Сорокоглазое, сорокоухое существо с легким вздохом сожаления выпускает его из своих щупалец, чтобы через минуту снова хищно насторожиться.

- Мы не ослышались, сэр, вы сказали, что ваш препарат уже пригоден настолько, что его можно вводить людям?

Хавкин прикусил губу. Об этом пока не стоило распространяться. На следующем занятии, послезавтра, он мог бы уже с полным основанием ответить на этот вопрос. Пока доподлинно известно лишь, что кролики и крысы, получив дозу препарата, не заболевают чумой. Но человек… Любое лекарство становится достоянием медицины лишь после того, как его проверят на…

Посредине фразы Хавкин почувствовал, что язык плохо слушается его. Слова с трудом выходят изо рта. Он провел ладонью по щекам. С лицом что-то произошло: мышцы кажутся одеревеневшими. Он прислушался к собственному голосу. Речь несколько замедлилась, а слова звучат не совсем четко. Интересно, заметно ли это со стороны? Хорошо бы поглядеть в зеркало: у больных чумой лицевые мышцы расслабляются порой настолько, что лицо становится совсем бессмысленным. Не хватает только, чтобы это произошло на лекции. Он продолжал говорить о свойствах препарата, попросил служащего принести оставленный в директорском кабинете флакон и показал слушателям, как выглядит вакцина. Сообщил: в ближайшие дни будет предпринято испытание на людях. Наливал воду в стакан, отпивал ее небольшими глотками, продолжал рассказ о пастеровской идее бактериальных препаратов. А сам тревожно и радостно прислушивался, как чумный яд бродит по телу, медленно, но неотвратимо подчиняя его своей воле.

Звонок, конец лекции. Кажется, они ничего не заметили. Можно наконец помолчать и дать покой уставшему лицу. Совсем не просто сохранять безмятежно серьезное выражение, когда мышцы твоих губ и щек превращаются в чужую, почти неуправляемую маску. Хавкину хотелось как можно быстрее миновать людный вестибюль и добраться до лаборатории. Опыт вступал в решающую фазу. Не пройдет и часа, как начнется жар. В таком состоянии лучше быть дома. Надо вычертить температурную кривую, и главное - не упустить максимум. Очень важно узнать, какую наивысшую температуру может дать прививка. Но не успел он сделать и нескольких шагов, как услышал оклик.

Умоляюще сложив руки перед грудью, перед ним предстал Рой.

- Всего два слова, сэр.

Они выбрались из вестибюля на крыльцо. Летний день уже полыхал вовсю, но здесь, под сенью старых лип, недавно политые каменные плиты двора казались еще прохладными.

- Мистер Хавкин… - У Роя сквозь смуглоту щек проступил темный румянец. Он силился и никак не мог произнести что-то очень для себя важное. И вдруг выпалил: - Я хочу быть первым человеком!…

- Первым? Где?

- Пусть мне первому привьют вашу вакцину. Я верю вам, мистер Хавкин. Сколько бы они ни смеялись. Верю и ничего не боюсь…

Левая щека попыталась выйти из повиновения. Хавкин прикрыл ее ладонью. Пришлось повернуться к Рою боком. Улыбка еще получалась, хотя, кажется, выходила несколько кривой. Славный парень. Жаль разочаровывать его. Впрочем, у такого, как он, впереди еще будет немало случаев подставить себя под шприц.

Хавкин крепко зажмурился: в голове ослепительно запульсировала острая боль. Удар, удар, еще удар». Для полной картины чумного заражения теперь не хватало только высокой температуры.

- Вы нездоровы, учитель?

Он взял себя в руки. Все в порядке. Пусть доктор Рой на него не обижается. Дело в том, что один человек еще раньше заявил свое право на первенство. Вакцина уже испытывается. Но как только начнутся массовые прививки…

- Уже испытывается… - разочарованно протянул Рой. И вдруг какое-то озарение блеснуло в его огромных черных глазах. - Так это вы! - Восклицание звучало, как Архимедова «Эврика!». Доктор Кришнан Рой весь превратился в удивление и восторг. - Это же вы тот первый человек, мистер Хавкин!! Да? Как же я раньше не подумал! - Рой почти танцевал вокруг.

Ого! Интересно посмотреть, как вытянутся завтра лица почтенных докторов, когда они услышат, что учитель не только создал вакцину, но не побоялся проверить первое в мире подлинное средство против чумы на самом себе. Вот когда им придется прекратить болтовню о его самомнении.

Неожиданно Рой замолк и испуганно отступил на полшага назад. Весь вид его выразил раскаяние.

- Простите меня, учитель. Я, наверно, вторгаюсь, туда, куда не должен был бы даже заглядывать. Вы ведь никому не говорили о своем подвиге. А я…

Хавкин протянул юноше руку. По-европейски, ладонью вверх. В Бомбее это не принято, больше того, с точки зрения британского сахиба, такой жест унизителен для белого. Но их обоих, учителя и ученика, меньше всего занимали в тот момент правила хорошего колониального тона. Не каждый день обретаешь близкую душу. Крепкое рукопожатие - что может лучше выразить чувства единомышленников?

XI

Места уколов были болезненными, сильно воспаленными и опухшими; он чувствовал сильную боль в левой руке. Тем не менее он встал и присутствовал на очень важном заседании с участием главного директора врачебного ведомства Индии. Сам Хавкин так говорил об этом: «Я был в состоянии принять участие в заседании, и, пока у меня не исчезли окончательно все симптомы, едва ли кто-либо мог догадаться, что мне была сделана прививка».

Д. Мастере - английский врач у писатель.

Из книги «Победа над болезнями».

XII

На одной из площадей Бомбея находится мраморная статуя британской королевы Виктории. Года полтора тому назад неизвестные злоумышленники выпачкали эту статую каким-то смолистым составом. Когда вскоре затем появилась чума, в народе сложилось убеждение, что это бедствие послано разгневанной королевой, которой приписывают сверхъестественную силу. Когда же кое-где в госпиталях врачи стали производить вскрытие умерших от чумы, убеждение это дополнилось слухом, что для умилостивления разгневанной богини-императрицы нужны десять тысяч индусских печеней, для добывания которых и командированы из-за моря врачи.

Из отчета о командировке в Индию в 1897 году доцента Петербургской Военно-медицинской академии А. М. Левина.

XIII

Завтракали вдвоем. (Мэри из госпиталя приходит позже.) В час дня, минута в минуту, Сюрвайер засунул за воротник салфетку и пододвинул тарелку. Он был сегодня настроен благодушно, много говорил, много ел, хвалил своего повара и местную кухню. Прежде чем сели за стол, он потребовал, чтобы Хавкин измерил температуру. Термометр показал по Цельсию тридцать семь и семь.

- Ну, это пустяки, - бросил доктор и, посыпая сахаром овсянку, стал рассказывать про одного знакомого командира полка, который в северном болотистом районе Индии специальным приказом распорядился, чтобы у страдающих малярией солдат температуру в тридцать восемь градусов считали нормальной.

Хавкин ел молча. Пища вызывала отвращение, но говорить об этом не хотелось.

И вообще не хотелось обнаруживать недомогание. Вакцина только начинала действовать. Впереди предстояли значительно более серьезные испытания.

Он старался внимательно слушать, о чем говорил Сюрвайер, но ясная и громкая речь доктора время от времени переставала долетать до сознания, куда-то уходила, превращаясь в назойливое мушиное жужжание. Гастрономические отступления чередовались у Сюрвайера со всякого рода воспоминаниями о чуме. Сократ, например, ни разу не заразился чумой, хотя болезнь в его время несколько раз навещала Афины. («Попробуйте пальмовых побегов, это самая нежная зелень индийского стола. Если добавить масла и кислого фруктового сока - объедение. Ничего подобного не знает европейская кухня».) То же самое произошло с… С кем? Речь доктора стала глухой и неясной, будто он сунул голову под подушку. Потом голос начал медленно приближаться, и до Хавкина донеслось имя Монтеня. Философа шестнадцатого века чума выгнала, оказывается, из собственного замка. С родными и друзьями он долго странствовал по Франции в поисках незараженного места и в конце концов все-таки обманул старуху чуму.