Я мрачно посмотрела на него исподлобья.

– Да давай, будет весело, – поддержала его Аглая, игриво мне улыбаясь. – Домашку не задали, чем ты будешь заниматься остаток дня?

Это была ситуация, когда проще согласиться и потерпеть нежелательное общение, чем сто тысяч лет доказывать, почему ты этого общения не хочешь.

– Может, в отличие от вас, у меня есть работа? Мне нужно вернуться к четырем, чтобы вовремя приступить к заданию.

– Ну ничего себе, – Адам улыбнулся, широким жестом хлопнув меня по плечу, отчего в глазах Вероники заплясало едва скрываемое удовольствие, смешанное со страхом. – И где работает наша маленькая первая женщина?

Он улыбался, точно лис, щуря на меня свои карие, глубокие глаза, напоминавшие о соснах и коре деревьев, солнце, горьком утреннем кофе и дорогих сигарах.

Ненавижу, когда кто-то пытается подначивать меня библейской Евой.

– Во-первых, хватит, и ты сейчас понимаешь, о чем я. Во-вторых, я даю уроки репетиторства по английскому языку первоклассникам, – я гордо вскинула подбородок и вступила в противостояние с сигарами своим уставшим зимним небом.

На самом деле я не работала. У меня едва ли хватало сил заставить себя почистить зубы или умыться перед сном, поэтому о работе не могло быть и речи, в чем меня периодически упрекала моя мама, которая считала, что в семнадцать лет я могла бы обеспечивать себя и сама. А раз уж я имею наглость сидеть у нее на шее, свесив ножки, то и жить должна по ее правилам.

Мое расстройство давалось мне куда тяжелее, чем я давала ей или кому-либо еще понять. Я стыдилась того, кто я есть, и этот стыд и чувство вины пожирали меня без остатка.

– Какая деловая! – мягко рассмеялась Аглая.

Мне пришлось отмотать разговор назад, чтобы понять, о чем она говорит: иногда в моей голове за доли секунды проносилось слишком много мыслей, из-за которых я могла теряться во время разговоров.

Когда мы вышли на улицу, я специально шла на пять шагов позади всех, заранее предупредив, что, если они не дадут мне личного пространства, я просто уйду домой.

После получаса ходьбы в гору вглубь леса, ко мне подошла Аглая и взяла меня под руку, чему я не стала возражать: у меня уже началась отдышка и ноги немного потрясывало.

– Как тебе Адам? – тихо спросила она, глядя на впереди идущих друзей.

– В смысле? – я метнула взгляд в их сторону, – Ну, симпатичный, но явно ублюдок. Возможно, с нарциссической травмой.

Аглая закатила глаза.

– Да я не о том! Он тебе нравится? – девушка кокетливо коснулась меня бедром.

Теперь глаза закатила я.

– Нет! – возможно, категоричнее и горячее, чем того требовалось, воскликнула я, чем привлекла внимание Вероники и причины моих сегодняшних неловких ситуаций, Адама.

Они остановились.

– Долго еще идти? – спросила я, пытаясь замять ситуацию. – Я скоро умру!

– Еще десять минут, – уверил меня Адам.

Шли мы пятнадцать, потому что я еле передвигала ногами.

В итоге мы стали спускаться по пологому склону, сосны мелькали все реже, и мы вышли к одинокому домику, огражденному редким частоколом. Я бы даже назвала это строение избушкой. Сырые темные брусья покрывал мох, и я сначала решила, что в домике никто не живет, но из маленькой узкой трубы на крыше вилась тоненькая струйка дыма, поднималась выше и растворялась в густом тумане, который уже начал застилать верхушки деревьев.

– Вот и пришли, – улыбался Адам.

Улыбалась и Вероника, пристроившая левую руку в его карман, ссылаясь на то, что замерзла. Эта улыбка делала ее ангелом и заставляла меня забыть о ее беспочвенной ревности Адама ко мне.

– Мы пойдем внутрь? – удивилась я. В моем желудке начинало сгущаться неприятное предчувствие чего–то недоброго.

– Да, познакомим тебя с нашей подругой, Христиной.

Дворик выглядел уныло: высокая, падающая под своей тяжестью от влаги трава, мокрая от тумана старая скамейка под окном у покосившейся двери, и больше ничего.

Стало тоскливо и тревожно.

Я вошла самая последняя. На удивление, внутри было очень тепло и уютно, пахло травами, развешенными по стенам. Тревога в груди сменилась другим странным чувством. Ностальгией.

– Христина! Мы пришли не одни.

Ребята стояли на месте, поэтому и я не шевелилась, только рассматривала окружающую обстановку. Мне нравилось дерево, которым было обделано все вокруг, нравились запахи и сама атмосфера. Только внутри было темновато, отчего сильно напрягались глаза.

– Иду! – проскрипел старческий голос, и из глубины избы послышались шаркающие шаги.

К нам вышла седая сгорбленная старуха, улыбавшаяся своим беззубым ртом, как младенец.

– Здравствуйте, – негромко сказала я, борясь с желанием попятиться назад. Все впечатление тепла и уюта мгновенного испарилось.

Старуха сильно прихрамывала на левую ногу, из-за чего во время ходьбы ее шатало со стороны в сторону, она напоминала мне буйки в беспокойных морских волнах.

– Е-е-ева-а, – протянула старуха мое имя слащавым голосом, и меня бросило в холодный пот, – подойди сюда, детка.

Женщина стояла прямо напротив нас, я сделала несмелый шаг вперед и оглянулась на одноклассников. Они замерли, но их обездвиженность не была тревожной, скорее, полной любопытства.

Я сделала еще шаг и посмотрела старухе в глаза. Она была слепой.

– Дай мне ручку детка, пойдем со мной, – мне было страшно обидеть пожилого человека, поэтому я послушалась, хоть и испытывала определенный страх и недоверие. – Погуляйте, – сказала она остальным.

Я нервно сглотнула и еще раз посмотрела на троицу друзей. Адам кивнул: мол, иди, бояться нечего.

Мы прошли к печи и небольшому деревянному столу, на котором стоял заварник и две маленькие чашки рядом.

– Я заварила травы для нас, девочка, – старуха безошибочно точно взяла в руки заварник и налила травяной настой в чашки, не пролив ни капли, как будто ее глаза могли видеть. – Это летний карпатский сбор. Нет ничего лучше его в холодную пору, чтобы недуги обходили тебя стороной.

– Спасибо, – прошептала я и взяла чашку темного цвета, сделанную не очень аккуратно, зато пестро и красиво украшенную местным орнаментом.

Я рассматривала узоры, грея руки о стенки посуды, стараясь не смотреть женщине в глаза.

– Твой отец много говорил о тебе, только ни разу не упомянул, как ты похожа на мать.

Я резко поставила чашку на стол, расплескав по его поверхности содержимое, и встала из-за стола.

– Сядь.

Мое сердце стучало так громко, что я почти ничего не слышала.

Во-первых, отца я не видела уже пять лет. Во-вторых, на мать я не была похожа совершенно. В-третьих, женщина слепая! Слепая!!!

– Вы что-то перепутали, – уже окрепшим голосом сказала я, не садясь на место.

– Я, конечно, уже выгляжу так, словно я не жилец в этом мире, но я никогда ничего не путаю, Ева, – старуха прищурилась, ее губы расплылись в неприятной улыбке, – Евуля. Да, так он и говорил. Моя Евуля.

Конечности похолодели, как под анестезией. Папа действительно называл меня так.

– Откуда вы знаете моего отца?

Вместо ответа к чашке, как змея, медленно протянулась сморщенная рука, похуже, чем в фильмах ужасов, ухватилась за нее, а другая змея-рука тем временем наливала в нее отвар.

– Сядь.

Я послушалась.

– Пей.

Я взяла в руки мокрую чашку и отхлебнула. Отвар был насыщенным и приятным, но туда так и просился сахар, о чем я вежливо промолчала.

В голове мелькнула мысль, что там может быть какая–нибудь отрава, но я сочла ее слишком глупой.

– Так откуда вы знаете моего отца? – повторила я попытку.

– Он многому научил меня в мои лучшие годы.

Звучало странно.

– Когда вы виделись в последний раз? – я нервно сжимала чашку, раздирая ногтями заусенцы. – Что он говорил обо мне?

– Мы летом собирали травы, которые ты сейчас пьешь.

Я покосилась на заварник. Во мне смешалось два желания: выплюнуть все, что я только что проглотила, и осушить маленький чайник до дна, проглотив и всю траву, которая была на этом самом дне.