Есть остовы трёх зданий, в том числе школы, их объединяют в одно. Пленных кидают на этот фронт, к сему дню много знающих по-русски, солькуряне их уже даже не ненавидят, точно бóльшая часть, зависит, у кого кто вернулся и с каким размером сердца он подошёл ко Дню Победы.
Немцев вели спуском, а потом в горку колонной по четверо, обряженных в форму, которая когда-то здесь гремела, и здесь тоже, в каких только городах и землях они не напаскудили, создав тотем серой шинели с орлами и черепами. Думают, что их пронесло, взяли не в том периметре от Балтики до Карпатских гор на востоке и границы Франции и Швейцарии на западе. Кто в последнем рейхе был проще, чем они? кто знал меньше? кто меньше ответственен? Кого ни спроси, с пеной у рта подтверждали, что жизнь положат, но детям в германских школах донесут всё честно и привьют чувство ручательства напополам с рефлексом отдёргивать руку от любого, что только может иметь отголосок букета увеличения военного сектора в общей структуре национального хозяйства; веков на пять должно хватить. Сейчас отмучиться, построить им, расплатиться за тех, кого уже нет, и всё, по-русски — гуляй, Вася. Те-то гуляют, и хорошо, что не именно на их костях. В объект планировали вселить управление полиции, некоторых пленных это настораживало, в глазах явственно читалась паника, ведь скелеты в стены таких зданий так и просятся ещё со времён Тевтонского ордена.
Когда я прибыл на место, из крайнего окна музея торчал флаг со знаменем СССР, сверху был нацеплен рыцарский шлем, далее шло дуло пушки XIX-го века со вставленным в жерло, свёрнутым в рулон журналом «Нива», пулемёт «Максим», на жерле польская шапка, отороченная мехом, панов, подступавшихся к Солькурску в XVI-м или XVII-м веке, ноги рыцарского доспеха, от которого, как видно, и был взят шлем, насаженный на древко флага, в советском обществе уже никто не говорит «древко», к одной привязана бирка с мелкими буквами, я не мог прочесть из-за забора, такие привязывают к ручкам младенцев в родильном доме, на вторую подвешено чучело камышового кота, каковой подвид в Солькурске видоизменился из-за катакомб, далее древняя лыжа, подарок музею коллег из Норвегии, старше Солькурска в три раза, с нанизанным на ту жёлтым листком, вавилонская глефа, подаренная музею иранскими коллегами, с насаженной на неё газетной передовицей «Солькурской правды» от 17 марта 1937-го года, в которой сообщалось о деле врачей.
Холодно, холодно, холодно, на монастыре хоть бы один огонёк, факел бы запалили, что ли, всё как-то легче, зато весь такой сияющий проплывает некий викингский корабль, уже туристы пошли, видимо те, у кого память не очень длинная. Ровно семь лет назад в это же время от меня только что ушёл опаздывающий везде человек со странным прозвищем Честь имею. Двадцатью минутами ранее он постучал, я не открывал, он стучал, я ждал, визитёр осатанел, вытряхнул из кресла старика, который везде был с ним, сложил конструкцию, нажав рычаг под сидушкой, и ударил так, что стены задрожали. Его спутник лежал в снегу на боку, разевал рот, потом начал что-то мычать, тот повернулся и ударил ботинком в наст, в старика полетели брызги, он умолк, ну тут уж я открыл.
Целый день накануне потратил на то, что смотрел, как пленные строят здание комиссариата внутренних дел в начале Ленина. После того, как Солькурск превратился в акрополь, работа картографа встала на зыбкий путь, что понимали в первую очередь заказчики карт, до войны ими были, по большей части, учреждения, соображая, что что-то перестроится, а что-то останется прежним, переименуется в честь героев, которых после войны в СССР очень много, только из Солькурска 250 человек, чего бы я никогда ожидать не мог. Карту же улицы Ленина или Карла Маркса, или Дзержинского, хоть уже не Троцкого, хотя вот насущный пример, все в состоянии вообразить себе в голове и сами, не обращаясь за их конфигурацией с прочим.
Вот она, улица Радищева, я стою на ней. Два с половиной километра коварства и деспотической рутины урбанизации, сколько же на тебе всего поместится, если уже столько было, при таком количестве позитивов и негативов в застройке, даже сразу после Флоровской. Дома алхимиков и террористов — ясные сочетания объёмов с абсолютным рационализмом внутри, взорванные церкви — катализатор памяти для аналогических реконструкций, бывшая женская гимназия — идея циркуляции людских потоков через препятствия, шоколадная фабрика — в прошлом ось движения фургонов с особым содержимым, парк с могилами — концепция пустого города, устранение средневекового Солькурска и его потенциала снова стать средневековым. Любой клочок можно без экивоков заимствовать и крутить как вздумается, куда вздумается встраивать. Чувство неустойчивости, появления всё больших возможностей уйти с прямой.
То есть, строго говоря, ему была нужна фальшивка, не такая, впрочем, и тонкая, любой заметит. Мы немного повздорили из-за этого, я тогда таким образом торговался.
— Вы подумайте сами, если Радищева продлить через сад и соединить с Мясницкой, как будет называться эта единая улица, неужто Мясницкая? — кричал он.
— Ну уж точно не Радищева, — горячо возражал я, только теперь задумавшись, отчего вообще называть одну из центральных и одну из старейших улиц города именем писателя, в то время как прочие названы исключительно именами большевиков.
В оплату я взял всего по трети и, получив означенную часть в виде денег, сказал, что завтра в 10 часов утра он может явиться. Это люди из того времени, канувшего, его вкусившие, теперь им, надо думать, тяжеловато, предметы допускают слишком много толкований.
Как я сейчас помню, ничего и никого не было видно, а император уже почти проехал. По обеим сторонам улицы, раньше бывшей дорогой на Москву, коей решили воспользоваться и в данном высочайшем вояже, народ замер и смотрел с недоумением. Первая шеренга по линейке, потом клювы из обывателей, разная плотность, как и интерес. Давая истории шанс, вытягивали шеи и бомбисты, были и легитимные борцы, субнациональные группы, тираноборцы только там у себя, технофобы, само собой, анархо-индивидуалисты тоже. От Красной площади начиналось горло, пространство заполнялось титаническими формами, застящими обзор, словно проект превращения Колизея в шерстяную мануфактуру с пристроенными лачугами работников. Стёкла на окнах первых зданий начали трескаться, это был озвученный ранее знак. В шеренгах представляли кортеж уже в нехватке, в накале, позади Николая ехали казаки в белоснежных папахах, кавалькаду их сильно урезали, но и таким ничего не стоило впечатлить провинцию.
Его Императорское Величество много думал тогда о Свазиленде, с июля не шло из головы, потом он вспомнил, как камергер с утра зачитал ему приглашение на торжественное открытие Одесской школы мукомолов через месяц. Мало того, что это в другую сторону, так он ещё и не помнил, где именно они тогда были, не то в шатре, не то он спал под открытым небом, продлевая лето. Здания мерцали, он заметил это ещё с середины площади, то доходный дом, то руина, и вокруг лесá, то пустые, то полны народом, он хотел знать, что они проезжают, далеко ли ещё до места, какого? Сильно вырвался вперёд, держиморды из дворцовой полиции кого-то повязали, но не случилось ни взрыва, ни выстрелов. Эта губерния, кажется, была ему сильно лояльна, Ширинкин, кажется, докладывал что-то подобное.
Вдруг перед ним провалилась земля, трамвайные рельсы сделались вогнуты, провисли, шпалы держались на соплях, конь сделал свечку и каким-то чудом удержался. Открылась пропасть с постамент Александровской колонны, откуда, взбираясь на обломки, ему махали какие-то странные люди. Он сдержанно поприветствовал их в ответ и начал объезжать.
Архитектурная абстракция и городской реализм, да даже аксонометрия руин, сейчас разница между элементами упрощена, куда уж больше, но всё идёт к тому, что различия будут всего лишь копиться, то есть безучастно, как получится. Такой морфологический процесс, а нам там ещё жить. Нынешняя застройка Солькурска — это один большой предмет с системой координат, а территория города — произвольная плоскость, куда он проецирован так, что их антимеры не совпадают. Тогда, в случае необходимости, эти взаимосвязанные проекции позволяют восстановить положение в пространстве, получив наглядное изображение предмета, но только, разумеется, не такого, как прежде, а его энантиомер вместе с энантиомерами жителей. Обрамление из пустых стен разоблачает движение, осознание (ушат ледяной воды, пыльным мешком по голове) постфактум. Иерархия пространств от колодца между подъездами до превращённого в библиотеку двора, который перекрыли стропилами и паклей, сведение архитектуры к чистой массе. Какие-то облечённые властью люди приезжают сюда и убеждают горожан, что долгосрочное планирование невозможно, и это апологеты пятилеток, строители социализма, пиздаболы, лицемеры, забивающие разнарядками творцов.
