— Очень приятно, — Ханна пожала протянутую ей руку.

— Взаимно, — Бьорн вволок в ее квартиру две огромные сумки с препаратами и оборудованием. — Послушай: если ты проговоришься о том, что сегодня произошло, Артёму будет грозить вышка за незаконное лечение плюс два эпизода… Какое-то юридическое бла-бла в таком духе. А мне тоже дадут чего-то хорошее…

— Вышка?..

— Высшая мера наказания. Смертная казнь.

— Казнь за то, что он спасает жизни?.. — Ханна вся обомлела. — А врачу, чуть не убившему меня, дадут два года?!..

— Я о том же. Спрячь все это. Тебя никто не обыщет, ты потерпевшая… К сожалению, речь не о тебе, а об обществе. То есть не спас тебя, а навредил обществу, так мне адвокат объяснил, когда я спросил.

— Я хочу его увидеть…

— Нельзя. Ты окажешь ему большую услугу, если у вас не будет личных контактов. Поверим юристу. Тебя должны воспринимать как стороннюю девушку, пришедшую на исследования. Иначе суд превратиться в выяснение ваших отношений и ничего хорошего не выйдет.

— Я и есть сторонняя!.. — Ханна отчего-то вспыхнула, и Бьорн понял, что здесь не все так просто. — И он пошел на такое ради меня! Это ли не благо для общества?..

— Послушай, не я же прокурор. Тебе надо отдохнуть. Я знаю, о чем говорю: моя жена пережила то же самое. Смотри не перепутай таблетки. Позвони с утречка Лейле, она поможет тебе разобраться. Встречаться вам лично не надо: могут отследить. А звонить можешь в любое время, этого никто не отнимет.

— Спасибо… Я перед вами в вечном долгу.

— Я возвращаю долг Артёму. Он спас мою Лейлу от прозябания и вечной рвоты. Увидимся. Теперь мы все связаны внезапной дружбой, — Бьорн улыбнулся.

— А если следователи поймут, что квартиру Артёма почистил ты?..

— На это у нас есть объяснение: узнав о его аресте, я послал курьера забрать вещи моей жены у ее близкого друга, пока квартиру не опечатали. Курьер — мой хороший знакомый. Странно, но законно. И кстати, Артём и Ляля не были парой, просто он ее долго и упорно лечил. Не смотри на меня так. Честно: здесь все более, чем странно.

Артём ждал следующего свидания с Лейлой, как ждут прикосновения Бога на молитве. Но в этот раз напротив сел могучий Бьорн.

— Привет. Не взыщи, я оставил Лялю дома. Она перенервничала, и ей надо беречь себя.

— Привет, я так и сказал ей, — Артём выглядел получше, но в глазах появилась отстраненность. — Спасибо тебе за все… За все, за все… — серьезно произнес он, поскольку узнавал последние новости от адвоката и был осведомлен об обыске в своей квартире.

— Мог бы и раньше вернуть вещи Лейлы, — Бьорн сдвинул брови. — Я, кстати, уже передал тебе через пост еды, какой она велела.

— Здесь тоже с голоду не дадут умереть, — улыбнулся Артём. — Да и привыкать надо… Чай, на пожизненном не будешь на одних передачках жить.

— Об этом пока речи нет.

— Я уже почти смирился. Ляльке только не говори. Перестал даже читать одно уголовное право… Подумал, что время для Бога настало, то есть чтобы почитать, чего следует. Может быть, жизнь меня так направляет.

— Брат, Богу необязательно твое пожизненное. Адвокат сказал, чтобы ты ни при каких обстоятельствах не отказывался от рассмотрения дела присяжными и не выбирал вместо них трех профессиональных судей.

— А еще он добавил: «Правда, какое общество — такие и присяжные». Так что шансы невелики.

— Но ты их используешь. И не смей сдаваться. Лялька передала тебе: не раскис при виде рек крови и рвоты и теперь со всем справишься.

— Ладно, — устало кивнул Артём.

— И еще она сказала: тебя любят.

— Скажи: я ее тоже. Хотя странно, что это мне говорит ее муж.

— Ты не понял. Ляля сказала, что она почти что уверена: тебя любят.

Бьорн увидел, как Артём замялся, а потом на его лице просияла нежданная улыбка.

— Тёма, я должен спросить.

— О чем?.. — Артём, казалось, улетел на несколько мгновений к звездам.

— Ляля, ты знаешь, беременна…

— И?

— Ей предстоят роды…

— Несомненно.

— Врачи твердят, что ей нельзя давать анестезию, — в современном мире уже позабыли, что такое рожать без нее. — Она страшно боится. Вчера с ней сделалась истерика, и это уже не в первый раз.

— Врачи правы: анестезия ей противопоказана. Любые обезболивающие и алкоголь. Успокоительные — только в небольших количествах. Есть пара препаратов, которые можно применить, если понадобится операция под наркозом, но, я надеюсь, что обойдется без нее.

— Что мне делать?.. Как ей помочь?

— А как ты справился с ее… срывом?..

— Просто посадил на колени… Долго уговаривал. Убеждал, что она сильная.

— Помогло?..

— Да.

— Так вот, ты для нее — единственное доступное обезболивающее.

— Не могу же я быть с ней во время…

— Ты у меня спрашиваешь?.. У тебя друг адвокат. Думаю, что ты должен быть максимально рядом. Хотя бы за дверью палаты. Юридически, наверняка, это можно устроить. Ну, если ты сам выдержишь.

— Куда уж деваться… — проговорил Бьорн и крепко поджал губы.

«…Сторона обвинения докажет, что подсудимый совершил умышленное нарушение установленных государством правил реанимации, находясь на должности исследователя-испытателя новых лекарственных средств. Его профессиональное положение должно рассматриваться как отягчающее обстоятельство. Еще одно такое обстоятельство — причинение потерпевшей телесного повреждения, вызвавшего большую потерю крови, опасную для ее жизни.

Уважаемые присяжные увидят, что подсудимый, несмотря на то что имел возможность воспользоваться помощью квалифицированного врача, находящегося рядом с ним, и использовать разрешенные методы реанимации для спасения жизни испытуемой, цинично прибег к варварским антинаучным способам, которые в принципе нельзя считать лечением, если вы не находитесь в Средних веках. Антинаучность методов будет подтверждена результатами экспертиз, проведенных по ходатайству стороны обвинения.

Продолжая реализацию своего преступного умысла, подсудимый оставил потерпевшую в опасности, отказавшись от своевременного вызова скорой помощи.

После всего, цинично пренебрегая правилами реабилитации и лечения, подсудимый более чем сутки самовольно вводил потерпевшей экспериментальные препараты, результат действия которых мог быть смертельным».

Государственному обвинителю, похоже, не требовалось даже переводить дыхание во время своей вступительной речи. Он делал секундные паузы лишь для того, чтобы расставить акценты.

Адвокат предупредил Артёма, что статьи уголовного кодекса, предусматривающие ответственность за незаконную реанимацию и за использование экспериментальных препаратов, содержат в себе признак циничности нарушения правил, наличие которого должно быть установлено в судебном заседании, в данном случае присяжными. За этот признак защитник собирался ухватиться с особым рвением, хотя честно признавался, что в подобных делах его наличие обычно признавалось почти автоматически.

«Обвинение со всей очевидностью докажет: тот факт, что потерпевшая осталась жива, является настоящим чудом, обусловленным благоприятным стечением обстоятельств, и за него следует благодарить разве что крепость ее организма и здоровый образ жизни, который она вела, будучи в гармонии и согласии с нашим обществом. Я прошу присяжных учесть: совершенные преступления посягают на здоровье всего населения и общественное устройство в целом, кроме того, они отняли у нас здоровую и процветающую девушку, которая добровольно участвовала в медицинском эксперименте, при проведении которого над ее телом так жестоко надругались. К материалам дела будут приобщены результаты экспертизы, свидетельствующие о существенном снижении интеллектуальных и физических способностей Ханны Ковальской…»

Прокурор продолжал как по нотам. Артём сидел на скамье подсудимых, стараясь сохранить сосредоточенный, но не убитый горем вид. Он не должен был показывать присяжным, что считает себя виновным. Единственное место, куда стремился его взгляд, было место потерпевшей, Ханны. Он уже увидел ее, серьезную и бледную, и старался больше не смотреть — так опять же велел адвокат.