– Вы шутите?

– Какие уж тут шутки, – отмахивается Серафима Трофимовна, вскакивает со стула и идет вон из комнаты. – Чай пить будешь? – бросает мне.

– Угу, – киваю я и спускаю с постели ноги. Осознаю, что я не ела с завтрака весь день и желудок напоминает мне об этом. – А как я здесь оказалась?

– Так принесли тебя, не у Акулины Моревны же оставлять, – качает головой Серафима Трофимовна, – Кики, конечно, баба добрая, но даже и я на ночь у неё не осталась бы.

Почему-то от её слов мне становится как-то нехорошо, а я и так напугана до ужаса всем происходящим. И ещё больше хочется покинуть это странное место и вернуться поскорее домой. Рассказать родителям Олеси и Игоря, и пусть они сами разбираются и ищут своих детей, а я лишь хочу попасть домой, завернуться в пушистый плед и с чашкой какао засесть за любимую книжку и забыть обо всем этом.

Серафима Трофимовна исчезает за печкой, ставит чайник, а я тянусь за своими джинсами и только сейчас замечаю, что мой палец обмотан бинтом.

– Не трогай его, – говорит Серафима Трофимовна, выглядывая из-за печки, – там травка приложена особая, развяжешь – всё распадется. Пускай заживает.

– Угу, – киваю я.

За окном темно, на столе горит тусклая керосиновая лампа, но её света хватает, чтобы разглядеть резную этажерку в углу, а на ней старинные часы с толстым выпуклым стеклом. Стрелки показывают без четверти двенадцать.

– Я так долго проспала, уже полночь? – удивляюсь я.

– Ты уж ровно целую неделю лежишь без чувств, – говорит Серафима Трофимовна, внося в комнату поднос с чайником, двумя кружками и пачкой печенья.

– Как такое может быть? – удивляюсь я.

– Ну а как же, ты же прялкой укололась, – вздыхает Серафима Трофимовна, – это так просто не проходит. Мы уже думали, что не очнешься.

Нервно сглатываю и кутаюсь в худи. Подсчитываю в уме – несколько дней на пожне, потом в лесу, неделю здесь, получается больше двух недель прошло с того дня как мы уехали. Вспоминаю о нелепой дате на табло, нет, это наверняка мне приснилось, не может быть уже ноябрь, ну никак. И отшельник со своим месяцем. Тру лоб, нет это просто сон и всё. Очередной кошмар. В любом случае нас, наверное, уже потеряли и повсюду ищут. Аня и Кирилл, конечно же, благополучно добрались до дома и рассказали всем, где мы остались, и меня скоро найдут. От этой мысли становится теплее на душе.

– Садись чай пить, тебе сейчас как раз нужно выпить кружечку горячего сладкого чая, чтобы силы появились, – зовет меня Серафима Трофимовна.

– Угу, – бурчу я.

Натягиваю джинсы и сажусь за стол, голова кружится, и я чувствую, что безумно проголодалась.

– Завтра на почту пойдешь, – говорит Серафима Трофимовна, разливая чай. – А то как же, работать нужно, уже Корней Иваныч приходил, справлялся, почему не выходите на работу, – докладывает она. – Письма разносить будешь. Не даром же я кормить тебя буду.

– А кому вы Игоря отдали?

– Так Корнею Иванычу и отдала, он пристроит, – отвечает Серафима Трофимовна.

– А расколдовать Игоря никак нельзя? – ворчу я. Даже смешно это как-то звучит: «расколдовать».

– Нет, что я тебе колдунья какая-то, раз у меня яблонька такая в огороде растет? – смеется Серафима Трофимовна. – Всё в порядке с ним будет, не переживай. Вырастет снова.

Судорожно сглатываю. И что я потом его родителям расскажу, когда меня найдут? Мол, поел ваш сыночек молодильных яблок и снова младенцем стал, а потом его усыновили какие-то неизвестные люди?

Смотрю, как она распаковывает пачку печенья. Обычное, магазинское. Замечаю на упаковке проштампованную дату изготовления, недавнее совсем и месяца не прошло. Откуда оно взялось, если к ним продукты только раз в год по зимнику привозят? Но вслух ничего не говорю, делаю вид, будто не обратила внимание. Угощаюсь печеньем, а про себя думаю, ой, врет же мне тут Серафима Трофимовна, про всё врет и что-то в этом поселке нечисто. Нужно получше приглядеться и всё тайком разузнать, а ей показывать нельзя, что я заметила нестыковку, не то начнет всё скрывать от моих глаз.

После чая укладываемся спать. Несмотря на то, что я только что со сна, меня всё равно клонит. Ну, а что ещё делать в полночь? Засыпаю быстро, но просыпаюсь примерно через час и как-то вдруг, словно от стука. Слабый такой, будто бы кто-то задвигает и снова отодвигает ящик комода в комнате Серафимы Трофимовны.

Ежусь, кутаюсь поглубже в одеяло, отчего-то становится холодно, слабый, очень слабый свет льется из окон, словно от уличных электрических фонарей, но мы же с Игорем видели, что там нет проводов.

Шторы медленно колышутся над полом, дует из всех щелей. Холодный ветер гуляет по комнате. Поднимаюсь и сажусь в изголовье, осматриваюсь, вроде бы Серафима Трофимовна в своей комнате, не должна неожиданно выскочить, как в прошлый раз, и осторожно отгибаю край шторки.

Свет действительно горит на столбах! Старинные причудливой формы фонари излучают яркий, чуть голубоватый свет и в его лучах отчетливо видно, как искрятся снежинки. Снег! Вот те раз! Вот почему так холодно. И валит его и валит, будто сметают с туч невидимыми метлами. Всё замело. Да, не бывает такого, не верю я своим глазам, чтобы первый снег не таял, а плотно ложился, укутывая сразу всю землю.

Вдруг слышу рокот мотора, напрягаюсь, вижу вдалеке отсвет от фар и мое сердце радостно колотится – всё было враньем, ходит тут транспорт. Мотоцикл подъезжает ближе, подпрыгивая на только что наметенных сугробах, он большой и с коляской, попадает в круг света от первого фонаря и меня тут же с ног до головы будто обливает ледяной водой – в глаза сразу бросаются острые металлические лезвия на длинных косовищах. Вся коляска забита этими нелюдями в развевающихся плащах, в надвинутых на лоб капюшонах, что и лиц не видать, только что-то темное, будто тень, носящая одежду.

Мигом задергиваю шторку, отскакиваю от окна, падаю на диван и зарываюсь в одеяло. Очень, надеюсь, что я тут в безопасности, но сердце всё равно бешено колотится. До меня доносится шум от другого мотоцикла и ещё от одного, они словно устроили тут ралли на этой самой улице. Буксуют в снегу, двигатель ревет, свет от фар то и дело попадает на наши окна, сквозь шторы освещая комнату. Они громко вопят, улюлюкают, слышен скрежет металла, словно они схлестываются промеж собой, иногда задевают своими длинными литовками стены нашей избушки и царапают бревна.

Мне страшно, я дрожу под одеялом, кажется, что они сейчас высадят окна и ворвутся сюда, но через некоторое время мотоциклетный шум удаляется, они уезжают прочь от нашего дома. Я лежу, не двигаюсь, хоть и тихо становится на улице, сердце всё равно не может прийти в норму. Постепенно начинаю засыпать, но вновь мотоциклетный рев вплетается в мой сон, будоражит меня, заставляет дергаться, но на сей раз они быстро проносятся по улице. Сквозь сон слышу ещё пару раз, когда мотоциклы возвращаются и проезжают мимо нашего дома.

Серафима Трофимовна будит меня рано утром, кормит пшенной кашей на молоке и гонит на работу. Выглядываю в окно – снегу намело, как в январе, на сугробах остались извивающиеся гребни от сильного ветра, кое-где торчат вымерзшие зонтики сухих борщевиков. Уличного термометра у Серафимы Трофимовны нет, но и без него понятно, что там жутко холодно.

– Я же замерзну в одной ветровочке, – вздыхаю я.

– Да я дам тебе одёжу, не беспокойся, – тут же откликается Серафима Трофимовна и лезет в большой шкаф, достает мне оттуда овечий полушубок и валенки.

– А… эмм… – только и мычу я.

– Надевай, – сует она мне одежду.

Обуваюсь, укутываюсь в полушубок, он сильно пахнет овчиной, странно и непривычно. Она дает мне ещё шаль вместо шапки. Одно только радует, что никто из знакомых не увидит меня в таком деревенском наряде. И то в обычных деревнях так не ходят, только здесь, в этом заброшенном поселке, всё как при царе Горохе.

Серафима Трофимовна одевается почти точно так же и идет со мной, чтобы проводить до почты. Выходим во двор, ну и снегу же намело, всё скрыло, всё укутало до последней былиночки. Или за неделю так изменилась погода, или я проспала намного дольше. Смотрю на яблоню – ни одного яблочка, собрала, наверное, старушка последний урожай. Чтобы, наверное, я не отведала их и не проверила, правда, это всё про молодость или вранье.