Несколько раз больной обращался на родном языке к жене. Было видно, что он чем-то недоволен. Может быть, приходом врача? «Русские», - решил Клер, прислушиваясь к звукам незнакомой речи (он слышал эту речь у русских товарищей по факультету). Женщина не отвечала. Она стояла в углу, скрестив руки, с надеждой глядя на врача. Анри чувствовал на себе этот просительный и в то же время требовательный взгляд. Каким-то шестым чувством он уловил, что женщина поняла его затруднение. Да, оп не знает, чем болен ее муж, не знает.

И вдруг она заговорила. Быстро и решительно, на своем языке. Нет, она не бранилась, но чего-то требовала так же настойчиво и решительно, как недавно стучала в квартиру врача. Муж явно оборонялся. Клер оставил начатый было рецепт. Между супругами происходило какое-то объяснение. Внезапно посреди этой полемики больной заговорил по-французски:

- Извините, доктор, но моя супруга напрасно побеспокоила вас. Я не нуждаюсь в лечении, а легкий жар пройдет завтра же утром.

Странный человек! Температура приближается к тридцати девяти, а он не желает помощи. Может быть, он скрывает, что ранен? Преступление или политическая история? У русских из бедных кварталов нередко испорчены отношения со своим правительством, да и с французским тоже.

Рыдания за спиной заставили Клера обернуться. Закрыв лицо руками, женщина плакала, всем своим хрупким и худеньким телом сотрясаясь под пуховым платком. Чертовски жаль эту мужественную русскую! Она предприняла все, чтобы помочь мужу, и теперь видит бесплодность своих усилий. Какие-то жалкие утешения непроизвольно срываются с языка:

- Успокойтесь, мадам, я сделаю все, чтобы…

- Ничего вы не сделаете, доктор, ничего, пока я не сниму рубашки.

Кривясь от боли, русский начал сердито стаскивать сорочку. Только когда обнажились литые мускулистые плечи, Клер увидел наконец источник страдания своего пациента. На левом предплечье вздулась большая опухоль. Багровая и отечная, она, видимо, сильно досаждала больному.

- Выбрасываю белый флаг, доктор. Если бы не женские слезы… - русский ласково и насмешливо посмотрел на притихшую жену, - вы никогда не догадались бы, в чем дело. Не так-то часто ваши пациенты прививают себе холеру.

- Холеру?

- Точнее, холерную вакцину ослабленных микробов или как там их зовут. Я ведь не врач, а так - любитель. Просто мой друг предпринял проверку своей вакцины, и мне пришлось на один вечер изображать из себя подопытного кролика. Да не смотрите на меня так, дорогой эскулап. Это совершенно безопасно. Я четвертый по счету, кому вводят вакцину, и пока…

С минуту Анри совершенно ошарашенно смотрел на этого «любителя». Наконец дар речи вернулся к нему. В Париже создана вакцина против холеры! Открытие, которому нет цены, особенно сейчас, когда мир охвачен эпидемией! Кто же творец вакцины? Почему опыты держатся в секрете? Кто, наконец, эти смельчаки, что предоставили себя для рискованного эксперимента?

Анри не выкрикнул свои вопросы, хотя его буквально распирало желание это сделать. Надо взять себя в руки. Здесь он врач, и только врач. Правда, наука ничем или почти ничем не может противодействовать холере, но кое-что для больного сделать можно. Дать, например, жаропонижающее, не повредят и сердечные средства…

- Я ничего не буду принимать, доктор, - запальчиво отрезал русский. - Это опыт, и его надо провести честно. Моего друга-бактериолога как раз особенно интересует самочувствие человека после прививки.

- Но это жестоко!

- Ничуть. Первый эксперимент изобретатель, не задумываясь, произвел на себе. И вдобавок впрыснул себе дозу большую, чем каждому из нас троих. Он крепко верит в свое дело, доктор, а я верю ему. Ему надо знать, не вредит ли вакцина тем, кому ее вводят, и я ему помогу, даже если для этого придется отправиться к праотцам…

- Ваня…

Мягко ступая, женщина подошла к постели и взяла бессильно лежащую на одеяле крупную ладонь мужа.

- Ваня… - Это была уже не просьба, а сокрушенность матери, потерявшей надежду строгостью урезонить сына-шалуна.

Он ответил хитрой улыбкой победителя.

Анри почувствовал себя лишним. У этого русского отличная подруга. Должно быть, ей, бедняге, нелегко сносить упрямство, которое у него уступает разве что только бесстрашию.

- Послушайте, доктор… - Больной сел, откинувшись на высокие подушки. Алые пятна на его щеках заметно побледнели. Жар, видимо, спадал. - Послушайте, доктор. Жена говорит, что вы хороший человек. Когда уж она это успела заметить - бог весть. Но если вы и впрямь хороший, задержитесь еще на четверть часа, выпейте с нами чашку чая. В знак того, что вы не сердитесь на нас за ночной вызов.

Клер мысленно улыбнулся форме, в какой было сделано предложение. Он рад остаться, хотя, кажется, действительно никогда не пил чай в четыре часа утра.

Это был самый вкусный чай, какой Анри когда-либо приходилось вкушать. Может быть, дело в домашнем варенье, а может быть, его очаровала атмосфера простоты и сердечности, царившая в маленькой комнатке русских. Через десять минут Клер уже знал, что они приехали в Париж совсем недавно с юга России. Инженеру-агроному Вильбушевичу (он, оказывается, даже не русский, а поляк) пришлось бежать с родины после разгрома революционной партии. Многие его друзья оказались в тюрьме и ссылке, а супруги Вильбушевич по подложным паспортам вырвались за границу. Он сажал леса в степях Крыма и Украины. «Эх, если бы вы видели наши степи весной, мосье доктор…» Возможно, его опыт пригодится и во Франции, а пока земляки-эмигранты познакомили агронома с врачом из пастеровского института. Там один русский создает вакцину против холеры. Собственно, вакцина готова, надо лишь проверить на людях ее безвредность. Как не помочь землякам? Ведь в России эпидемия. Что ни день - тысяча, а то и более смертей. Там эта вакцина вот как нужна!…

Клер слушал зачарованно. Эти люди поражали. Изгнанные из родной страны, преследуемые властями, лишенные средств существования, они готовы рисковать жизнью, чтобы их родина получила новый лечебный препарат.

Вильбушевич, как о самом обычном деле, рассказывает о двух врачах и биологе - создателе вакцины, которые приняли первую прививку ослабленного холерного возбудителя. Они не знали, останется ли зараза столь же безопасной в теле человека, как прежде в теле кроликов и голубей. Ответ мог дать только опыт. И те трое предоставили себя для эксперимента. Никто не платил им за это денег, и не известно, было ли кому оплакать этих смельчаков в чужом многолюдном городе.

- А почему опыты ведутся в секрете?

- Чтобы не мешали, - последовал прямой ответ.

- Кто?

- Санитарная инспекция, полиция, журналисты - да мало ли народу, готового совать свой нос в чужие дела!

Анри почувствовал, как краска заливает его лицо. У русского весьма своеобразная манера выражаться. Журналисты… Да ведь это о нем. Нельзя обмануть доверие этих славных людей. Надо сказать им о себе правду.

Вильбушевич от души посмеялся, когда узнал, что перед ним корреспондент «Иллюстрасьон».

- Ну, теперь-то вы уж распишете о нас, господин журналист. Что-нибудь этакое трогательно-душещипательное. Хорошо еще, что не я - главное лицо в этой пьесе. Боюсь только, что главный герой не окажется таким же словоохотливым болтуном, как я.

Ах, какой чудесный это был чай! Анри возвращался в свою квартиру, когда над шпилями парижских крыш, расчерчивая крыльями посветлевшее небо, уже засновали хлопотливые ласточки. Больной дремал. Жар медленно и, видимо, окончательно покидал его уставшее от бессонницы тело. Жена неподвижно застыла у изголовья.

- Было очень плохо, Анри?

- Наоборот, малыш, отлично. В квартире выше этажом живет один из четырех самых мужественных в Париже людей! Он немного прихворнул, но это чепуха.

Луиз трудно чем-либо удивить. Если Анри говорит - значит, так оно и есть.

- А где же трое остальных?

- О, главного смельчака я увижу не позже, чем завтра. Как хорошо, Луиз, что русская дама проявила настойчивость. Она была права: именно мне следовало к ним зайти. Правда, там, наверху, нечего было делать врачу Клеру, зато очень уместным оказался Клер-журналист.