«Голос в ночи» повествует о потерпевшей кораблекрушение команде. Ее члены оказываются поражены серыми лишайниками, которые покрывают и медленно превращают их тела в колышущиеся комья. По ту сторону ползучего ужаса, распространяемого лишайниками, подобные симбиотические союзы грибов и водорослей, будучи съеденными, переполняют своих жертв «нечеловеческим желанием» поглотить сладкую плоть — давно уже проросшие трупы. Ходжсон описывает лишайник, покрывающий скверный остров, следующим образом: «Местами он поднимался жуткими, фантастическими грудами, едва ли не трепетавшими от переполнявшей их жизни под дуновениями ветра. Там и сям они торчали вверх подобиями пальцев, в других лишай растекался по земле, образуя предательские пластины. Кое-где торчали подобия уродливых деревьев, чрезвычайно извилистых и корявых — и противно подрагивавших временами»[111].

В «Брошенном судне» столкновение с грибами куда более стремительно и ужасающе. Команда корабля, едва вступив на заброшенное судно, вынуждена спасаться от бурой хлюпающей грибковой массы, которая пытается их поглотить. Таким образом, деление на активное и пассивное в грибовидном ужасе воспроизводится литературой так, что гриб оказывается то нападающим, то ловушкой: нападающим — в его агрессивно-поглощающей функции, ловушкой — в его психоделической функции распылителя спор.

Этот гнилостный грибной пантеон формализован и поддерживается литературной составляющей ряда ролевых игр, например в бестиарии игры «Подземелья и драконы» (Dungeons & Dragons). Существа с названиями «гриб-фантом» (Phantom Fungus), «волочащаяся глыба» (Shambling Mound), «визгля» (Shrieker), «желтая мускусная ползунка» (Yellow Musk Creeper) заполняют страницы книги, создавая таксономию грибных ужасов, которая демонстрирует кажущуюся бесконечной морфологию грибной ползучести и ее отравляющий потенциал. Грибовидные монстры также вводят неудобное с точки зрения привычного восприятия понятие «растительного» движения, базовой ползучести ползучего.

Возникает вопрос: где пределы механизма расползания, простирания ползучести?

В предыдущей главе мы рассмотрели взрывную интернальность жизни. В противовес ей грибное представляется бесконечной экспансией уже распростертого, бесконечным развитием причудливой пространственности грибовидного, нездоровым увековечиванием поганой материи в качестве причины и следствия. Грибное действует в противовес легко различимой телесности растительной жизни благодаря способности плесени, грибков, грибов и прочих тёмных ползучих микозных форм преодолевать пространство. В то время как жизнь в ее эволюции возможно объяснить единственно как мутацию и вариацию формы, грибы предстают в виде чисто вегетативного варьирования без всякой формы. Здесь также можно принять во внимание взгляды биолога Рольфа Сэттлера на морфологию растений, согласно которым листья не являются структурами растения, в которых протекают процессы, но сами являются процессами. Если следовать Сэттлеру, грибы были бы тогда чистым материализованным процессом, или материальностью как чистым производством производства, в котором происходит отказ от различия между телом и интенсивностью или, упрощая, материей и энергией.

Стало быть, гриб, как он рассматривался нами до сих пор, воплощает в себе пролонгируемую мутацию в той степени, в которой он движется и растет в сфере самой природы, выступая как некий живой ландшафт. Один аспект существования насекомоподобного вида зергов в серии видеоигр Starcraft — кошмарная аллюзия на эту тему: зерги должны вырастить органический ковер, чтобы их инфраструктура и военная машина (или военный организм) развивались и распространялись. Эта поверхность биоматерии называется не-зергами «крипом»[112] и представляет собой биологическую плазму, угрожающую заполонить/покрыть все пространство. Крип разрастается, но не путем распространения через «пустые» зоны пространства; он продвигается от уже заполненных участков и остается как бы «заземленным», однако споры позволяют новым, несвязанным земным зонам быть инфицированными грибом.

С другой стороны, возвращаясь к грибам Ходжсона, мы видим, что он простирает биологию за пределы абсолютного пространства и вводит действительно ужасающий аспект биологии — бесконечную пространственность и природную мутантность как всевозрастающую разнузданность. Тревожная возможность, развиваемая другим автором литературы ужаса — Лавкрафтом, состоит в том, что есть чудовища, которые могут жить далеко за границами нашего мира; возможность чего-то, что, проносясь «мимо наводящего ужас полуночного мрака гниющих творений — трупов миров с язвами на местах городов»[113], продолжит терзать нас. Другими словами, Лавкрафт расширяет биологию до ужасающе необъятных временных, а также пространственных пределов. Тогда как слизеподобный крип зергов подразумевает познаваемые пределы пространства-времени, Лавкрафт ставит под вопрос даже эту границу.

В повести «Сомнамбулические поиски неведомого Кадата» Лавкрафт описывает Азатота, внешнего бога вроде Ньярлатхотепа, как «несказанный ужас, который невыразимо бормотал что-то из-за пределов стройного космоса» и «последний бесформенный кошмар в средоточии хаоса, который богомерзко клубится и бурлит в самом центре бесконечности», «кто жадно жует в непостижимых, тёмных покоях вне времени»[114]. Имя Азатот может иметь несколько источников, но самый поразительный — алхимический термит «азот», который является одновременно когезивным агентом и кислотой[115], отсылая к порождающему и разлагающемуся состоянию слизи в работах Лиготти, а также к отвратительному венерианскому тестотелу Вейнбаума.

Свое собственное «нисхождение в грибное» Лавкрафт осуществляет в «Грибках с Юггота» — собрании сонетов, описывающих реальность космического ужаса, где двадцать первый сонет называется Ньярлатхотеп, а двадцать второй — Азатот. В этих сонетах Лавкрафт, удерживая в фокусе внимания бесформенных созданий, кажется, движется между «ужасом истоков» Лиготти, укорененном в самой древности, и «монструозностью», или чудовищностью, Ходжсона, эксплицирующей чуждость как таковую. Использование Лавкрафтом грибного может быть рассмотрено как попытка атаки на органы чувств различными способами, — атаки, прибегающей либо к изначальному отвращению жизни, бытия организмом (что делает Лиготти), либо к живописанию жуткой пластичности грибного и вегетативного, неизбежной ползучести жизни, но не как таковой, что всегда выживает, но таковой, что всегда умирает и всегда готова быть поглощенной. Мишель Уэльбек, чью связь с Лавкрафтом мы рассмотрим чуть позже, указывает на это в своей работе «Г. Ф. Лавкрафт: Против человечества, против прогресса», выделяя по сути отвратительную природу лавкрафтовской реальности[116].

Вот отрывок из четвертого сонета «Грибков с Юггота»:

И из четырнадцатого: