В груди разгорелся какой–то неприятно–томительный жар, от которого кружилась голова.

Несмотря на свое состояние, я решила проверить маму, надеясь, что она ничего не заметит.

В комнате ее не было. Значит, она все же в ванной. Наверное, я что-то забыла убрать. Обычно, в каком бы я ни была состоянии, таких оплошностей со мной никогда не случалось.

В ванной горел свет, почему–то издалека отдававший красным, и когда я заметила это, мне стало не по себе.

Под дверью замаячила тень, и я напряженно ждала, когда мама снова меня позовет, но она не звала.

Я потянула дверь на себя за ручку, вглядываясь в то, что могло бы вызвать это странное красноватое свечение, и пришла к выводу, что и это тоже бред.

Как и тень. Мамы не было и здесь.

Но где же она тогда?

– Ева.

Позвонили в дверь в то же время, в которое было произнесено мое имя, и голос я бы точно никогда уже не распознала, если бы не отчетливое воспоминание, принадлежавшее не мне, как будто чужое, но дарованное кем–то (а может, и ниспосланное проклятием).

Странные мысли. Тоже не мои.

Так, дверь. Кто–то звонил в дверь.

По коридору я шла, опираясь на стену, потому что перед глазами хаотично танцевали красные точки, вызывавшие головокружение и тошноту.

Я хотела посмотреть в окно, но не увидела ничего, кроме пугающей черноты. Возможно, я сплю.

– Кто там? – спросила я, приставив ухо к щелочке между дверью и косяком. – Эй!

Никто не ответил.

Некоторые мгновения я металась в сомнениях, по итогу решив, что мне нечего бояться, и просто открыть посмотреть, что там, я вполне могу.

Может, это Аглая или Вероника, а может, они вместе пришли извиниться? Я не хотела им открывать, но только они одни знают о моем состоянии и могут мне помочь. Поэтому впустить придется. Да и если мама все же у себя и спит, то повторный звонок наверняка ее разбудит.

Поэтому я открыла дверь.

Меня захлестнуло черной безобразной волной, липкой, как деготь, сначала я думала, что надо мной снова смеются и облили чеммто из ведра, но поток не кончался.

Меня сбило с ног. Нос, глотка, легкие – все горело, сжималось в попытке дышать, но чем сильнее я старалась не захлебнуться, тем больше задыхалась.

Мои глаза не видели ничего, кроме черноты, которая выжигала слизистую глаз.

Что это?

ЧТО ЭТО?!

***

Я проснулась, продолжая захлебываться, сминая онемевшими и болевшими от напряжения пальцами простынь. Я плакала и беспомощно кашляла до тех пор, пока меня не стошнило.

Шок был настолько сильным, что я даже перестала плакать. На часах было 7.37 утра, что означало, что мама только-только вышла из дома и не слышала всего этого ужаса.

Что это было?

Что

это

было?

Меня трясло так сильно, что начинало казаться, будто бы это никогда не кончится.

Интересно, с какого момента все это было сном? Совершенно не помню мгновения, когда я уснула.

Теперь же все события сна казались мне очевидным сновидением. И почему во сне никогда об этом не догадываешься?

С такими реалистичными снами, где я чувствую и осязаю, лучше бы мне снилось что-нибудь действительно хорошее.

Доброе утро!

Как здорово начинать день с уборки рвоты.

Я сидела на краю кровати, простынь и одеяло были перепачканы, я знала это и старалась не смотреть. Сейчас просто сгребу это все, отнесу в ванну, а дальше пусть справляется стиральная машина. Шевелиться вообще не хотелось, это было слишком тяжело.

Я включила прикроватную лампу, все еще избегая глазами испорченную постель.

Хм, а ведь можно сказать маме, что я с утра плохо себя чувствую и не пойти в школу.

Когда я поднялась на ноги, мне и правда поплохело: кружилась и болела голова, как–то странно, как будто волнами и в то же время вспышками прокатываясь под черепом.

Я, шатаясь, как бурый медведь после спячки, поменяла постельное белье и закинула старое в стирку вместе с пижамой, которую до прихода матери заменила на широкую футболку и шорты.

Дальше утро по стандарту, только сначала нужно позвонить маме.

На удивление, сняла она быстро.

– Что уже случилось? – судя по звуку, мама все еще была в пути. В трубку задувал ветер.

– Мне что-то плохо с утра, стошнило вот… не могла бы ты позвонить в школу…

– Что, напилась вчера?

– Мама! – эти слова подняли во мне нешуточный гнев.

– Ладно, но только один день. Выпей угля. И разбери коробки, раз уж весь день собираешься сидеть дома.

– Но…

Но она уже положила трубку.

Коробки…

Естественно, если я дома, значит, я конечно же буду бездельничать.

Из-за ее безразличия хотелось плакать, но у меня были дела и поважнее. Для истерики больше подходит ночь. Я и так в надрыве. Как будто не спала, а ревела всю ночь.

Интересно, что это были за наркотики? Не хотелось бы больше с ними сталкиваться. Никакого кайфа.

Я вытащила из-под матраса последнюю пачку сигарет, открыла окно. Зря я вчера утопила сигареты Адама, они явно были не из дешевых, без фильтра и с приличной дозой никотина, который бы сейчас расслабил лучше, чем это… Придется выкурить минимум три моих, чтобы получить желаемый результат.

Было темно. Черные макушки деревьев возвышались далеко–далеко в небо и плавно качались в сырой утренней свежести и прохладе, от которой все мое тело покрылось мурашками.

С каждой затяжкой мне все больше хотелось спать. Я даже почти уговорила себя лечь в постель, но мысли о том, что может мне присниться, заставили меня передумать.

Когда я закрыла окно, в комнате, да и во всем доме, стало настолько тихо, что моя глотка будто сжалась в комочек, а в желудке повисло тяжелое напряжение.

Не то что бы снаружи, за окном, обстановка была живее, но там хотя бы было движение потоков воздуха, который, заставляя кроны деревьев слегка подрагивать, создавал хотя бы какую–то иллюзию жизни.

Я всегда одна. Я привыкла быть одна. Мне больше нравится быть одной, чем в компании, но боже, боже, как же меня душит это одиночество.

Хоть бы кота разрешила мне завести, ну честное слово…

Виски сжало от подступивших слез, но я снова их прогнала. Отвратительное болото беспомощности, из которого я не в силах выбраться сама. Какая же я жалкая.

Так, таблетки.

Сначала таблетки, а потом уже все остальное.

Тем более, что порезы неумолимо саднят и пульсируют, я буквально чувствую каждую черточку, оставленную лезвием на моей коже ночью.

Утренняя рутина всегда помогала мне отвлечься, но после этого сна все в моей груди трепыхалось, дрожало и проваливалось. Он никак не хотел меня отпускать. Ощущалось приближение нешуточной панической атаки.

Надо приготовить завтрак. Что-нибудь вкусное, обычно это хоть немного поднимает настроение.

Я решила приготовить бутерброды с арахисовой пастой и какао.

Когда дело дошло до нарезки хлеба, обнаружилось, что разделочные доски все еще где-то в коробках.

На кухне их не оказалось. Можно было, конечно, плюнуть на это все и резать так, прямо на столешнице, как я делала неделю до это, но мне все равно нужно разобрать коробки и чем–то себя занять в очередной скучный серый отвратительный день.

Я крутила в руке нож, который почему–то взяла с собой, и медленно, коробка за коробкой, продвигалась в гостиную.

Нож пригодился: я без труда избавлялась от скотча, которым были перемотаны картонные горы.

Спина уже порядком начинала болеть, как и желудок, напоминавший мне о моей цели всякий раз, когда я начинала раскладывать вещи.

Наконец, нужная коробка нашлась. Я уже доставала доску, как вдруг что-то черное мелькнуло справа от меня, дохнув холодком.

Нож как–то сам собой крепче лег в ладони, я развернулась на сто восемьдесят градусов, выставив руку с лезвием вперед.

В кресле напротив меня сидел мужчина.

У меня пропал дар речи. Я в ту же секунду зажмурилась, чтобы совладать со страхом, сделала несколько вдохов, но, когда я открыла глаза, он не исчез.