– Воу! – рассмеялся было мужчина и тут же вновь зашипел от боли. – Побереги когти для дела. Куда едем, боец?
– Домой, – слегка стушевавшись, ответил я и озвучил адрес общежития для навигатора.
Намеренно остановив чересчур заинтересованного в состоянии своего пассажира кучера, Герман дождался, пока тот откроет дверцы кэба, и вложил ему в руку кожаный мешочек с мелочью.
– Проводить вас, сэр? – сетовал невероятно шустрый для своего роста и веса, усатый мужичок. – Кабы не случилось чего по пути…
– Нет. – Юноша стыдливо прикрывал свежие раны на лице рукой. – Дома ждут.
– Ну… право ваше, – погладив изрядно утомленную поездкой бурую кобылу, кучер ловко взобрался обратно на козлы и направился в город.
Дом Бодрийяров был узнаваем в округе, пожалуй, даже пуще, чем нынешний глава прославленной фармацевтической династии. Каждый четверг в роскошной гостиной проводились приемы, по утрам рабочих дней травницы собирались на кухне перед прогулкой, а в выходные – в небольшом саду, Николас проводил закрытые игры в крокет для своих друзей. Словом, на неделе проселочную дорогу заполняли кэбы приезжих гостей, и каждый из них наблюдал эклектичновычурную постройку издалека, несомненно запоминая настолько богатый антураж надолго.
Слухи распространялись быстро, а потому настолько плачевный вид отпрыска семьи с хорошей репутацией мгновенно бы стал сенсацией текущего месяца. Опасаясь дурной молвы, Герман предпочел добрести до дома последние пару миль самостоятельно, преодолевая боль и стыд за все произошедшее часами ранее.
Особняк находился в долине, спуск которой был любезно организован еще самим Джеком Бодрийяром. Деревянные выступы были учтиво вбиты по периметру спуска с возвышенности, на которой и располагалась единственная дорога в город. Несмотря на отдаленное расположение, эта территория пригорода никаким благоприятным климатом не славилась, сколь бы ни твердил об этом отец семьи. Редкие лучи солнца всегда миновали территорию дома, поскольку это часть долины более походила на неглубокую ямку, всегда остававшуюся в тени. Стены из красного кирпича всегда были во власти холода, и иной раз, для того чтобы избежать простуды, в постели приходилось находиться весь день. Камины затапливались лишь по приходу гостей да Николаса, который большую часть своего времени все же проводил в «Фармации Б.» и был глубоко убежден в том, что свежий воздух (даже если он, на самом деле, представляет собой поток северного ветра) – все еще так же полезен, как утверждал доктор Арнотт, чья теория[12] давно подвергалась сомнением.
– Подожди, – я прервал Джереми, пользуясь тем, что через пару мгновений мы все равно угодим в пробку. – Красный кирпич?
– Был писком викторианского стиля в конце девятнадцатого века. – Оуэн пожал плечами, поворачиваясь ко мне. Рядом с его переносицей расцветали два багровых пятна от удара доктора Константина. – Что такое?
– Ничего… – стушевался я, с тревогой вспоминая о том, как сильно меня привлекала практически нулевая отделка стен на производстве. Неужели на эти пыльные строительные брикеты я тоже пялился не случайно? – А Реймонд, он родился там?
Мужчина крякнул от сдавленного смешка:
– Где же еще ему рождаться? До этого еще дойдем…
Юноша брел знакомым путем, наступая на потухшие ростки чернобыльника, которому дорожная пыль была нипочем. Он думал о том, что должен сказать домашним по прибытии, и совершенно не подозревал, что тем придется по вкусу. В конце концов, правда могла травмировать и маму, и Мари до глубины души, а ложь стала бы звучать слишком ненатурально, учитывая обстоятельства, в которых даже слуги знали о том, что теперь сыновья проводили все свое свободное время именно в фармации.
Больше всего смущала планировка дома, которая не предполагала другого входа внутрь, кроме как прямиком через гостиную. Такое решение было принято Бодрийярами при постройке отнюдь не случайно и должно было поражать посетителей с порога и до самой глубины души. Все самые дорогие предметы интерьера были собраны именно там и заполняли пространство как полевые цветы, сливаясь с георгианскими обоями и узорчатой плиткой. Кроме того, в самой просторной комнате дома всегда дежурили слуги с широкими улыбками наперевес, а потому – как только бы Герман пересек порог, о его «боевом» раскрасе стало бы известно каждой живой душе на территории особняка.
Опасаясь громкой встречи, старший сын переступал по лестнице вниз так медленно, как мог. Взор его был направлен в сторону пруда, скорее напоминающего своим размером большую лужу, засаженную…
– Ростками тростника и осоки, – хмуро продолжил я.
Джереми широко улыбнулся:
– Мой мальчик, вроде не сказку пишем. Ты мне так помогаешь?
– Нет, – тихо отозвался я. – Я помню.
Оуэн сдвинул брови и принялся жевать губы, рассматривая рядок машин, вставших перед нами, но ничего не сказал.
– Правда, помню, – не получив обратной связи, упорно продолжал я. – В один из вечеров, когда родители принимали гостей, Реймонд кидал там камешки и ждал Германа. Он…
– Пробирался к племяннику через кусты, – с горькой усмешкой подтвердил мой спутник. – Да, это случалось не единожды.
Наследник оказался на территории садика, через который пролегала тропинка к широкой террасе с колоннами, пристроенной к основному жилому массиву. Летние обеды по обычаю проходили именно здесь, но в любое другое время года погода такой роскоши не позволяла. Это место, бывающее публичным и шумным, в другие сезоны являло собой олицетворение фобии, привычной множеству современников семьи Бодрийяров. «Боязнь пустого пространства» объясняла собой захламленность даже самых просторных комнат. В случае Николаса такое явление подкреплялось отчаянным стремлением представить на суд гостей все семейные реликвии, собранные в одном месте.
Однако артефакты были у каждого свои. И если для отца особую ценность имели картины (как подлинники, так и достаточно дорогие подделки), доставшаяся от Джека мебель, сколоченная еще по моде начала столетия, и кухонная утварь, как принимаемая в подарок, так и купленная собственноручно по тем или иным поводам, то для Германа высший интерес представляли уже упомянутые вещицы из кабинета, являющие собой различные стекляшки, колбы и инструменты по работе с мелким сырьем. Последние пригождались для обработки чучел, даже если использовались вовсе не по назначению.
Любовь юноши к «замораживанию смерти» распространялась не только на зверей, но и на растения. Когда обстановка и время располагали к коротким прогулкам к саду, юноша бродил меж симметрично засаженных клумб и собирал цветы для гербариев. Для таких целей под пологом своей кровати, он выделил специальное место и связывал, а после развешивал их, переворачивая букетики головками вниз. Такие украшения старший сын Николаса любил использовать как вкладыши к праздничным письмам и открыткам для Ангелины и Мари.
Благодаря увлечению матери он знал все виды растений, растущих в саду, и мог подобрать неплохой состав, например для грудного сбора. Но отец, как и в случае с таксидермией, не любил, когда старший слонялся среди травы без особого толка, а потому времени, которое можно было провести наедине с собой и природой, у парня практически не было.
Достигнув конца тропинки, Герман подошел к боковой стороне особняка, принявшись украдкой заглядывать в огромного размера окна в мелкую расстекловку. Сквозь рамы виднелось убранство гостиной, в которой, к огромному облегчению юноши, сейчас никого не было. Должно быть, приближалось время чаепития, и слуги, не ждавшие никого из хозяев так рано, вовсю занимались на кухне. Шанс столкнуться лишь с полуслепым лакеем Смитом на входе и не обнаружить себя никому из самых нервных, был очень велик.
