– Не скажу, и все тут.

Казалось, что младший хотел добавить что-то еще, однако несказанное прервал истошный крик, доносящийся до мальчишек со стороны общего коридора второго этажа.

Валериан не шелохнулся и лишь отвел взгляд.

– Это мама! – в противовес брату Герман не смог сдержать паники и тут же вскочил с места. Открыв один из ящиков под столешницей, юноша выудил оттуда кусок мешковины. С помощью него он разумно скрыл свое рабочее место, прежде чем покинуть комнату бегом.

Плутать по коридору в поисках источника звука долго не пришлось. На втором этаже дома Бодрияйров обжиты были лишь пять комнат: две родительских (потому как мать была обязана иметь собственные покои), детская, кабинет и библиотека. Слуги, как и полагается в подобных случаях, проживали в отдельной пристройке, которая с главным зданием была связана лишь коридором, ведущим прямиком в кухню.

Громкий, тревожащий все естество старшего сына звук исходил из спальни, которую Лина и Николас делили на двоих.

Женский голос больше не был похож на крик, но все еще истошно надрывался, являя собой то ли мученические мычания, то ли стоны. Одно было ясно точно: Ангелина была в беде.

Пересекая пространство прыжками на свои тонких и длинных, как у кузнечика ногах, Герман достиг двери, ведущей в нужную комнату. Но стоило ему взяться за округлую резную ручку, звук словно стал тише.

Спальня была заперта на ключ.

Нервно оглядываясь, юноша искал взглядом знакомый силуэт кого-либо из слуг. Вдруг именно сейчас была затеяна уборка в кабинете? Или, быть может, преподаватели сегодня задержались в библиотеке после занятий? Но, кроме того ужасного вопля, что продолжал доноситься до ушей парня, вокруг царила тишина. Время было послеобеденным, и все домашние были заняты приготовлением ужина.

Успеет ли он добежать до кухни?

Что если матери необходима помощь прямо сейчас?

Единственным способом узнать был метод, строго-настрого запрещенный для всех уважающих себя джентльменов и леди. О том, что так поступать нельзя, было написано во всех существующих предписаниях по этикету:

«Подслушивать и подглядывать – для ребенка абсолютно недопустимо и должно караться самой строгой мерой. Застав свое чадо за этим занятием, назначьте наказание по меньшей мере в тридцать розг».

Герман не знал точно, но был убежден, что правила, которыми руководствовались их учителя и в школе, и дома, выглядели именно таким образом. Разве что розог могло быть больше или меньше – в зависимости от настроения того, кто планировал их раздать.

Однако, если мать действительно нуждалась в срочной помощи, он был готов вытерпеть и сто ударов, только бы кошмар наяву прекратился.

Упав на колени, юноша приблизился к замочной скважине и заглянул туда, напряженно осматривая тот кусочек пространства, что был открыт его взору.

Но Ангелины нигде видно не было.

К огромному ужасу старшего сына, в спальне своих родителей он лицезрел то, что никак нельзя было рационально объяснить.

Прямо перед супружеской кроватью черное липкое существо, что однажды оказывалось в кабинете отца на его месте, сминало под собой схожего монстра, чуть меньшего размера. Их взаимодействие воспринималось глазами, но не могло уложиться внутри головы.

Герман отчетливо видел, как один пожирал другого, еще живого – целиком.

– Мама! – пытаясь избавиться от очередной жуткой картинки, юноша усиленно моргал, тер глаза и продолжал кричать. – Мама, где вы?! Откройте же дверь!

Черная масса, которую образовывали невиданные скользкие тела, все больше обретала единение. Крики старшего сына Бодрийяров тонули в отвратительной сцене, что он лицезрел. Они не могли до него дотянуться – ведь дверь была крепкой преградой, но то, что он видел, задевало его нутро своей неясностью, навсегда оставляя внутри едва заметный темный прогал.

– Ну, будет кричать.

Валериан, покинувший детскую, не выглядел ни испуганным, ни взволнованным. Он смотрел на парня в упор, так, словно надрывные стоны до него и вовсе не доносились.

– Вэл, там мама! – потерянно проговорил юноша, чувствуя, как в уголках глаз начинает жечь. – И я не могу ей помочь!

– Нет там никого, – теперь младший смотрел на Германа будто бы с сожалением. – Идем, займешься своей пташкой. Мне страсть как интересно!

Мальчишка подошел ближе и обнял угловатые плечи брата, наваливаясь на них всем своим небольшим весом. Старший вновь был «заморожен» и словно отказывался слышать то, что ему говорят. Его рука оставалась неподвижно лежать на дверной ручке, а лицо застыло неподалеку от замочной скважины.

– Пойдем, кому говорю! – приложив усилия, младший Бодрийяр все же смог оторвать напуганного родственника от пола. – Придумаешь тоже…

– Я правильно понимаю, что это было…

– Насилие, – тем же спокойным тоном, что и полчаса назад, на аллее, продолжил за меня Джереми. – Он видел насилие отца над матерью.

Я тряхнул головой и закрыл лицо руками. Каждая из баек Оуэна содержала в конце неизменно оглушительный плот-твист[11], после которого мне требовалась многочасовая «реабилитация».

Шутку о том, что «дед» устраивает мне сеансы просмотра концовок из работ Хичкока, пришлось попридержать. Все же я обещал себе быть милосерднее. Да и сегодняшняя тема так называемых воспоминаний к шуткам совершенно не располагала.

– Не могу раскусить Валериана… – наконец решился задать вопрос я. – Там действительно никого не было, или это – газлайтинг?

– Газ… чего? – мужчина сморщился так, словно я использовал в публичном выступлении особенно едкое ругательство.

– Боже, опять забыл, что ты старый! – я натянуто посмеялся, пытаясь хоть немного разрядить атмосферу, которая теперь, казалось бы, была напряжена до предела. Еще чуть-чуть, и со стен лаунж-зоны, в которой мы торжественно восседали без повода для праздника, посыпятся искры. – Газлайтинг – это когда тебя упорно убеждают в том, что чего-то нет, хотя оно на самом деле, естественно, существует. Ну, знаешь… Могут ссылаться на то, что ты болен, например.

– А. Константин, – с усмешкой констатировал Оуэн.

– Типа… того. – Несмотря на то, что я еще никогда об этом не думал, было вполне вероятно, что Джереми провел верную связь.

– Теперь понял, Боузи, – мой собеседник развел руками. – Конечно, было. Иначе бы у меня не было ответа на твой вопрос о том «что» это было.

– Справедливо, – я нервно сглотнул, чувствуя, как подтверждение моих мыслей впивается в сознание неприятной хваткой. – Но как ты узнал?

Мужчина вновь усмехнулся:

– Однажды Валериан ему скажет сам.

Несмотря на то, что путь от работы до дома, где мы еще менее полу года назад жили вместе с Ней, был мне хорошо знаком, мое хилое тельце отчаянно потряхивало от стресса. Выученная наизусть череда улиц виделась мне будто в новинку. Я не узнавал магазины, супермаркеты, торговые центры и станции метро. Все дело было в том, что теперь я, по безумному для самого себя стечению обстоятельств, смотрел на них новым взглядом.

Возможно, не меньшую роль в моих ощущениях играл крайне неожиданный водитель. По правую сторону от меня сидел небезопасный для меня, во всех смыслах, Джим, не противоречивый, но крайне заинтересованный во всем, что было со мной связано, доктор Константин, и загадочный и все еще пугающе раздражающий меня Джереми Оуэн. Просить его об услуге я решился сам. И выбор этот был не случаен. Он не имел никакого отношения к моей личной жизни, а потому не стал бы задавать вопросов, что бы ни случилось во время встречи с бывшей подругой. На данном этапе, мы оба относились к ней скептически. Мистер О – с благодарностью, приправленной сомнением из-за того, что названная сестра так быстро рассказала обо мне все, что знала, стоило ему начать платить, и я – с горечью, сопровождаемой разочарованием от того, что мой единственный близкий человек утратил огромный процент доверия, который формировался между нами с самого раннего детства.