Учительница была тронута этим выражением детской тоски и одиночества, а остальные воспитанники удивленно рассматривали Андреево произведение. Немедленно на юного скульптора посыпались заказы – одногруппники наперебой просили его слепить птичку, жирафа, черепашку-ниндзя и еще бог знает кого. Андрей ваял фигурки одну за другой, а «заказчики» восхищенно вертели их в руках.

Завоевать детскую симпатию настолько же сложно, насколько и просто. Несколько подарков в виде пластилиновых фигурок решили судьбу мальчика.

С этих пор все изменилось, словно Андрей и в самом деле приобрел нормальное лицо. (Или, как он сам говорил – «голову»). Конечно, от старших ему все еще доставалось. Зато одногруппники больше не обижали Андрея. Теперь он был для них не просто страшнорожым мальчуганом, а умелым скульптором, способным в любой момент сотворить любую игрушку (пусть даже недолговечную). Более того – некоторые даже пытались с ним подружиться.

Мальчик был счастлив от такого внимания и щедро повторял свое «я тебя съем» направо-налево. Над этой фразочкой шутили, но никто не придавал ей большого значения. В конце концов, дети и не такое выдают, и эта фраза была далеко не рекордной по странности.

Жизнь Андрея налаживалась.

А потом пропали две воспитательницы. Это были Лиза и Настя. Обе они проявляли к Андрею больше внимания, чем остальные, но тогда об этом никто не вспомнил. Менты допрашивали их коллег, директора, охрану, но уж никак не малолетнего инвалида. Да и кто бы мог додуматься до такого?

Прошла где-то неделя с тех пор, как девушек объявили в розыск. Еще не улеглась шумиха по поводу их исчезновения, как детдом снова встал на уши. Во время «тихого часа» примчалась к администраторше одна из пожилых нянечек, Вера Григорьевна. Хотя «примчалась» не то слово – приковыляла в полуобморочном состоянии, хватаясь за сердце. На все вопросы Вера Григорьевна выдавала лишь «Господи, помилуй» и «увольняюсь отсюда, увольняюсь». Ее отвели на кухню, где отпоили валокордином и крепким чаем с коньяком. Слегка успокоившись, Вера Григорьевна рассказала, что случилось.

Она просто присматривала за детьми во время тихого часа. Почувствовала, как выпитый за обедом чай просится наружу и пошла в уборную. Когда она возвращалась обратно, то услышала тихие стоны из класса, где проходили уроки труда и рисования. Странные стоны, очень приглушенные, словно стонали из-под груды подушек. Озадаченная женщина заглянула в класс – вроде никого. Но все равно пошла на звук, вдруг дите какое под партой спряталось и сидит плачет. Зашла она в класс, прислушалась… И чем дальше шла, тем яснее звук становился. Вроде шел из шкафа, на полочках которого стояли разные детские поделки, сделанные на уроках творчества. Там же стояла и пластилиновая голова Андрюши. Получилось как в игре «горячо-холодно» – на этом месте четкость и громкость стонов отчетливо сообщили Вере Григорьевне, что «горячо». Какое-то время она стояла в недоумении, слушая стоны, а как прислушалась повнимательней, так с визгом отпрыгнула, перекрестилась и выбежала из класса.

Потому что ей удалось заметить источник звука.

Стонала пластилиновая голова.

Та самая голова, которую слепил Андрюша. Стояла себе на полочке, а от нее шел тихий плач. Администраторша с поварихой выслушали это все и только руками развели. Как уже говорилось, Вера Григорьевна страдала легким алкоголизмом, и всерьез ее рассказ никто не воспринял. Отправили домой, отрезвляться да высыпаться. Ну а на следующий день она на работу не явилась. И на послеследующий тоже. Домашний телефон молчал.

Рассерженная администраторша отправилась к ней домой, готовая всыпать по первое число за прогулы, но дверь открыла не Вера Григорьевна, а ее взрослый сын. При виде парня гнев администраторши как рукой сняло – настолько уставшим и замученным он выглядел. Сын сообщил админше, что Веру Гргорьевну она может здесь не искать, потому как минувшей ночью ее увезли в местную психушку.

Сынулька был не слишком расположен к общению и не рассказал, из-за чего его мать забрали дяди в голубых халатах, но администраторша потом дрожащим шепотом рассказывала, что вся квартирка была разгромлена и перевернута вверх дном. Видать, Вере Григорьевне светило отделение для буйных…

Минуло какое-то количество времени с этих печальных событий. Было в них что-то неприятное и зловещее, что усугубило и без того мрачную атмосферу детдома. Несколько сотрудников уволились без внятных объяснений, а на плечи оставшихся легло в несколько раз больше работы. Учителя и воспитатели ходили уставшие, злые, дети постоянно ревели и болели.

Но даже в такой обстановке еще находились люди сочувствующие. Среди таковых был старший врач, мужчина преклонных лет с тяжелым прошлым и добрым сердцем. Ему бы посвятить отдельную историю, но она получится слишком долгой, да и речь не о том. Достаточно будет упомянуть, что он не имел возможности видеться с собственным ребенком, а к чужим детям он относился с большой добротой. В детдоме его все любили – и работники, и воспитанники.

И вот осматривал он как-то одну безрукую девчушку, которая подхватила насморк.

Померил температуру, закапал в нос глазолина и сказал:

– Ну вот, починили тебе носик. Не ходи сегодня на занятия, выспись хорошенько, и все пройдет.

В ответ девчушка помолчала и шепотом спросила:

– Николай Васильевич, а можно я в больничном крыле останусь? Я правда себя плохо чувствую…

– Зачем? – удивился Николай Васильевич. – Почему не хочешь в спальню вернуться?

– Там Андрей… – сказала девчушка и, не ответив, расплакалась.

– Что такое? Он тебя обижает? – встревожился врач.

– Он говорит, что съест меня, – проревела девочка.

– Да брось, он это всем говорит. Шутит просто…

– Нет, не шутит! – взвилась девочка, уже почти в истерике. – Не шутит! Все так думают, а он уже тетю Лизу и тетю Настю съел, теперь и меня съест!

Николай Васильевич насилу успокоил юную пациентку и отвел ее в спальню. Конечно, он принял эту историю за обычные детские страхи, но решил поговорить с Андреем – нечего запугивать своих одногруппниц.

О чем говорили Николай Васильевич и Андрей, никто не знает. Но закончился их разговор тем, что на Николай Васильич убрал пластилиновую голову с полки. Заметив ее пропажу, Андрей ударился в рев и начал требовать вернуть ее обратно. Мальчик довел себя до такой истерики, что чуть не потерял сознание, но добродушный обычно Николай Васильевич упорно отказывался вернуть его творение на место. Андрюша успокоился лишь тогда, когда учительница рисования выдала ему свежую пачку пластилина для изготовления новой головы.

– Что ж вы творите, Николай Васильевич, – упрекнула она старшего врача. – Смотрите, до чего ребенка довели!

– А он до чего других доводит? – неожиданно возмутился Николай Васильич. – Его этой «головы» младшие детки боятся, потом приходят ко мне жаловаться. Пугает она их. Раз уж Андрею так нужна эта голова, пусть держит ее где-нибудь у себя, а не на видном месте.

Андрей не стал строить из себя обиженного художника, чье творение сняли с выставки. Он просто забрал голову к себе в комнату и убрал в прикроватную тумбочку.

А учительница по рисованию все никак не могла успокоиться. Возмущенная поведением главврача, она собиралась еще раз сделать ему выговор, да не успела.

Потому что Николай Васильевич пропал.

Пропал точно так же, как Лиза и Настя, совершенно непонятным образом. Вечером собрал все вещи, отправился домой. Запер кабинет, попрощался со сторожем (который, кстати, тоже потом пропал, если вы помните). Дома его так и не дождались.

Через пару дней нагрянула в детдом милиция, настроенная уже серьезнее, чем раньше. Три человека исчезли без следа за такой короткий срок, шутка ли!

Персонал ничего толком сказать не мог. Сами все были растеряны и напуганы.

Пока разбирались с Николаем Васильичем, всплыла еще одна пропажа. Безрукая девчушка, которую пугала пластилиновая голова, тоже исчезла…