– Кого в алтарь поставишь, Николай Петрович? – спросил Отец Георгий.

– Наталию Петровну, старосту нашу, – показывая на бабушку, ответил Николай Петрович.

– С Натальей Петровной мы давно знакомы. С того самого дня, как заболела раком племяшка ее любимая. Хорошая девочка была, светлая. Ушла малышкой, зато сколько родственников к вере привела. Господь попустил такое чудо. Через горе к вере. Ну хорошо. Еще кого в алтарь можно?

– Еще девочек наших, которые незамужние. Маются, женихов нормальных нет. Блюдут себя, как положено. Вот и коротают молодость в одиночестве. Еще Олега можно, – он кивнул в сторону инвалида, – до первого приступа. Как упадет, потом несколько дней отлеживается. Остальные – в Благовещенский. Там работы много.

Отец Георгий пододвинулся вплотную к Николаю Петровичу. Заговорщицким тоном произнес:

– Просьба у меня к тебе, Николай Петрович! Приехала к нам из Санкт-Петербурга внучка моего давнишнего товарища. Она журналистка, пишет статью о Чайковском. Возьми ее в оборот. Покажи ей что к чему, расскажи про иконопись. Пусть женщины твои с ней малость побеседуют – ей бы поближе к Богу быть. Молюсь я за нее, а она живет невенчанным браком. Да даже не браком, а так – сожительствует с кем-то. И не уходит от него, и замуж не идет – не то, говорит, не по-настоящему. Может, твои ее уму-разуму научат? Она сейчас подойдет, я позвал ее.

Николай Петрович закивал головой, улыбаясь в усы на нехитрую просьбу отца Георгия:

– Конечно научат, у нас девушки внимательные, ласковые, но строгие. Наталья Петровна, поучим молодежь уму-разуму? Сейчас подойдет гостья из Санкт-Петербурга, журналистка. Пишет статью о Петре Чайковском. Прошу не обижать. Все рассказывать, показывать. Возьмем девушку под свое крыло?

Иконописцы оживились. Гости нечасто бывали в их артели. Общались в основном узким кругом. Не со всеми могли дружить: водку не пили, старались не грешить, не сплетничать, начальство не осуждать, – а какому такой собеседник по нраву?

Володя пропел басом:

– Красивая?

Николай Петрович зыркнул черными глазами на парня:

– Угомонись! Мало тебе своих девчонок? Выбирай – не хочу. Когда ж ты, Володька, остепенишься уже? Жениться тебе пора.

– Пора! – легко согласился звонарь. – Да вот не берет никто.

Все рассмеялись. В это время дверь в зал распахнулась и вошла девушка. Остановилась посреди зала и громким голосом представилась:

– Здравствуйте! Я Елена, журналистка.

На фоне низкой арки трапезной, выкрашенной дешевой масляной краской, девушка казалась заморской птицей, занесенной неведомыми путями в этот далекий от цивилизации угол. Она стояла, залитая солнечным светом, который падал из единственного узкого окошка зала, в дорогом брючном костюме серо-голубого приглушенного цвета. На вид ей было лет двадцать пять, не больше. Ее белокурые волосы модного в этом сезоне холодного оттенка мягко струились вниз из-под серой, под стать ее глазам, косынки. Широкий пиджак, белая блузка на высокой груди и прямого кроя брюки, из-под которых торчали острые носы туфелек, не скрывали, а наоборот, оплетали ее формы. При всем своем нежном очаровании в чертах лица девушки чувствовалась решимость, даже жесткость. Тонкий нервный рот, прищуренные глаза, смотрящие прямо, не могли обмануть – девушка была с характером. Если приглядеться, спустя время становилось понятно, почему ее взгляд обладал такой пронизывающей силой – красавица редко моргала. Когда-то она прочитала, что актеры Майкл Кейн и Энтони Хопкинс, чтобы стать убедительными, старались не моргать, и с тех пор так часто пользовалась этим приемом в мужском коллективе своей редакции, что привыкла и перенесла эту привычку в повседневную жизнь. Теперь она могла одним взглядом перевести внимание аудитории на себя.

Володя замер и даже чуточку приоткрыл рот. Путешественница сразу заметила это, улыбнувшись кончиками губ.

Повисла пауза.

Елена постояла, потом быстро пересекла помещение, подошла к Николаю Петровичу, выделив его из всех, подала ему руку для приветствия.

Николай Петрович привстал, чтобы выйти из-за стола.

– Какая шустрая, – он не спеша вытер руки полотенцем, которое ему протянули, и подставил широкую короткопалую ладонь со скрюченными от артрита пальцами. Елена все это время стояла, вытянув руку, спокойно ждала. Обменялись рукопожатием. Мужчина даже разволновался, не часто ему доводилось общаться с уверенными в себе женщинами, да еще из культурной столицы. Представился:

– Николай Петрович я. Присаживайтесь. Володя, освободи место гостье. Наталья Петровна, распорядитесь, чтобы еще одну тарелку поставили.

– Ну вот и познакомились, – радостно потер ладошки отец Георгий. Чувствовалось, что он тоже смущается столичной фифы: – Я вас оставляю, побежал – дела у меня…

Володя уже пришел в себя, пересел и поставил рядом с собой тарелку с едой, которую быстро сервировали для журналистки. Новенькая разместилась сбоку, но трапезничать со всеми отказалась:

– Спасибо, я не голодная. Но чаю с удовольствием выпью.

Ей налили отвар иван-чая, собранного вручную ранним летом, который для здоровья и тонуса пьют в этих краях. Поставили рядом варенье из калины, мед в чашке и подвинули пиалу с сиропом из сосновых шишек.

Елена не притронулась – ждала вопросов.

– Ну рассказывай, зачем к нам пожаловала, – пошел в наступление Николай Петрович, не зная, как начать разговор.

Девушка выдержала паузу. Она в который раз ругала себя, что согласилась на это задание редакции. Все оказалось не так, как она себе представляла. Елена уезжала из Санкт-Петербурга в ожидании легкого приключения. Хотела заселиться в гостиницу, быстро сбегать в музей, посетить памятные места и обратно. Однако дед-священник при Храме Богоявления в Санкт-Петербурге, которого она, несмотря на разногласия по вопросам веры, горячо любила и уважала, настоял, чтобы его любимая внучка остановилась у хорошего знакомого семьи – отца Георгия.

«Чтобы погрузиться в атмосферу того времени, о котором собралась писать. Поработаешь в Храме, где крестили Петра Чайковского», – сказал дед. Елена сопротивлялась. Но дед выдвинул аргумент, против которого слов не нашлось: «Ты же хотела настоящей журналистики! Проведи расследование, найди те факты о жизни Чайковского, которых никто не знает. Даже на простом материале можно сделать статью-бомбу. А для этого тебе надо понять народ, среди которого он жил. Тебе надо пожить там, повариться в том же котле, почувствовать касание ангела музыки».

Дед говорил высокопарно, но правильно. А еще он молился за свою внучку о вразумлении.

Елена вздохнула. Она была чужеродна всем этим странным людям, которые смотрели на нее с добротой и лаской, немного побаиваясь. Длинные юбки, платки на головах, прятавшие волосы женщин, их скромная одежда, убогое жилище без ванной комнаты, куда ее поселили – все казалось ей нелепым. Зачем она здесь?

– Зачем? – переспросила она, будто сама ожидала услышать ответ на этот вопрос.

И предложила рабочую версию:

– Пишу статью о композиторе Петре Ильиче. Ну вы знаете. Собираю материал о детских его годах. Вот. А еще хочу понять людей, которые здесь живут. У меня вообще впечатление сложилось, что с девятнадцатого века здесь как будто ничего и не изменилось: деревянные дома с наличниками, колокольня. Все, как и было. Моя задача – наблюдать, собирать материал, слушать. Тревожить вас не хочу. Постараюсь быть незаметной. То, что в чужой монастырь со своим уставом не ходят, знаю. Так что распоряжайтесь мной, как… если бы я была в вашей артели. Что смогу – сделаю.

Выдохнула.

Николай Петрович удовлетворенно крякнул. Такой порядок его вполне устраивал.

Всем разлили чай по стаканам. Стали пить, прикусывая хлеб, намазывая на него варенье.

«Как в детстве у дедушки», – подумала Елена – и тут же капнула желтым сосновым сиропом себе на пиджак. Женщины предложили ей запасную верхнюю кофту, принесли из церковной лавочки юбку на завязках, которой Елена прикрыла брюки, обмотав их сверху. Наталья Петровна тут же застирала пятно детским мылом, чтобы следа не осталось.