Он плакал о всех, не понимающих красоту мира, потерявшихся в обидах, ссорах, вранье, о тех, кто не родился, о тех, кто умер, и о тех, кто только думает, что живет.

«Что это?» – спросил маленький Мизан маму.

«Это ачарпыне – флейта, голос нашего народа», – ответила мать.

С того первого момента, когда Мизан услышал ачарпыне, она стала его самой большой любовью. Мизан учился играть на флейте с такой страстью, с какой у седовласого, влюбленного в музыку преподавателя не учился никто. Они на пару, ученик и учитель, пропадали в школе, разбирая этюды, ставя дыхание и пальцы. Но, когда Мизан закончил музыкальную школу, стало не до музыки. Настали тяжелые времена. Пожилые родители растерялись при новом строе, потеряли старую, ставшую не нужной работу, а на новую устроиться не смогли. Мизану приходилось работать с утра и до позднего вечера, чтобы прокормить себя, сестер и отца с матерью. Учитель умолял продолжать обучение, ехать в Москву, поступать в консерваторию, участвовать в конкурсах. Но Мизан понимал: кроме него, некому кормить семью. Он быстро заработал первый капитал на ночных вылазках на товарняки с нефтью, открыл свой кооператив, поднялся. Построил дом, женился, завел хозяйство. А потом началась война, вмиг разрушившая все, что у него было. Его даже не призывали в армию, не просили определиться с позицией и сделать выбор, на чьей он стороне. Выбор сделала бомба, упавшая в его дом днем, когда Мизана не было дома…

Еще за столом сидел интеллигентного вида мужчина в потертом драповом пальто и круглых очках с единственной дужкой, из-за чего казалось, что на его тонком крючкообразном носу приклеено пенсне. Рваная щетина покрывала впалые вытянутые щеки. Его глаза выглядели маленькими и растерянными за миопийными стеклами. Но взгляд был сосредоточен, словно человек без конца решал про себя трудную математическую задачу. Имени своего интеллигент не знал: потерял память, документов не имел. Представлялся по вымышленной фамилии: Коровьев. Судя по его манере витиевато выражаться, был он когда-то преподавателем или чиновником, хотя мог оказаться любящим книги и чтение менеджером среднего звена. Рядом с Коровьевым сосредоточенно хлебал суп высокий, спортивного телосложения, молодой парень.

– Володя, второе едят вилкой,– заметил ему Коровьев, когда крепыш с ложкой в руке потянулся к тарелке с кашей.

«Спортсмен», однако, на замечание не отреагировал, зачерпнул побольше каши и отправил в рот. Ел он быстро, но аккуратно. Время от времени опускал руку, чтобы проверить, на месте ли что-то очень ценное для него, что лежало в левом кармане брюк. Съев все, корочкой хлеба «огладил» тарелку. Положил ложку. Согревшись, снял наконец убогую мохнатую шапку из слипшегося искусственного меха. Шевелюра его переливалась рыжиной. Возможно, настоящий цвет его волос был ярким, как пламя. А может быть, обычным, русым. Чтобы это выяснить, мужчину надо было отмыть. А в помывочную можно было попасть бесплатно только раз в месяц – когда городская баня устраивала благотворительный день, оплачиваемый одним частным фондом.

После супа торопиться было некуда: голодный спазм прошел. Сейчас важно было остаться до самого конца, набраться тепла, чтобы надолго хватило, дождаться, когда отпустит внутренний холод, который, казалось, сковал само сердце. На улице – минус двадцать. А здесь – благодать. Идти ему некуда. С работы звонаря, где давали угол, уволили. А в сторожку охранника на лесозаводе он попадет только завтра, в свою смену. Еще сутки кантоваться в укрытии под теплотрассой вместе с такими же, как он, бедолагами.

Мужчина прикрыл глаза, от тепла и еды потянуло в сон. Вязкое облако беспорядочных мыслей заволокло мозг. Сноп света, прыгнувший на темнеющую обочину, черный силуэт, глухой удар, тело, проскользившее по капоту, чей-то ботинок, разбивший лобовое стекло – прямо около лица. Белые костяшки рук, вцепившиеся в руль…И острая боль… кровь, везде кровь…

По телевизору шла какая-то передача. На мутной линзе появилась симпатичная девушка лет двадцати пяти-тридцати (кто сейчас может с точностью определить возраст дам?). Ухоженная леди в костюме такого ярко-синего цвета, что его можно было различить даже на пошарпанном аппарате. Зазвенел женский голос. Заснувший было Володя вдруг резко дернулся во сне, вскинул голову и замер, уставившись в красный угол. Он внимательно вслушивался в голос, который, как назло, все время перебивала шумная повариха, подгоняющая обедающих. Не отводя взгляд от экрана, Володя встал с места и подошел к телевизору почти вплотную.

Популярный журналист с короткой запоминающейся фамилией брал у девушки интервью. После приветствий и шуток разного калибра он перешел к теме передачи:

– Позвольте представить нашей аудитории Елену Шмуляк – популярную писательницу, автора романа-детектива «Большая Вода», в котором персонажами выступают люди, окружавшие известного русского композитора Петра Ильича Чайковского в самый важный и ответственный период формирования таланта – в детстве. Елена – молодой автор. В прямом и переносном смысле, так сказать, – ведущий радостно засмеялся над своей незамысловатой шуткой. – Несмотря на свой возраст и отсутствие писательского опыта она поставила для себя грандиозную задачу: написать увлекательный роман о природе гениальности. Ее произведение стало сенсацией. Тираж книги бьет все рекорды. Роман «Большая Вода» отмечен многочисленными премиями, по нему снимается сериал. Кто бы мог подумать – какой старт писательской карьеры!

Ведущий развернулся к писательнице:

– Наверное, вас часто просят рассказать о том, как и когда родилась у вас идея романа?

– Здравствуйте! – лицо девушки осветилось мягкой улыбкой, озарив пространство вокруг себя. Ее приятный обволакивающий голос проник в комнату, где кормили обездоленных. Стало еще теплее и светлее.

– Да, это популярный вопрос. Идея романа пришла ко мне неожиданно. Это случилось во время моей командировки в провинциальный, затерянный в недрах России городок Воткинск.

Бомж еще подался вперед. Весь превратился в слух.

– Пару лет тому назад я оказалась в составе бригады художников, расписывающих Благовещенский Храм в Удмуртии – тот, в котором крестили композитора Чайковского. Мы обнаружили старые, истертые росписи на разрушенных стенах, которые в советские времена почти все были утрачены. Я много узнала тогда о глубинке Удмуртии, о местных традициях и познакомилась с удивительными людьми, которые силой своей веры могут сами творить чудеса, возвращая к жизни картины, иконы. А ведь на это тратятся годы! Я как раз писала заказную статью о семье Чайковского для журнала, в котором работала. Информации, которую я насобирала в экспедиции, оказалось так много, что ее хватило на целый роман. Мне почти не пришлось ничего делать – просто перенести на бумагу то, что я видела, о чем слышала.

– Не скромничайте. Ваш роман получил множество положительных рецензий. Этого бы не случилось без явного таланта.

– Или явного везения, – возразила девушка. – Мой роман попал в обойму случайно.

– Как говорят критики, вы смогли вскрыть истинные причины гениальности. Причем не только Чайковского, но и любого талантливого человека. Некоторые психологи и даже психиатры, такие как, – журналист перечислил несколько громких фамилий, – соглашаются, что выводы, которые вы сделали в своем романе, приближены к правде. И даже говорят об открытии родовых условий появления одаренности, что позволяет предположить, что не за горами то время, когда в клетку обычной человеческой ДНК можно будет внести точечное изменение, чтобы вырастить гения.

– Когда я писала роман, я об этом не думала. Мой роман не о Чайковском. Но в нем я постаралась передать атмосферу того времени и места, описать те события, которые могли происходить с людьми, окружающими маленького гения. Важен личный опыт человека: сказки, которые рассказывала ему на ночь няня; песни, которые слышались за окнами; его собственные детские страхи и потрясения. Все оказало влияние на формирование маленького человека. А еще, говорят, некоторые психические заболевания тесно связаны с гениальностью. Чайковский, как и его дед, страдающий эпилепсией, частенько погружался в «сумеречное состояние», предшествующее припадку. Так случилось, что на родине Петра Ильича мне довелось повстречаться с людьми невероятно талантливыми, но при этом носителями того же заболевания, что и у самого композитора.