновенную рожь. Обилие форм, обнаруженных под Гератом, - верный признак, что родина ржи здесь, в, Афганистане, в стране, где ее презирают как сорняк. Тут рядом с формами, вполне культурными, Вавилов обнаружил неизвестную прежде рожь-дикарку, которая при созревании рассыпает, рассеивает свой колос. Находка саморассеивающейся ржи особенно обрадовала ученого. Дикарь был как раз тем звеном, которого до сих пор не хватало науке, чтобы постичь историю происхождения ржи. Теперь биография ее была для Вавилова ясна, и биография эта оказалась неразрывной с судьбой… мягкой пшеницы. Мягкая пшеница (тоже здешняя, афганская уроженка), расходясь по свету, повлекла за собой свою спутницу рожь. Нет пророка в своем отечестве: для Афганистана местная уроженка рожь - сорняк, но, двигаясь вместе с пшеницей на север, рожь постепенно приобретала уважение людей. Правда, саморассеивающиеся формы ее вскоре отстали от пшеницы, по более культурные разновидности, те, что умеют хранить зерно до обмолота, упорно двигались все дальше и дальше на север. В конце концов они вынудили земледельца сеять озимую пшенично-ржаную смесь на тот случай, если мороз не пощадит теплолюбивую пшеницу. Такая смесь - «суржа» - не раз спасала хлеборобов Северного Кавказа от голода и в конце концов заставила их смириться перед наглой настойчивостью южной пришелицы. А на какой-то еще более северной параллели, где пшеница, не выдержав холодов и дурных почв, окончательно отступила, рожь осталась в чистых посевах. Бывший сорняк, дикарь, одолев свою жертву, стал культурным растением.
Так на полях Герата одному наблюдателю открылся красивый пейзаж, а другому удалось подсмотреть секрет природы, открыть происхождение и историю ржи - кормшшцы миллионов. Будем, однако, справедливыми к женщине из тахтаравана. Она была не только «хануми сафир-саиб» - женой посла. Рано умершая Лариса Рейснер осталась в отечественной литературе автором страстных публицистических очерков о революции и гражданской войне. Живо интересовали ее в чужой стране и зрелища городской жизни, и красоты природы, и механизм общественных отношений. Николая Ивановича Вавилова тоже не обвинишь в недостатке любопытства. В его записных книжках описание сельскохозяйственных орудий соседствует со стихами афганских поэтов, рассказ о покрое местных нарядов - со сведениями из лингвистики и истории края. Но, как не раз уже бывало, писатель и ученый увидели одну и ту же страну разными глазами. В воспоминаниях Рейснер Герат так и остался прелестным миражем среди пустыни. Вавилов же провел в благословенной долине Герируда две недели и не побоялся в описании оазиса прибегнуть к весьма решительным выражениям.
Бело-зеленый город, который они увидели впервые с вершины дальнего холма, оказался мало похожим на подлинный Герат. Спустившись вниз, путешественники очутились на узких, немощеных улицах, где прохожему каждую минуту грозило окунуться в одну из открытых солнцу и мириадам мух сточных ям. На более просторных перекрестках ямы вырастали в заросшие водорослями прудики. Эти многократно воспетые восточными поэтами «зеленые озера Герата» источали такое зловоние, что непривычные европейцы, зажав носы, спешили поскорее покинуть улицу. «Красивый издали город… - записал Вавилов, - представляет чудовищную картину антисанитарии… как бы свидетельствуя о противоречии, существующем между «цивилизацией» и земледельческой культурой».
Противоречие было действительно разительным: на полях Герата, невзирая на тесноту, господствовали абсолютный порядок и чистота, а обилие плодов гератской земли изумило даже ученых-растениеводов. На маленьких, порой в два джериба (треть гектара), участках жители взращивали пшеницу, ячмень, просо, кукурузу, рядом росли конские бобы, кунжут, лен, опийный мак, хлопчатник, табак. В столь же тесных садах плодоносили абрикосы, яблони, груши, слива, инжир, гранат, персик. В окруженных земляными дувалами огородах богато удобренная земля родила огромные баклажаны, гигантские тыквы. Вместе с привычной для глаза редькой, огурцами и луком находилось место для излюбленных приправ восточной кухни - мяты, кориандра, тмина.
Гератские трофеи ботаника исчислялись сотнями образцов, по Вавилов считал, что добыто еще очень мало. Он разделил караван, с тем чтобы от Герата до Кабула пройти двумя разными дорогами и, кроме центрального Афганистана, обследовать также растительность северной части страны. Дмитрий Демьянович Букинич и агроном Лебедев двинулись от Герата напрямик по так называемой Хазарейской дороге, идущей вдоль хребтов Гиндукуша. Сам Николай Иванович предпочел тысяче-двухсоткилометровый обходный путь через Бактриану - легендарную «страну тысячи городов», лежащую по границе с современной Советской Туркменией и Узбекистаном.
Приключения? Их всегда достаточно у иностранца, путешествующего по мало цивилизованной стране, особенно же в государстве, где каждый крестьянин, направляясь в соседний кишлак, вооружается пикой, кинжалом, а то и древним кремневым ружьем. В рабате Камерд на высоте 2240 метров выпускнику Тимирязевской академии агроному Вавилову приходится взять на себя роль врача. Ранен губернатор провинции. Рана тяжелая, пуля застряла во внутренностях. Несколько сот человек с факелами стоят вокруг рабата, ожидая спасения «большого начальника». Отказаться нельзя: «каждый европеец в этой стране является синонимом врача». Да Вавилов и не собирается отказываться. Рана обмыта кипяченой водой, в ход пущен йод, дезинфицированные бинты. Хорошо наложенная повязка довершает дело. Получив облегчение, раненый уснул. «По-видимому, наш первый опыт врачевания оказался удачным, - не без юмора записал в дневнике Николай Иванович. - В дальнейшем почти в каждом рабате, может быть в связи с молвой о пашем искусстве, к нам обращалось большое количество всяких больных». Юмор? Да. Но слышится в этой записи и другое: чувство удовлетворения, может быть, даже маленькой гордости. Николай Вавилов никогда не забывает, что он - ученый, интеллигент, интеллектуал. Он помнит и гордится, когда случается показать, что интеллект, знание, культура чего-то стоят в этом мире.
