Не знаю, сколько времени я простояла в душе, но, когда вышла, кожа на моих руках и ступнях была мягкой и сморщенной, будто у новорожденного младенца. Я обертываю голову полотенцем, расставляю на лице точки питательного крема и массирую кожу, чтобы он проник поглубже; «способствует уменьшению мелких морщин — написано на банке. Вопреки этому, в последний год у меня образовался целый веер морщин вокруг глаз. Я заполняю их праймером, закрашиваю лиловые круги под глазами консилером с желтым подтоном, потом покрываю все лицо толстым слоем тональной основы с эффектом сияния бриллиантов и светоотражающей пудрой, наношу хайлайтер на скулы, спинку носа и под бровь, подвожу глаза кайалом, крашу ресницы, мажу губы блеском, увеличивающим объем. Сушу волосы, укладываю их в высокий и тугой конский хвост, надеваю джинсы, рубашку и пиджак. Смотрю на себя в зеркало. «Тебе не кажется странным быть с кем-то, кто по утрам в ванной всего за час полностью меняет свою внешность?» — спросила я Симена, когда он однажды утром, устроившись на крышке унитаза, наблюдал за тем, как я крашусь. «Ты не меняешь свою внешность, ты просто становишься другой версией себя, мне даже иногда хочется, чтобы мужчины тоже могли краситься, и тогда под настроение я рисовал бы себе драму», — ответил он, смеясь. «Зато у тебя точно скоро будет хипстерская борода, это выглядит уже вполне драматично», — сказала я, потянув его за коротко подстриженную бороду.
Натягиваю сапоги и куртку, быстро сбегаю по лестнице и только у входной двери вспоминаю, что взяла больничный.
Совершенно не по собственной воле, объяснила я врачу, и это действительно произошло помимо моего желания. Начальник рекомендовала мне обратиться за медицинской помощью, после того как у меня, по ее словам, случился нервный срыв рядом с салат-баром в столовой. «Это не нервный срыв, — уверяла я потом, сидя в ее кабинете, — а чисто физическое недомогание». Оно так и ощущалось — и ощущается до сих пор: неожиданно сокращается диафрагма, заставляя меня судорожно глотать воздух, чтобы получить достаточно кислорода, нервы посылают сигналы слезным каналам, которые выделяют избыточное количество жидкости, спина сгибается, чтобы защитить тело, колени слабеют. «Не стоит недооценивать нагрузку, которую вы испытали недавно», — заметил доктор, выписывая мне валиум. «Я могу взять рецепт, но не собираюсь его принимать», — сказала я. Такие необязательные лекарства всегда казались мне знаком личного поражения, и теперь это многократно усилилось из-за неудавшейся гормонотерапии. «Думаю, у меня рак», — заметила я, искренне надеясь, что это правда.
Когда я поднимаюсь назад в квартиру, у меня начинается головокружение и тошнота. Совершенно не могу вспомнить, зачем собиралась выйти на улицу, какой сегодня день и сколько времени прошло после того, как ушел Симен; кажется, я делала ровно то же самое вчера и позавчера. Я сажусь на кровать с ноутбуком на коленях и бесцельно блуждаю в Сети, отключив все функции автозаполнения, которые приводили меня на форумы о детях, в бесконечные треды с советами и лайфхаками, искушая надеждой.
«Новая эпидемия: одиночество» — гласит заголовок новостного портала. Каждый третий молодой человек чувствует себя одиноким. Совсем молодые, в девятнадцать лет, когда у них все впереди, масса времени и возможностей. Я прокручиваю страницу вниз, и мне хочется ответить семнадцатилетней Мине, которая скопировала запись из своего дневника и отправила в раздел для подростков, назвав «хроникой». Привет, Мина, мне тридцать восемь, я девушка, то есть женщина, мои семидесятилетние родители год назад решили развестись, в результате рухнули все опоры, на которых, очевидно, держались близость, доверие и искренность в нашей семье, мы отдалились друг от друга и стали практически чужими. К тому же меня только что бросил мой мужчина, потому что я не могу иметь детей, я никогда не узнаю, что значит растить своего ребенка, я растеряла подруг в своем отчаянном и — да, я не спорю — эгоистичном стремлении к воспроизведению самой себя, но поверь мне, Мина, тебе открыты любые возможности.
«Мир перенаселен, — заметил Хокон, когда мы сидели за рождественским столом и мама рассказала, что наша двоюродная сестра ждет шестого ребенка. — Рожать детей — это чистый эгоизм». — «Ну разумеется, — ответила Лив. — Разве может быть иначе? Но это биологический инстинкт». — «Если кто-то в наши дни хочет иметь детей, пусть усыновляет. Это беспроигрышное решение», — заявил Хокон. В спорах чаще всего именно он ссылается на биологию, о чем бы ни шла речь, но в последний год его рассуждения стали еще менее логичными и связными; Хокон как будто уже не так уверен в том, что говорит.
Мы с Сименом обсуждали усыновление только один раз — в тот день, когда выяснилось, что я беременна, и говорили на эту тему, не предполагая, что она может стать нашей реальностью. «Не представляю, чтобы у меня был ребенок, в котором я не узнаю себя, как и он — себя во мне, — признался Симен, — что, глядя на ребенка, не увижу ничего своего, ни одна черта не будет моей, ни во внешности, ни в характере. Думаю, многое в отношениях между родителями и детьми, даже если мы этого не осознаем, связано с тем, что мы видим в них себя, и наоборот, правда? Это на уровне инстинкта. Вот, например, ты точь-в-точь похожа на свою мать». — «Внешне да, — возразила я, — но мы совершенно разные личности. По-моему, сходство до определенной степени можно сформировать, и многое из того, что мы приписываем генетике, в действительности зависит от окружения». — «Ты просто не отдаешь себе отчета в том, насколько похожа на мать — даже поведением». На этом наш разговор закончился, но Симен высказал свою позицию, и, если быть перед собой до конца честной, меня тоже беспокоила мысль о том, как воспитывать чужого ребенка, выношенного другим телом.
Это было раньше. После того как не удалась наша последняя финансируемая государством попытка искусственного оплодотворения, я готова была к любым вариантам, которые прежде отбрасывала. Мысль об усыновлении вдруг показалась не такой уж туманной, она становилась все очевиднее; «беспроигрышное решение» — этими словами я окончила свой длинный и отчаянный монолог, обращенный к Симену. Он тогда замкнулся в себе, был измотан. «Эллен, дорогая, не могу сейчас говорить об этом, давай отложим, я очень устал». Но я не могла отложить это, я была в отчаянии, предлагала все мыслимые варианты, и в каждом из них таился страх того, что должно было скоро произойти. Симен, пожалуйста, не теряй надежду, не бросай меня.
Я закрываю крышку ноутбука. Не нахожу здесь себе места: одна комната слишком большая, другая — чересчур маленькая, здесь слишком холодно, там — излишне тепло, тут шумно, там — тихо; потому что у меня никого нет.
У меня никого нет.
Это единственная новая мысль, которая пришла мне в голову, пока я несколько часов или дней лежала в кровати. У меня обезвоживание, думаю я, увидев сообщение от Симена. «Надеюсь, все в порядке. Знаю, что ты справишься, ты очень сильная», — пишет он, и ясно, что это конец. Я ничего не чувствую, я оцепенела, но по телу снова проходит судорога, все мышцы взаимодействуют — три, два, один, пуск: теперь она никуда не денется. Я вскрываю упаковку валиума и беру три штуки.
Голос Хокона в домофоне.
— Эллен, да что вообще происходит? — возмущается он, делая последний поворот на лестнице, еще не видя меня. — Я звонил тебе раз пятьдесят и весь день стою под дверью.
Не помню, звонил ли он и звонил ли домофон, я запомнила только сообщение от Симена. Хокон уже вошел в квартиру и только тут посмотрел на меня, вне себя от беспокойства и облегчения; по его взгляду я понимаю, что со мной что-то не так. Откуда-то из глубин сознания всплывает мысль о том, что мы договаривались, что Хокон зайдет сегодня одолжить мою машину.
— Господи, что с тобой стряслось? — спрашивает он, взяв меня за плечи.
Я замечаю, что до сих пор стою в пиджаке.
