«Надеюсь, атмосфера будет не слишком искусственной», — заметила Эллен перед поездкой. Этого не случилось, и в те дни, когда собралась вся семья, мы чувствовали себя вполне уютно, безыскусно и стали близки друг другу почти как раньше; это продолжалось вплоть до того самого вечера, когда мама должна была уехать домой. Мы накрыли стол во дворе и ели наших традиционных крабов, стоял тихий и светлый вечер, и я впервые за долгое время ощущал гармонию и покой, не замечая даже хлюпающего звука, с которым папа высасывал из клешней влажное мясо.
«Лив, а помнишь, как ты тем летом перевернула котел с крабами?» — спросил папа. «Это не я, это Эллен», — засмеялась Лив. «Ну да, Эллен пыталась убить Хокона», — вставила мама. «Хокона? — хором воскликнули Лив и Эллен. — Но где же ты был?» — «Сидел прямо рядом с папой», — ответил я. И прежде чем я успел возмутиться, что никто, кроме мамы, вообще не помнит о моем присутствии, папа перебил меня, потому что получил сообщение от агента по недвижимости: «Смотри-ка, Туриль, это намного больше, чем мы думали». — «Прислали оценку?» — спросила Лив. «И сколько?» — заинтересовалась Эллен.
Не сомневаюсь, каждый из них думал, что мне сообщили, что дом решено продать. Вряд ли так поступили нарочно, к тому же они не могли ничего знать о моей надежде, я и сам о ней не подозревал, пока она не хрустнула вместе с крабьей клешней, в которую с оглушительным треском вонзила зубы Лив. Я сжался от этого звука и собственного открытия.
Мама с папой купили дом в Тосене незадолго перед тем, как Лив родилась. Изначально дом был белым, но после рождения Эллен мама стала перекрашивать его в разные цвета через равные промежутки времени. «Надо же мне было чем-то заняться, пока я ждала тебя», — сказала мама, когда мы однажды рассматривали старые фотографии, на которых по различным поводам позировали Эллен и Лив — на лужайке под поливалкой, по пути в школу или с санками под мышкой, и дом у них за спиной за пять лет менял окраску по меньшей мере трижды. Внутри же перемен было немного: новая бытовая техника покупалась с неохотой, когда папа уже не мог починить старую, раза два обновили обивку на диване и креслах, сохранив ее цвет, и вместо желтых занавесок повесили доставшиеся от бабушки льняные с вязаным кружевом, но в остальном вещи скорее добавлялись к обстановке, чем заменяли старые. «Все уже занято», — сказал я маме несколько лет назад, когда она пыталась найти место для торшера, который папа получил в подарок от Лив на день рождения.
Я жил с мамой и папой вплоть до окончания университета. Слишком взрослый, чтобы жить дома — но только в теории и самоироничных комментариях для друзей, потому что на практике все эта схема работала отлично. Не помню, чтобы меня терзала тоска по самостоятельной жизни — с чего бы? У меня имелись все преимущества домашней жизни и полная свобода. «Это почти что жизнь в коммуне», — как-то сказал я Лив, но она лишь рассмеялась и ответила, что тоже с удовольствием пожила бы в коммуне, где ее соседи вносят все платежи, готовят и стирают. «Я бы сказала, что это больше похоже на отель», — добавила она, немного снисходительно погладив меня по щеке.
Пусть Лив и Эллен связывают друг с другом более тесные отношения, чем со мной, зато я всегда был ближе к маме и папе. «Ты, можно сказать, единственный ребенок, — заметил однажды Кар-стен, который сам вырос с тремя братьями-погодками. — Родители в полном твоем распоряжении, и при этом у тебя есть сестры, кругом сплошные плюсы». Теперь я это понимаю, но, когда и Лив, и Эллен уехали, оказалось вовсе не так уж и здорово получить маму с папой в свое полное распоряжение, я бы охотно с кем-нибудь поделился. После школы Эллен отправилась в Америку, и из ее комнаты, расположенной прямо под моей, больше не доносилось ни звука; я плакал тогда каждый вечер. Но постепенно все устоялось, и у нас с мамой и папой началась новая жизнь втроем, где я каждый день получал все внимание и заботу, прежде делившиеся на троих.
Уезжать из дома было страшно. Так страшно, что я даже никому не мог об этом рассказать — что я в двадцать три года страдаю от тоски по маме и папе, которые вдобавок живут в этом же городе. Я переехал против своей воли, только потому, что внешнее давление стало невыносимым, стигматизирующим, и мне было все труднее объяснять друзьям и девушкам, что я до сих пор живу дома без всякой уважительной причины. Это не сочеталось с образом целеустремленного, думающего, независимого человека — со взрослым парнем, который продолжает жить дома в своей детской комнате, что-то явно не так. «Не знаю, но по твоим теориям такое вообще не катит, — сказала мне подруга. — Ты за свободу и независимость, а белье тебе до сих пор мама стирает». Я переехал три недели спустя.
И мама, и папа, казалось бы, готовились к тому, что я начну жить отдельно, мы разговаривали и шутили на эту тему, папа даже время от времени показывал мне объявления о сдаче квартир, и все равно вышло, что мой переезд застал их врасплох. Тогда они еще оба работали на полную ставку, у обоих было множество друзей и знакомых, несколько хобби, но, несмотря на это, папа сказал, что в доме стало очень пусто.
«У меня вдруг появилось так много свободного времени», — признался папа, когда я в очередной раз заскочил домой (первое время я приходил по несколько раз в неделю). «Папа, но это же глупости, вряд ли я мог занимать так много твоего времени, пока жил дома. Просто ты так чувствуешь», — возразил я, испытывая одновременно эгоистичное чувство облегчения и угрызения совести. «В таком случае, мне кажется, ты недооцениваешь то, сколько времени папа и я тратили на тебя и думали о тебе: где ты, придешь ли домой ужинать, разговоры, вопросы, приготовление еды, стирка, ключи, шум и так далее. Помни, что сейчас ты занимаешь больше места в нашей жизни, чем мы в твоей», — произнесла мама с улыбкой. В последнем, как я полагал, она явно заблуждалась.
И в ту же минуту меня настигло чувство вины. С детским эгоизмом я не подумал, как мой отъезд скажется на маме с папой. Я беспокоился лишь о себе, о том, как мне больно отрываться от них. Внезапно мне открылось, что и я сам оставляю что-то позади, и в жизни мамы и папы также произойдет неизбежная перемена. Для меня завершался определенный этап, но для них подошла к концу еще более важная эпоха, которой они отдавали все свои усилия, волю и любовь, с тех самых пор, как больше сорока лет назад родилась Лив. Пустота, о которой говорил папа, вдруг стала такой понятной — речь шла не только обо мне.
«К сожалению, такова жизнь, перемены причиняют нам боль», — беззаботно заметила Эллен, когда я попытался заговорить с ней об этом, и меня накрыло возмущение оттого, как несправедливо, что и она, и Лив избежали этой ситуации: в свое время они уезжали с уверенностью, что у мамы и папы остаюсь я, маленький и зависимый, и доверили мне нанести последний удар.
При этом я не мог себе представить, что мама с папой не сумеют вернуться к тому, чем они были до Лив, Эллен и меня, или отыскать новое друг в друге. Едва ли такая мысль хоть раз приходила мне в голову.
Точно так же не задумывался я и о том, что они продадут дом. Что они могут это сделать. Даже после папиного переезда у меня не возникло такого предположения. Ведь это был дом моего детства, мой дом. Нигде больше я не чувствовал себя настолько дома, даже когда купил собственную квартиру и поставил в ней свою мебель и вещи. Я по-прежнему называл домом наш дом в Тосене. Заскочу сегодня домой, говорил я; скоро буду дома, писал я по дороге маме. Я так и не знаю, что тяжелее принять — то, что их расставание окончательно или что больше не будет дома.
«Боже мой, но разве ты об этом не знал?» — спросила мама прошлым летом, когда мы ели крабов и я вдруг замолчал, ощущая, как кровь отхлынула от моего лица. Щеки и губы покалывало. Мамина реакция была скорее спокойной, на остальных лицах сидящих вокруг стола я не различал ни тени бездны, открывшейся во мне самом. «Понимаю, что это грустно, Хокон, — сказал папа, — мне и самому кажется очень печальным, ты же знаешь, как я любил этот дом. Но вы уже взрослые люди со своей взрослой жизнью, и ни мама, ни я не можем содержать дом ради воспоминаний о том, что было». «И воспоминания все равно останутся с нами», — добавила мама. Я ничего не мог им ответить.
