Но не жалел ни на секунду. Тренировка прошла шумно. Наш физрук старательно гонял всех вместе и каждого в отдельности. Мне пару раз досталось мячом: заслужил – нечего раскрывать рот и мечтать о небесных пирожках. Только не о них мечталось…

 Хмурое небо затянуло тучами. Последние тёплые деньки подходят к концу. Зима активно предъявляет свои права. Ещё неделю назад мы всей семьёй ходили в парк практически в летней одежде, а сегодня уже многие напятили что потеплее.

Я расстегнул куртку: было жарко после трени. Шагал быстро, внимательно осматриваясь в призрачной надежде увидеть тонкую фигуру, затянутую в скромный синий пуховик. Желаниям сбыться не суждено. Тогда я ещё не знал, что пройдёт месяц, прежде чем увижу девчонку, снившуюся каждую ночь.

Возле дома встретил Ярослава. Его вид напугал: злой взгляд, решительно поджатые губы – он точно собирался на войну. Увидел, махнул рукой – мол, топай сюда. Сразу охватило плохое предчувствие. Молча выслушал последние новости и, пожелав удачи, поспешил домой.

«Я мужчина, и проблемы с собственными женщинами решаю самостоятельно», – почему-то именно эти слова запомнились больше всего. И мне ещё много раз пришлось их вспоминать. Но это значительно позже, а пока на повестке дня голодные и нервные мелкие козявки, больная мама и неизвестный мужик, который представился Павлом.

– Антипова, где, я вас спрашиваю, где эта паршивка? – Шипела, плюясь ядом, Анастасия Эдуардовна. Красное лицо, пена у рта – кто обще допустил её к преподаванию? Поговаривают, что неплохая взбучка состоялась за дверями директорского кабинета. – Или она считает, что хамское отношение даёт ей право прогуливать мои уроки? Она у меня дождётся – быстро окажется в детской комнате полиции!

Цербер бушевала и не могла успокоиться, посылая проклятия на голову девчонки, которой не посчастливилось попасть под плохое настроение королевы точных наук.

– С чего бы это? – Дерзкий голос с первой парты. Лика Костина поправила очки на переносице. – Хорошо учится, до вчерашнего дня не замечена в чём-то криминальном. Да и вчера не она первая начала.

Лика всегда за справедливость.

– А ты, Костина, смотрю, самая умная, да? А ну-ка к доске! Проверим, на что ты способна. – Лика спокойно вышла к доске и приготовилась писать условия задачи, всем видом показывая, что для неё нет ничего невозможного. – А к Антиповой я сама домой лично схожу!

А мне до боли в сжатых кулаках хотелось присоединиться к Церберу.

*** ***

Анастасия Эдуардовна Мельник

Женщина сверила номер дома с тем, что был записан в блокноте. В этом старом спальном районе они все на одно лицо. Осталось найти нужный подъезд. И позвонить в квартиру под номером восемьдесят пять.

Настрой решительный. Она поговорит с родителями непутёвой ученицы, пусть научат её уважению к старшим, особенно к учителям. Что за мода, опускать профессию на самое дно? Где почёт и уважение? Такого отношения заслуженный учитель допустить не могла.

И пусть Антипова умная и талантливая девочка, этого она не могла отрицать, воспитательная беседа ещё никому не вредила.

Длинная трель звонка. Снова. Уже собиралась уходить, когда послышались тяжёлые глухие шаги. Открыла некрасивая женщина неопределённого возраста. Старый засаленный халат, немытые кроткие волосы, торчащие в разные стороны и лицо с выражением полного отречения от действительности.

Неожиданное и неприятное открытие.

– Чего тебе? – неприветливо поинтересовалась женщина, которая точно была матерью Антиповой, общие черты слишком узнаваемы. – Ничего покупать не буду. Денег не дам.

Предупредила.

– Здравствуйте, – вежливость и культуру общения никто не отменял, – меня зовут Анастасия Эдуардовна Мельник. Я учитель по алгебре и геометрии у вашей дочери Ирины Антиповой. Я могу пройти?

– Что эта натворила? – Спросила, подвигаясь в сторону и давая пройти. – Я уж ей!

Учительница оглядела коридор, в котором оказалась: просторно, высокие потолки, светлые обои в мелкий цветочек, не очень чисто. Две комнаты, кухня и кладовка. Негусто. Вещи все старые, потрёпанные, явно видавшие лучшие времена. И запах: густой, въедливый, забивающий лёгкие и не дающий дышать.

– Не могли бы вы позвать Ирину? Поговорим все вместе. – Мельник вопросительно приподняла одну бровь.

– Ирка! – закричала та, что носила гордое звание матери. – Ирка! Иди сюда, кому сказано!

И женщина пнула со всей дури дверь в кладовку. Дерево жалобно скрипнуло, выдержав удар. Через секунду показалась бледная и растрёпанная Антипова. Девочка робко встала в проёме.

Строгий учитель математики потеряла дар речи: все ноги и руки, неприкрытые старым сатиновым платьицем, сияли багрово-синими свежими синяками. На лице растекалась гематома ничуть не меньше. Лицо учительницы вытянулось. Настолько худая, что впору подозревать худшее. В школьной форме этого незаметно. Большие заплаканные глаза на бледном-бледном лице.

– Чего встала? – Иру грубо схватили за волосы. Девочка вскрикнула и зажмурилась, когда её вытолкали сильной, но нетвёрдой рукой на середину. Что-то в груди ёкнуло. Закрались сомнения: а стоит ли говорить матери о случившемся? Не такое уж и страшное событие произошло. Но менять решения не в правилах суровой Мельник. Только вот…

– Антипова, у тебя всё в порядке? – Кивок. В глаза не смотрит. – Откуда синяки?

– Упала. – Тихий голос. Ответ принят. А остальное не её дело.

Анастасия Эдуардовна повернулась к матери:

– Ваша дочь вчера хамила на уроке, покинула кабинет без разрешения и неуважительно отнеслась к учителю. Я настаиваю, чтобы вы приняли меры.

Губы неприятной женщины растеклись в не менее неприятной улыбке.

– О, уважаемая, я поговорю с дочерью. Она навсегда запомнит урок.

Преподаватель удовлетворённо кивнула и вышла из квартиры. Дверь за спиной захлопнулась с тихим похоронным щелчком.

Ирина

Зачем она пришла? Отомстить? Восстановить справедливость? Или просто нужно наказывать нерадивого ученика? Я не знала ответа. И спросить не могла. Только смотрела, застыв в ожидании грядущей катастрофы.

Мать вытолкала на середину, больно дёрнув за волосы, оставив без призрачной защиты и возможности спрятаться. Но и прятаться некуда.

– Антипова, у тебя всё в порядке? – Ты же заметила! Ты же всё поняла! Уходи, просто уходи и не возвращайся! Пожалуйста! Молю! – Откуда синяки?

– Упала. – Говорю тихо, почти равнодушно, совершенно не поднимая головы. Я же вру! И она видит это. На секунду затеплилась надежда, что всё обойдётся. Но ответ засчитан. Самый строгий учитель в школе приняла мои слова легко и просто, будто не заметив свежие отметины на теле. Не захотела заметить.

Последний гвоздь в крышку:

– Ваша дочь вчера хамила на уроке, покинула кабинет без разрешения и неуважительно отнеслась к учителю. Я настаиваю, чтобы вы приняли меры.

Она произнесла это спокойно, глядя прямо в лицо матери. Не на меня. Нет. Видимо для того, чтобы не испытывать угрызений совести. Если этот придаток к душе человека ещё сохранился в женщине.

– О, уважаемая, я поговорю с дочерью. Она навсегда запомнит урок. – Многообещающая, безумная, садистская.

Давно перестала задаваться вопросом: почему она это делает. Почему раз за разом получает удовольствие, доставляя мне боль? Я никогда не получала ласки и нежности. Не было любви. Только ненависть. И если бы это чувство распространялось на всех, было намного проще. Смирилась бы.

Но тем страшнее смотреть, как мама обнимает и целует Дениса. Как она смотрит на него! Как на величайшее сокровище в мире! Ему, моему брату, можно всё. Но почему? Почему? Почему? Разве я хуже? Я хотела быть хорошей дочерью. Думала, когда-то очень давно, что мама не любит меня только потому, что я не слушаюсь и раскидываю игрушки. Старалась, но каждый раз натыкалась на глухую стену с шипами и копьями.

В детстве от всего оберегала бабушка.  Она, как буфер, смягчала жестокость. Она играла, объясняла, рассказывала, учила. Для неё забитая недолюбленная девочка была лучшей, самой лучшей. С бабушкой я была свободна.