Конечно, ржавый таз на заборе я не беру, чтобы не нахватать непонятно каких микробов, и решаю потом протереться влажными салфетками. Чтобы занять руки, я нервно тереблю застежку молнии на дорожной ветровке (мама всегда ругает меня за это некрасивое движение) и, не зная, входить ли в дом-развалюху, растерянно оглядываю двор.

Чего там только нет! Два сарая, один из которых баня, огромный штабель дров, прикрытых сверху листами рубероида, маленький квадратный ящик-загончик, назначения которого я не понимаю, пока оттуда не выскакивает грязная взъерошенная курица. По-моему, за птицей тетя ухаживать тоже не очень умеет…

Из будочки туалета вихрем выбегает Илья, распахивает дверь так, что она бьется об забор, и делает в сторону меня размашистый жест:

– Варь, заходи, можно!

И, не думая даже мыть руки, несется в дом.

Я, стараясь не дышать и не глядеть, прохожу мимо гостеприимно распахнутого туалета и заглядываю за дровяной штабель, поскольку там что-то странно поблескивает. И застываю.

Там стоит машина. Она круглая, неуклюжая, красная, заваленная внутри каким-то хламом и производит такое же аляпистое впечатление, как наряд тети Лены. Но машины я все-таки люблю, поэтому начинаю медленно обходить ее и оглядывать.

Машина, конечно, Жигуль, то есть Лада. Судя по скругленным формам, не такая уж и старая. Боковые стекла затонированы синим цветом, но не до конца: хлам разглядеть можно. Огнетушитель валяется на спинке сиденья и, видимо, готовится при торможении огреть кого-нибудь собой по голове. На заднем стекле – глупейшая несмешная надпись «догонишь – выйду замуж», через переднее стекло видно, что на торпеде – целый ряд икон, а с зеркала свисает связка елочек-освежителей. Что умеренность не конек этого семейства, я понимаю все яснее.

Еще у красного «жигуля» оказываются ненастоящие литые диски, из-под которых предательски выглядывают диски обычные, штампованные. Оба бампера в сколах и мелких вмятинах: неудивительно, на здешних-то дорогах… Я нагибаюсь и заглядываю под низ машины. Колеса грязные, но протектор вроде бы не стершийся: похоже, на машине не так уж много ездят. Насчет выхлопной трубы мои худшие ожидания не оправдываются: она обычных размеров, значит, хотя бы рев «жигуль» издавать не будет…

– А, ты машину дядину сморишь?! – раздается позади громкий голос Ильи. – Это его, моего дяди машина. Он сам сейчас в Анапе, тоже на машине, а это его вторая машина – он нам ее поставил, чтобы не своровали. Я в нее токо играю, но вообще я знаю, как надо ездить, а баушка не умеет, а ты умеешь?

– Ч-что? – я запинаюсь, не сразу различив вопрос в шепелявом потоке слов: Илья не только тараторит, но еще и пришепетывает. – А-а, да, я умею водить. У меня есть права.

– Классно! – Илья выпучивает на меня глаза и подпрыгивает. – Ты нас с баушкой будешь возить! Потому что кому еще! Мои родители потому что тоже уехали – у меня мама-папа агрономы – а дядя с тетей уехали еще раньше! В Анапу!

– Да я поняла уже про Анапу. Не мог бы ты успокоиться?

– Я и не волнуюсь! – орет Илья. – Я просто артист! Я в театральный кружок хожу при школе!

– Ребята!!! – дополняет его крик визг тети Лены из дома. – Идите кушать!!!

Все мои планы на спокойную жизнь в Липецке полетели в тартарары. Родственники оказались совсем безнадежными в своей неотесанности и бестактности. Тетя Лена такая искренне глупая и невоспитанная, что я каждый раз просто изумляюсь. Поправлять ее и анализировать ее поступки нет смысла: я просто слушаю и утверждаюсь в еще худшем мнении о людях, чем было у меня до этого. Она кормит меня и Илью дешевыми макаронами с жирной курицей и плохо очищенной вареной картошкой, на которой застыли ошметки неотмытой грязи («У нас тут чернозем!» – с гордостью сообщает тетя, кивая на них). Если я пытаюсь сказать, что такое есть не привыкла, она показывает на заляпанную электрическую плиту, стоящую в сенях, и говорит: «хошь, так сама себе разносолы готовь». То, что у тети во время еды падает на пол, она, кряхтя, поднимает и, со словами «не поваляешь – не поешь», тут же и съедает.

Жить меня поселили в комнату за печкой, с цветастой красно-желтой, пропахшей дымом занавесью вместо двери. Я бы даже ничего не имела против, если бы тетя Лена каждое утро, вечер и вообще всегда, когда ей надо было что-то у меня спросить, не отдергивала эту занавесь во всю ширину. Если я пытаюсь протестовать, она говорит «Ой, че меня стесняться» и машет рукой.

В самой комнатке розовые обои отслаиваются клоками, линолеум проваливается ямами, а все место занимают малюсенькая тумбочка и огромная железная кровать с ужасным серым матрасом, из которого комьями на пол вываливается вата. Белье тоже серое и в катышках – как я уже сказала, тетя Лена на чистоте не сосредоточивается. Слава богу, что я взяла из дома две своих простыни! Иначе не знаю даже, как бы спала, ведь лечь на полу – тоже не выход: как-то вечером, перед сном, я видела, что по линолеумным ямам, оглядываясь, не спеша пробирается мышь. Встретившись со мной глазами, она запаниковала и принялась быстро перебирать лапками, но осталась при этом на одном месте – линолеум ведь скользкий. Потом, наконец, кое-как разогналась и юркнула куда-то под кровать. Я свесилась головой вниз, пытаясь разглядеть ее нору, и увидела несколько таких щелей, в которые могла бы пролезть не то что мышь, а, наверное, даже собака…

Денег у меня с собой не так много, и я почти не выхожу со двора: узкие полудеревенские улицы окраины Липецка выглядят весьма подозрительно. Так что днем я либо читаю собрания сочинений из здешнего книжного шкафа, который, кажется, кроме меня никто и не открывает, либо выслушиваю болтовню Ильи и стараюсь сдерживаться и не рявкать на него. Потому что эти его разговоры ни в какие ворота не лезут.

Во-первых, он страшно инфантильный даже для своих восьми лет: все за собой разбрасывает, бабушке ничуть не помогает, книжек не читает, ничем не интересуется. Во-вторых, у него огромный смартфон, с которым он просто не расстается и уже отбил ему угол и продавил экран. Я бы лично на месте родителей ни за что не купила ребенку такую дорогую вещь и тем более не разрешала бы ему целыми днями лазить в ней по интернету и играть там в идиотские игры. А ведь именно этим Илья и занимается. То и дело я просыпаюсь утром от дурацкой музыки или игрового «пыжь-пыжь» на полную громкость.

В-третьих, он все время пристает ко мне и к своей бабушке с глупыми навязчивыми разговорами, или, точнее, рассказами. Он их еще нумерует и дает им названия. То и дело от него слышно: «Внимание! История номер пятнадцать! Как мы с Мишкой лазили воровать яблоки!» или «Внимание! История номер тридцать пять! О том, как одну девочку постигла кара!»

Кстати, та самая история о «постигшей каре» была такой:

– Однажды я шел по коридору в нашей школе, и вдруг меня как со всей силы толкнула девочка, Катька Маслютина. Она из параллельного класса. Она мне нарочно наступила на ногу и еще ущипнула! Но что бы вы думали: я не растерялся, а решил эту проблему так… Я пошел и пожаловался на нее директору, он вызвал ее родителей, и они ее наказали! Так вот эту одну девочку постигла кара!

– Послушай, Илья, – сказала я тогда, – тебе не кажется, что это уж слишком: ябедничать директору, как только тебе кто-то, тем более, девочка твоего возраста, наступит на ногу?

– Неа. Она ведь еще и ущипнула.

– Но ты же мальчик. Разве ты с ней не мог без ябедничества разобраться?

– Ясно, не мог! – удивился Илья. – А почему не мог, я сейчас объясню… Итак, объяснение первое: потому что драться нехорошо! Объяснение второе: она меня выше на голову! Поняла?

Я сдержанно кивнула и постаралась от него отвязаться, потому что поняла еще кое-что: не завидую я девушке, с которой будет встречаться Илья, когда вырастет. Думаю, из него получится прекрасный трус, лентяй и хвастун.

…А сегодня всего четвертый день, как я живу у родственников, но кажется, будто я провела здесь вечность.