– Ар-Си! Ты только посмотри, что нам принес Санта!

Я не знала, считать ли это ложью, еще одним пунктом в уже начатом мною списке своих плохих поступков, больших и малых. Я знала, что мой брат счастлив от того, что получил самосвал, и от того, что Санта счел нас достаточно хорошими и достойными такой редкой щедрости. Ради себя и брата я устроила настоящее представление. Я-то уже знала, что не настолько хороша. Я доказала это себе своим детским умом.

Однажды, когда мы по-семейному дремали на диване, я, окруженная руками и ногами матери и брата, наполовину проснулась и увидела в углу комнаты какого-то человека. Я моргнула, но он не исчез.

– Уходи, – прошептала я.

Он не ушел. Я испугалась, и как только это поняла, он протянул руку и поцарапал мне лицо.

Потом я проснулась по-настоящему, по-прежнему в окружении мирно посапывающих родных. Человек исчез. Значит, это был сон. По всему телу разлилось чувство облегчения, и я немного повертелась, чтобы принять более удобное положение. И ощутила что-то липкое на лице. Я провела по нему тыльной стороной ладони и поняла, что это горячая кровь, еще до того, как увидела ее следы на костяшках пальцев. Тут меня снова охватил страх. Я закрыла глаза и притворялась спящей до тех пор, пока не проснулась мама. Я не стала показывать ей свое лицо, ожидая, что она заметит сама. Она заметила буквально через несколько секунд после того, как открыла глаза. Она сказала, что я, должна быть, сама расцарапала себе лицо во время сна. Почистив царапину, она поцеловала ее и сказала, что, наверное, останется след. Потом я показала след бабушке и рассказала про человека из сна, ожидая, что бабушка станет утешать меня, скажет, что сны ненастоящие, а кошмары не всегда приходят, когда я закрываю глаза.

– Ты говорила с ним? – требовательно спросила она, добавив, что то, что я видела или мне приснилось (я уже сама не была уверена), возможно, было демоном.

– Нет! – вылетело у меня с ненужной агрессией детской лжи, но по ее лицу и тону я догадалась, что «нет» было единственным верным ответом на ее вопрос. В моей же памяти засело произнесенное шепотом и окутанное страхом слово «уходи».

Бабушка сказала, что демоны находят разные способы показаться нам в жизни, и даже в снах, и что их цель в том, чтобы одурачить меня, как и всех других, и склонить на совершение чего-то дурного.

– Враги, – так она назвала их. – Даже не пытайся заговорить с ними. Так они и проникают внутрь тебя.

Конечно, у меня возникла куча вопросов по поводу того, как именно это работает. Получается, что демоны хотят одурачить меня, заставить заговорить с ними, чтобы проникнуть внутрь меня и сделать… что? И зачем им я? Я ведь всего лишь ребенок. Тогда бабушка объяснила мне, что прямо сейчас я учусь быть хорошей женщиной, стараясь быть хорошей девочкой. Но когда мне исполнится двенадцать лет, я перед глазами Господа официально стану нести ответственность за любые свои плохие или неправильные поступки. Она сказала, что Бог присматривает за мной, но демоны делают то же самое в ожидании того, кем я решу стать и каким путем из хлебных крошек – праведным или неправедным – последую в первые двенадцать лет своей жизни.

– Если демоны сочтут, что ты достаточно слаба, то начнут принуждать тебя к поступкам, о которых ты даже не вспомнишь.

Наверное, поэтому я поверила своим двоюродным братьям, когда те сказали, что это я сожгла нашу первую квартиру. Да, она сгорела, это факт. В пламени исчезли фотографии младенцев, одежда и другие реквизиты жизни матери-одиночки с двумя детьми, но ничего этого я не помнила. Я помнила только рассказ двоюродных братьев о том, что я играла с вещами, с которыми нельзя играть, включила их в розетки и забыла. Они сказали, что все, что я любила, за исключением матери и брата, превратилось в пепел и прах, и я приняла вину на себя. Я не сомневалась, что так оно и было. А кто еще станет разговаривать с демонами?

Мы переехали в триплекс, в задней части которого располагалась квартира бабушки с одной спальней. Ее входная дверь находилась всего в трех-четырех футах от нашей задней двери, и наше маленькое семейство часто заходило к ней. В третьей квартире с двумя спальнями над нами жили младшая сестра матери с мужем и двумя детьми. Мы не так часто гостили у них, но лишь потому, что нас всегда можно было найти у бабушки. Я с двоюродными братьями часто валялась часами в траве позади нашего общего дома, разглядывая небо и стараясь рассмешить их. Все мы тогда были счастливы.

Насколько я помню, бабушка была первым человеком, которого я спросила про своего отца. Я сидела на ее кровати, а она рядом со мной раскладывала одежду из химчистки. У нее было так много платьев ярких расцветок с изображениями животных, а также расшитых блестками, что ими были забиты все полки в шкафу, а когда она пыталась освободить место для новых, одно-два старых платья обязательно сваливались на пол. В отдельном ящике хранились также многочисленные туфли и сумки, которые я видела только в церкви на воскресной службе, на праздничном концерте, на свадьбе или на похоронах. По ее словам, это были даже не самые лучшие ее вещи.

– О, когда я была молодой! – вздохнула она, и ее глаза совершили почти полный круг из одного конца спальни в другой. – Говорю тебе: когда я отправлялась послушать музыку или на танцы – вот тогда-то я была по-настоящему одета.

Плохо освещенный шкаф только усиливал мое любопытство. В одном углу горой стояли коробки из-под обуви, но, открыв какую-нибудь из них, можно было обнаружить что угодно: от пачки писем, которые я не могла прочитать, до ни разу не использованных украшений, за находку которых бабушка меня благодарила. Были там и старые семейные фотографии, которые я часто пересматривала. Я могла легко вообразить бабушку молодой, не такой, какая сейчас стояла рядом. Ей было всего сорок семь лет, но она успела дважды развестись, воспитать пять девочек и уже имела девять внуков и внучек с ожидаемым в квартире наверху десятым. Я подошла к ее шкафу и вытащила мой любимый набор фотографий из зеленой коробки в углу. Раскладывая их перед собой, я заметила несколько снимков, которые раньше никто не показывал и не выставлял на всеобщее обозрение, так что я могла спрашивать о них. Я всегда задавала какие-то вопросы, и бабушка была одной из немногих, кто даже не пытался меня остановить.

На одном старом снимке бабушка сидела на углу кровати в помещении, похожем на гостиничный номер. На ее лице расплывалась знакомая улыбка с широко расставленными зубами; она слегка откинулась, обнажив приличную часть бедра в доходящем едва ли не до пояса разрезе облегающего платья. Эта фотография была второй среди моих самых любимых. В ней было столько всего, что я обожала. Бабушка. Красивое платье. Но самое замечательное – это ее прическа. Большой круг «афро», образующий ореол вокруг ее сияющего лица с едва изогнутыми бровями. Ей нравилось подчеркивать свою красоту, и она всегда старалась выглядеть на все сто. Ни на одной фотографии она не казалась неряшливой, презирая это качество и в других людях. Она не находила никаких оправданий небрежности, особенно для себя. В моем представлении бабушка сразу пришла в мир красивой женщиной и продолжала ею быть, потому что именно этого и хотела. Она выбирала правильную одежду, правильные прически, правильные обувь и мебель. Не знаю даже как. Просто по наитию.

Бабушка даже с Богом говорила правильно. Когда мы ходили в церковь вместе и пастор приглашал собравшихся вознести хвалу Господу, горло у меня сжималось, а губы немели. Я уже знала наизусть несколько псалмов, но когда пыталась читать сама, пусть даже в безопасности запертой ванной, то всегда ощущала неловкость, видя свое отражение в зеркале. Бабушка же никогда не испытывала неловкости. По призыву пастора она с легкостью выдавала целую тираду на непонятном наречии. Судя по реакции окружающих, это был некий священный язык. После одного такого случая я спросила ее, о чем она говорила.