— Серый! Отходим!

— Нет, те прорвутся. — Серёжка дал очередь по пытавшимся броситься в атаку немцам, заставил их вновь залечь… — А-а-ж…

В ногу повыше колена будто вбили раскалённый гвоздь. Сильно сжал рукой больное место: рука стала мокрой… Нога перестала слушаться, руки стали ватные, в глазах поплыл туман, а бой… будто и не было боя: уши словно перестали слышать.

Сергей очнулся от боли, когда его подносили к самолету. Огромный как медведь, седой партизан, нес его на руках, как маленького ребенка…

«Нога забинтована… А это же Алексеев, тот который «немой», — узнал его Серега.

Рядом был Сашка, увидел, что друг пришел в сознание:

— Всё — нормалёк, Серенький. Мы продержались, смена почти сразу подоспела — вступила в бой, я тебя оттащили, а потом и подмога подоспела. Слышишь, стреляют? Но немцы напирают, аэродром пока держим, а вот тебя приказали в самолёт, на большую землю. Кость, сказали, цела, мясо — нарастет!

— Да меня только чуть зацепило, да я хоть сейчас…

— Ну, что вы возитесь! — пытался перекричать шум моторов пилот. — Быстрее давайте, быстрее!

— Товарищ летчик! Сережку еще возьмите! Еще одного! — закричал Сашка.

Летчик посмотрел на Сережку, немного подумал…

— Всё, последний! Больше не подниму! Не подниму я больше! И так перегруз!

— Сашка, прощай, я тебя никогда не забуду!

— Ты что? Мы встретимся! Хоть через 100 лет! Серый! На — мой галстук, я с ним никогда не расставался! — Сашка засунул Сережке за пазуху, слегка порванную и прожжённую в нескольких местах искрами костра, красную тряпицу.

— Как ж ты без галстука, знаменосец?

— Ничего, в комсомол скоро! Мы встретимся! — Сашка махнул рукой и выпрыгнул из самолета. Люк закрылся. Самолет улетел, а над лесом взвилась ракета, сигнал к отходу.

Командир экипажа был недоволен: вылетели, когда уже почти рассвело. Одно спасение — лес вокруг, нет фашистских зениток.

Самолёт, в котором летел Серёжка, был перегружен тяжело ранеными. Сергею стало не по себе от того, что, возможно, он занимает чьё-то место. А тут ещё стрелок — радист дал ему, как маленькому, кусок сахара.

— На, держи, не стесняйся. Сахар — он от потери крови помогает, кровь восстанавливает.

— Спасибо, но я хоть сейчас могу встать, — Серёжка сделал попытку подняться и заскрипел зубами от боли.

— Вот видишь… Ты уж лучше полежи.

— Петро! Не спи! — крикнул из рубки командир экипажа. — Летун справа!

Наш стрелок — радист быстро занял позицию в пулеметной башенке, пулемет начал стрелять… Вдруг пулемет словно захлебнулся, замолчал. Из-под колпака вывалился стрелок, его лицо было залито кровью. Пули стали дырявить корпус беззащитного самолёта с противным звуком вскрываемой консервной банки.

— Что стоишь?!! — Серёжку вывел из ступора окрик партизана, у которого не было ног. — К пулемету давай!

Серёжка, скрипя зубами, но быстро и ловко влез под стеклянный колпак пулеметной башенки: часть стекла была забрызгана кровью, ветер выбивал из глаз слезы. Сзади у транспортника "ЛИ" находился странный самолет, совсем не похожий на те, что обычно показывают в фильмах про войну. Да Сережке было плевать, что за самолет, он стрелял в наших, он будет стрелять в него! «ЛИ» резко пошел вниз: пилоты уже не заботились о особо тяжело раненых, они просто хотели, чтоб хоть кто-нибудь уцелел. Фашист, завалившись на крыло, продолжили преследование. Серёжка, как в компьютерной игре, поймал его в перекрестие кольцевого прицела…

* * *

— Товарищ майор! Ну давайте возьмем мальчишку к себе воспитанником!

— Кирилов, давай без давайте! Ты что? Кто нам разрешит? Я бы и сам рад, хороший мальчишка, но у нас не детский сад, а боевая часть. Здесь стреляют. И убивают…

Командир «ЛИ» капитан Кирилов облокотился на стол и обхватил голову руками:

— Там тоже стреляли… И убивали. «Дорнье» почти сразу привязался, сперва зашёл в лоб. Он явно нас ждал, не зря же он ночной истребитель… Ивана Стрельникова убили почти сразу…

— Хороший был штурман…

— Сперва отстреливались, и… вдруг тишина. Ну, думаю, кранты! Один шанс — хорошо, что линия фронта рядом, пытаюсь не думать о раненых партизанах, ведь если подпалят, то все сгорят, ухожу резко вниз. И тут вновь наш башенный пулемет заработал! «Дорнье» — как свечка! Сели. Что делать: хвалить Петро или отдавать под трибунал за то, что дал нас расстреливать? Сколько их там, в салоне, живых осталось? Вхожу, а из-под колпака пацан вылезает… Радисту половину головы снесло. Парень мне все и рассказал: «Я, — говорит. — Случайно подбил». А у самого, даже руки не трясутся — случайно завалил «Дорнье», при том, что сам он прыгал на одной ноге! Отличный парень! Может возьмем, а?

— Знаешь, Кирилов, к награде я его представлю, но это всё! Я сказал: всё! И закончим этот разговор!

Две папки.

Два ещё не обстрелянных молоденьких солдата — новобранца, чтоб скоротать время ночного дежурства, делились впечатлениями и страхами о жизни на фронте и о войне. Сначала они перемыли кости всем штабистам, а потом перешли на обсуждение дивизионных разведчиков:

— Петров, а ты знаешь, говорят, что разведчикам дают двойной паёк и ещё дополнительный паёк.

— Может быть, Сергеев, всё может быть. Но я бы и за хороший харч не согласился бы пролежать сутки в болоте! Одно дело в атаку идти, а другое дело ждать чего-то или кого-то. — Петров прикурил самокрутку, не забыв прикрыть огонек ладонью. — Я вот только не пойму ихнего командира, капитана Смирнова. Чего он у себя мальчишку держит?

— Говорят, что этот пацан воюет с 41-го года, с самого начала. Даже награды есть. А недавно ему орден дали за сбитый самолет…

— Ага, из рогатки кирпичом подбил!

— Да нет! Я тебе серьёзно говорю! Говорят, этот пацан с капитаном в госпитале вместе лежали, когда капитана в бок ранило. Говорят ещё, что этот малый и в разведку ходит наравне со всеми. Вот и сейчас готовятся к поиску. Уже и боеприпасы получили.

— Да трёп всё это про пацана! Этого в разведку? Не, он, небось, как адъютант: «Мальчик, принеси — то, принеси сё …».

Партизаны ждали опытнейших армейских разведчиков. Они должны были помочь добыть карту инженерных сооружений Турского укрепленного района, который занимал ключевые позиции на северном участке фронта и, при наступлении наших войск, мог доставить очень много хлопот, не говоря уже о возможных тысячах погибших и раненых при попытке штурма в лоб. Штаб партизанского движения приказал добыть карту, но карты и схемы достать не удавалось, несмотря на то, что в немецком штабе работал «свой человек». Вся надежда была на армейских разведчиков.

На поляне горели сигнальные костры. Самолет сделал два захода (сперва сбросили груз) и улетел. Из темноты вынырнул первый парашютист, и партизаны бросились встречать разведчиков.

— Э-э, народ, — удивился один из партизан, помогавший первому разведчику выпутаться из строп парашюта. — Это ж мальчишка!

— Щас остальные прибудут, — зубы у юного разведчика выдавали чечетку то ли от холода, то ли от адреналина.

Как только капитан Смирнов освободился от ремней, бросился к мальчишке:

— Серый, живой!? Что случилось? Почему сразу парашют не открыл, а?

— Товарищ капитан, а я-то что? Просто он не раскрылся.

Смирнов только рот раскрыл.

— Да… хорошо хоть хорошо! Смотри у меня — уши оторву за твои затяжные прыжки! Парашют у него не раскрылся! Ну, если что-нибудь случится…

— Тогда ушей не будет!

— Ты мне тут дурачком не прикидывайся, а то сам знаешь…

Документы хранились в сейфе из Крупповской стали. Операция прошла блестяще. Дед — уборщик, которому доверял сам главный инженер Турского укрепрайона полковник фон Крафт (Доверял конечно же убирать свой кабинет, да и то под охраной двух солдат) приболел: скрутил ревматизм. Дедушку подменил шустрый внучок. Фон Крафт разрешил эту замену, ведь кому-то надо убирать его кабинет, не брать же на эту работу кого-то неизвестного с улицы! А здесь, тем более, всего лишь мальчишка. Он вызывал меньше подозрений и на второй день главный инженер уже один, без охраны наблюдал за уборкой и, иногда, отвешивал мальчишке подзатыльник за, якобы, не стертую с подоконника соринку.